Но полковник Гущин, когда Катя зашла в его кабинет, пристально и как-то вдохновенно разглядывал черно-белую картинку в своем смартфоне. А на картинке британский полицейский самозабвенно и отчаянно показывал средний палец и зрителям, и неласковому окружающему миру. Полковник Гущин задал парадоксальный для начальника криминального управления уголовного розыска вопрос: – Катя, здравствуй. А кто такой Бэнкси? Катя отметила, что за скорбные дни развода толстый Гущин сбросил пару-тройку кило. Осунулся. И вроде как помолодел? – Федор Матвеевич, это знаменитый уличный художник. Стрит-арт. Загадочная личность. Выставку его привезли в Дом художника. – А ты завтра что делаешь? В смысле, ты завтра свободна? – Я? – Катя с нарастающим интересом созерцала шефа криминального управления. – Вообще, да. Я утром бегаю в Нескучном саду, потом отдыхаю. – Своди меня на этого Бэнкси завтра, а? Расскажешь мне про него, – Гущин все любовался на британского копа, показывающего средний палец миру и обществу. – Стебная картинка, Федор Матвеевич. – Прямо в точку. По настроению. Ну, так как насчет выставки завтра? – Легко. И они пошли на выставку Бэнкси в субботу к самому открытию Дома художника с утра пораньше. О, если бы только об этом узнали главковские сплетники! В темных залах среди великолепных и загадочных инсталляций стрит-арта грузный полковник Гущин поначалу был не в своей тарелке. Но потом освоился. Искусство провокатора и бунтаря Бэнкси явно чем-то зацепило его суровую полицейскую душу. Отчаянным ли жестом британского копа в черном шлеме, или, может, образами «силовиков» из спецназа, укомплектованных, как робокопы, но с жизнерадостными улыбающимися «смайликами» вместо лиц. А может, Крысами… Крысами, которыми одержим художник Бэнкси, видящий в них и посланцев ада, и ангелов грядущих новых времен. Катю и саму захватили инсталляции, но больше всего ее поражал Гущин. И она гадала – новую ли главу своей жизни пишет шеф криминальной полиции, или же открывает в душе своей какие-то тайные уголки, которые долго, долго, долго были загадкой для него самого. Именно на выставке Бэнкси в Доме художника их и застал звонок из дежурной части Главка. Катя увидела лишь, как снова изменилось лицо Гущина. Он махнул ей и быстро пошел через темные, причудливо подсвеченные залы к выходу. – Что случилось, Федор Матвеевич? – Катя еле поспевала за ним. – Убийство. Семью убили во Внуково. – Семью? – Три трупа в доме в поселке «Светлый путь», на даче. Этот поселок смежный с «Московским писателем». – Что за семья? – спросила Катя, предчувствуя глобальную сенсацию. – Клавдия Первомайская. И ее дочь и внучка. – Клавдия Первомайская? Та самая? Детская писательница? Гущин уже спускался по лестнице в фойе Дома художника. – Федор Матвеевич, но она же… Ей же ведь сто лет вот-вот! – Скандал уже несколько месяцев кипит, я и читал, и слышал – стоит или не стоит отмечать ее столетний юбилей. Так вот, должны были торжественно отметить на государственном уровне в этом сентябре, и не где-нибудь, а в Большом театре. С помпой. А теперь ни юбилея, ни театра. Их там всех прикончили, в доме. Местные сотрудники уже прибыли. За мной машина сейчас придет. – Федор Матвеевич, возьмите меня с собой туда! Пожалуйста! Это же… это же неслыханная сенсация. – Да. И ты поедешь. Туда уже все ринулись – и телевидение, и газетчики. Ты напишешь с моих слов краткий релиз для прессы. – Это моя работа. Конечно, напишу, что скажете. Но почему мы – область? Это же Внуково – Москва должна этим заниматься, Петровка! «Московский писатель» – поселок знаменитый, и это территория Москвы. Москва там все давно забрала у Видного – все окрестности. – Дом Первомайской в поселке «Светлый путь», поселки граничат, по сути, это одно поселение, разделенное по канаве. Но территориально это разные участки. «Светлый путь» до сих пор числится в составе Ленинского района области. Поэтому едем туда работать мы, областной Главк. Катя как-то немного даже растерялась от обрушившихся на их головы событий. И всю дорогу в этот самый «Светлый путь» никак не могла собраться, сконцентрироваться. А когда они зашли в ЭТОТ ДОМ с концентрацией стало вообще из рук вон плохо. Одно лишь запомнилось четко – они въезжали через «Московский писатель», и она буквально прилипла к окну гущинского джипа, пытаясь увидеть все сразу: легендарные дома, дачные аллеи, улицы, конечно же, дачу Любови Орловой и Александрова, Сергея Образцова, Исаака Дунаевского, Василия Лебедева-Кумача, поэтов-песенников, артистов, писателей. Она увидела лишь огромные глухие заборы, багрянец рябины, желтизну раннего листопада, облезлые подстриженные кусты вдоль канавы, снова глухие грандиозные заборы и среди сосен – что-то белое, большое, похожее