– А что самое интересное? – Катя ощутила, что она тоже… вся захвачена предстоящими сведениями о нем. – Знаете, как его тут у нас за глаза называют? – спросила Нелли. – Черный Лебедь. – Черный Лебедь? – переспросил Гущин. – Ага. И со всеми смыслами. Видели, какой он? У нас тут каждая вторая и из персонала, и из клиенток всех возрастов готовы… он лишь бровью поведет, они все рады на шее у него моментально повиснуть. Я сама… что лукавить… У меня только парень есть постоянный, мы живем, так что… Но и я бы не устояла, если бы он только намекнул. И никто бы не устоял, если бы он захотел. Любая бы с радостью. Но он здесь ни с кем никогда, понимаете? Никогда ничего не было. Он чувства хозяйки Аллы щадил. Может, у него на стороне баб вагон – так оно и есть, наверное, но здесь, в клубе, никогда раньше. Алла его бешено ревнует. Ей же за шестьдесят, ему сорок. У нас тут болтали… Нелли облизнула губы, словно сладкого чего-то вкусила. Катя подумала, что патологические адские сплетницы – находка для полиции. – У нас болтали, что она денег уйму заплатила, ну, чтобы ребенка как-то… якобы у нее где-то в Италии в клинике яйцеклетки… ну, чтобы они с Германом ребенка. Это в ее-то возрасте. Баба с катушек слетела. И он ее, наверное, щадил. Может, даже и жениться планировал. Она же так богата. Но все это было до, понимаете? – До чего? – спросил Гущин. – До той поножовщины. До их дуэли с Титовым из-за нее. – Нелли округлила глаза и перешла на шепот: – Она-то, Анаис, конечно, поплыла. Влюбилась в него насмерть. Но и он тоже… – Что он? – Катя уже умирала от любопытства. – Черный Лебедь-то наш. Тоже поплыл. – То есть? Что вы хотите этим сказать, Нелли? – А то, что он… это самое… Я думаю, это все потому, что он ее сиськи голые увидел в такой ситуации. Ну, когда с нее все сползло, и она стояла перед ними… перед охраной – сама беззащитность, сама невинность. У мужиков же ничего не поймешь порой. Они и сами не знают – всю жизнь уверяют себя, что им нравятся лярвы худые, красотки-модели, а потом бац… Взял и на пышке женился. Ну, как Шон Бин – хозяин Винтерфелла. Я говорю вам – он, Герман… его самого как током в той ситуации шарахнуло. Ее сиськи, соски торчком. Вообще все – и то, что он защитил ее и что ранили его из-за нее. Кровь же ручьем у него текла. И она смотрела на него так, словно умереть за него готова. А мужики сорокалетние… я где-то читала… они в принципе не могут устоять, если девчонка моложе на двадцать лет и влюблена в них сильно. Он и не устоял. – Это ваши догадки? – уточнил Гущин. – Умозаключения? Или есть что-то конкретное? Факты? Нелли ухмыльнулась накрашенным ртом Коломбины. – Я их видела. И слышала. И это произошло не сразу. Неделя примерно прошла. И он неправду вам сказал – Анаис больше в зал исторического фехтования, где он саблей махал, не приходила. Она до той стадии дошла в этой истории, когда предмет обожания уже избегают, потому что… сил уже нет. Поклоняются издали. Молча. Как божеству. А вот он… он стал приходить туда, где она занималась. Я его видела – стоит на галерее и вниз смотрит. А они там в йоге все. Или в зал для танцев тоже зайдет. Словно дела какие-то. Ну а потом… это произошло. Это самое. На моих глазах. – Вы что, за ними подглядывали? – спросила Катя. – За Анаис бы не стала. Смех один. Но за ним… Черный Лебедь… он всех нас тут интересует. Я не удержалась. Это случилось там, – Нелли махнула рукой в темноту. – Она пришла на конюшни. Она ездить верхом пыталась. Ей самую спокойную конягу нашли, старого пони. Такая милота, хохма. Она стояла, ждала, пока его оседлают и выведут в падок. Герман Лебедев подошел к ней сзади. – Здравствуй, Анаис. Она оглянулась. Ее лицо моментально вспыхнуло. – Жарко было опять в тот день, – рассказывала Нелли. – А он как и сейчас – люди в черном. Он всегда в черном костюме. Или в этом своем белом колете для фехтования. Знает, что ему это чертовски идет. Но там, у конюшен, он был без пиджака – только белая рубашка и жилет от тройки. Анаис в костюме для верховой езды вся взмокла, раскраснелась. – Здравствуйте. – У тебя тут занятия? – Да. – Я не помешаю? – Нет. Я… я давно хотела вам сказать… – Что? – Он улыбнулся ей. – Я хотела поблагодарить вас. За то, что вы… – Да ну, брось. Какие благодарности. И вообще глупо получилось. Такой театр абсурда. – Абсурда? – ее голос упал. – Он глупый мальчишка, этот твой жених. – Он мне не жених. Мы никогда с ним… я никогда… ничего не было! – Забудь, Анаис, – он смотрел на нее с высоты своего роста. – Нет, не могу, – она подняла голову. – Он вас сильно порезал? – Ерунда. – Он вас ранил. – Затянулось все уже. – Не могло так быстро зажить. Ножевая рана. Он смотрел ей в глаза. И она смотрела в его глаза не отрываясь. – Ну, убедись сама, Анаис. Он медленно расстегнул на себе черный жилет от костюма-тройки, потом белую рубашку, раздвинул полы, обнажая свой накачанный торс. Слева на груди багровел порез от ножа. И он правда уже затянулся. Кожу просто рассекли, и теперь рана быстро заживала. Анаис смотрела на рану. Потом она увидела еще один шрам на его теле – на левом боку под ребрами. Очень глубокий, но давний, давно зарубцевавшийся. Как завороженная Анаис протянула руку и коснулась этого старого шрама. Прикосновение к его телу стало для нее почти шоком. Она и сама не могла сказать, как она осмелилась так себя вести с ним. Лебедев замер, когда ее пальцы скользнули по глубокому шраму на его боку. – И колет не спасает от сабельных ударов, – прошептала Анаис. – Острая сабля… Я всегда боюсь за вас, когда вы в зале. Это не спорт, это бой – колет не спасает. – Не бойся, Анаис. Он взял ее руку, сжал и двинул вверх, медленно скользя по своей коже – ее маленькая пухлая кисть скрывалась в его кулаке. Он положил ее руку на свежий порез. Туда где сердце. И Анаис услышала, как оно часто и глухо стучит под ее ладонью. В этот момент конюх вывел в падок старого пегого пони, уже оседланного для урока верховой езды. Герман Лебедев выпустил руку Анаис. Конюх смотрел на них, держа пони под уздцы. – Анаис повернулась и пошла, – продолжила свой рассказ Нелли. – Взгромоздилась на пони. Конюх убрался назад в конюшню. Она осталась одна в загоне. А Лебедев не ушел. И даже не застегнулся – жилет только застегнул на одну пуговицу. А рубашку – нет. Так и стоял перед ней, облокотившись на ограду загона. И она… Она и ездить-то не умеет! А тут она дернула поводья, ударила старичка-пони пятками в бока и пустила его вскачь по кругу! Пони, наверное, страшно удивился. Один круг он проскакал тяжелым галопом, а она все понукала его, неумело дергая поводья и постоянно кренясь то на один бок, то на другой. – Ее было просто не узнать! – сказала Нелли. – Это выглядело смешно, по крайней мере для меня, я еле сдерживалась в своем укрытии, чтобы не расхохотаться громко. Но Черный Лебедь не смеялся. Он смотрел на Анаис, на ее рыжие густые волосы, выбившиеся из-под черного шлема. Она снова дернула поводья, развернула пони и погнала его прямо в сторону препятствий – барьер, куртина подстриженных кустов, маленький ров, через который прыгали более опытные наездники. Она вскрикнула и направила пони на барьер, все понукая, подгоняя. Старый толстый пони прыгнул – там было совсем не высоко. Преодолел препятствие, но потом неожиданно замер, уперся передними копытами, тряхнул головой и… сбросил с себя наездницу. Анаис упала на песок. Мягко, она не ушиблась. Она перевернулась и села, согнув ноги, глядя, как Лебедев идет к ней через весь загон. Секунду он стоял над ней, выпрямившись во весь свой высокий рост. Протянул ей руку. Но она словно боялась вновь его коснуться, поэтому он нагнулся и сам взял ее за руку, осторожно и бережно поднимая с песка. Анаис поднялась. Они стояли близко друг к другу. Анаис не поднимала на него глаз, тогда он шагнул к ней вплотную. И она спрятала свое пылающее лицо на его груди. – Храбрая, – сказал Черный Лебедь. – Ты храбрая, Анаис. Он чуть отстранился, приподнял ее лицо за подбородок, словно желая лучше его рассмотреть. Она не сопротивлялась, ее руки безвольно висели вдоль тела. Он еще отступил, теперь разглядывая ее уже всю – как-то сбоку. Улыбнулся виновато и очень мягко. И в следующий миг легко поднял Анаис на руки. – Ее! С ее-то весом! Как пушинку! – воскликнула Нелли. – Я тогда просто обалдела. Ну, Черный Лебедь! Он держал ее на руках. – Храбрая, – повторил он. – Мальчишка просто не мог в тебя не влюбиться. Узнал тебя раньше и лучше, чем я. Но теперь ты знаешь, Анаис, кое-что о страсти. О том, как это бывает на свете. Держа ее на руках в своих объятиях, он взглянул ей в глаза. И поцеловал ее. – Меня никто так не целовал, – нервно, отрывисто сказала Нелли. Вся напускная веселость в ее тоне, весь стеб пропал. – Даже парень мой. Это, в общем, лучше даже не видеть… потому что зависть… Я и перед лицом ее смерти скажу – она такого не заслужила. Такого поцелуя, как тот. Он словно умирал там. Словно в последний раз. Так хотел ее. Такие поцелуи в кино только красавицам, секс-бомбам, а она ведь была… Анаис обняла его за шею, приникая к нему, почти теряя сознание. А он, не отрываясь от ее губ, еще крепче сжал ее в своих объятиях и понес на руках из загона. – Я за ними не пошла, – сказала Нелли. – Я просто не могла. Я вся дрожала. Я тут же парню своему позвонила. Я хотела… после того, что я увидела… чтобы он приехал сейчас же и любил меня. Чтобы мы тоже в постели… у нас ведь тоже любовь. У нас свадьба скоро. Но мы никогда вот так… как этот его чертов поцелуй! Как они… он и Анаис… Почему ей это? За что? Чем она заслужила? Толстая?! Катя и Гущин молчали. Ждали, что она скажет дальше. – Если он раньше нашу хозяйку щадил, то с того момента ему словно все равно стало. Он уже не мог себя сдержать. И все выплыло быстро. Ну, то, что он и Анаис… что они спали. Хозяйке Алле, конечно, рассказали. Она примчалась. Они в офисе с Лебедевым заперлись. Наши говорят – она кричала, плакала. Она Анаис выкинуть из клуба не могла. Там же у нее платиновый сертификат. Годовой, оплаченный. Говорят, он ей от отца достался – тот у нее богач был, хоть ее мать с ним и не жила никогда. Хозяйка, говорят, и орала как мегера на Лебедева, и потом на коленях его умоляла. Не знаю, что они там решили с ним. Юристом он по-прежнему здесь работал. И Анаис в клуб приезжала. И, конечно, вне клуба они встречались. Хозяйка потом вдруг на Кипр собралась и улетела. У нее там вилла. Анаис и семью убили. Нелли прислушалась к звукам вальса-фантома, который снова зазвучал с освещенной лужайки. Поплотнее запахнула свое пальто. – Вот что тут у нас было. А он вам не сказал. Ни про себя, ни про Анаис, ни про Аллу-хозяйку. А мы тут тоже ведь не дурачки. Вслух никто не скажет, но про себя-то думаем – хозяйка так быстро слиняла перед убийством. Она ведь и заказать могла Анаис и ее родных. У нее денег на киллера хватит. И он – Черный Лебедь – это знает. И наверняка сам об этом думает. Как ему теперь быть с нашей хозяйкой, когда та, в которую он сам влюбился, мертва. Нелли махнула рукой, отсекая все их расспросы, и скрылась в кустах. И раз-два-три… Вальс! – Вот какая версия убийства тайком гуляет здесь, в «Аркадии», Федор Матвеевич, – заметила Катя, когда они сели в машину и покинули территорию клуба. Ехали по ночной плохо освещенной дачной дороге. Странно, что такая тьма здесь, в двух шагах от фешенебельной Рублевки и особняков.