на корабль. – Кажется, дача Утесова, а впрочем, я не знаю, может, и не она, – сказал Гущин. – А в остальном мертвый пейзаж. Сплошное огораживание. И Катя согласилась. «Московский писатель» встретил их ватной тишиной сентябрьского дня, почти иррациональной тишиной и глухим безлюдьем. Никакой границы между поселками она тоже не увидела – видно, та знаменитая речка-канава осталась где-то в стороне, как и дачи Любови Орловой, «веселых ребят» и Дунаевского. Снова начались глухие высоченные заборы, а потом разом – скопище полицейских машин с мигалками, сотрудники местного УВД, ребята из ГИБДД, перекрывшие улицу, ведущую к дому Клавдии Первомайской. А по всему периметру ограждения еще одно скопище машин – трейлеры телевизионных каналов с тарелками на крышах, редакционные «минивэны», полные журналистов, операторов, фотографов. Камеры, микрофоны на длинных «держалках», гомон и крики толпы журналистов, через которую они с Гущиным буквально продирались в сопровождении оперативников. Забор дома Первомайской тоже был глухим и высоким, но имел секрет, как выяснилось при осмотре участка размером в гектар. Задняя часть участка, представлявшая собой густые лесные заросли, упиралась в заросший косогор. И забор здесь был намного ниже, чем тот, что огораживал участок со стороны дачной улицы. Этим, видно, как объявили эксперты-криминалисты, и воспользовался убийца, перебравшись на участок. Потому что внешняя калитка запиралась на внутренний замок, как обычная входная дверь. И калитку не взломали. Но все это выяснилось гораздо позже. А поначалу все их внимание привлекли тела. Итак, первое тело женщины возрастом глубоко за пятьдесят – тощей жилистой блондинки с жидкими крашеными волосами до плеч, облаченной в шелковый модный комбинезон от «Дольче Габбана» с леопардовым принтом, – лежало в большой гостиной между диваном и камином. – Это ее дочь Виктория Первомайская, – повторил Гущин вслед за экспертом-криминалистом. – Она жила вместе с матерью здесь во Внуково. – Вообще-то она Первомайская-Кулакова по паспорту, – сообщил один из оперативников, занимающихся обыском дома и поиском улик. – Мы паспорта нашли всех троих. Сама Первомайская тоже Кулакова. А это ее литературный псевдоним. В гостиной стоял невыветрившийся запах сигарет и алкоголя. На журнальных столиках у диванов, на сервировочном столике на колесиках, на комоде среди множества фотографий и даже на каминной полке выстроилась, как в баре, целая батарея початых бутылок с дорогим алкоголем – ром, джин, коньяки, бренди, виски. Тут же старинные хрустальные графины. Бокал валялся и на полу у дивана. Словно дочь Первомайской по имени Виктория в момент нападения убийцы пила свой последний вечерний коктейль. – Чем это здесь так пахнет? – поморщился Гущин. К запаху алкоголя и крови (пусть ее было и немного на турецком ковре, но она пахла) примешивался сладкий аромат духов. – Ex Nihilo, Федор Матвеевич, – сказала Катя, собрав всю себя, давя в себе тошноту и липкое какое-то чувство полной беззащитности, которое она испытала в этом старом знаменитом доме. – Модная и очень дорогая марка. Мне кажется, она раздевалась в тот момент, когда… Смотрите, спереди на комбинезоне все пуговицы расстегнуты, и он с плеч стянут. Она сидела на диване и раздевалась… – И пила. А под этой ее шелковой штукой бюстгальтера нет, – Гущин наклонился над трупом. – Посмотрите, есть ли нижнее белье, в смысле, трусы. Отметьте это в протоколе осмотра. Эксперты суетились возле тела. На кисти Виктории Первомайской надевали специальные пакеты, фотографировали тело с разных ракурсов, снимали осмотр на видео. Из глубины дома слышалась та же деловитая суета. – Внучка Анаис… имя у нее такое редкое – Анаис Первомайская-Кулакова, она на кухне, Федор Матвеевич. Там все разгромлено, – сообщил начальник УВД. Но Гущин направился не на кухню. Сначала он пошел на террасу и начал осматривать те самые старые белые двустворчатые двери. Терраса выходила окнами во фруктовый сад – заросший и запущенный, как в общем-то и весь громадный участок, за исключением маленького пятачка перед домом у калитки, выложенного потрескавшейся плиткой. Старая терраса дома с окнами-переплетами. Стекло одной из секций выбито снаружи внутрь, и нижний шпингалет на окне открыт, а верхний просто оторван с невероятной силой. – Из сада забрался через окно на террасу и выбил эти двустворчатые двери, – объяснял эксперт-криминалист, показывая варварские следы взлома на белой крашеной древесине. – Так и проник в дом с улицы. Семья была в доме. Работал телевизор. Это и сиделка показала, которая утром вызвала полицию. – Давность смерти? – спросил Гущин. – Не более двенадцати часов. Их убили где-то между десятью и одиннадцатью часами вечера. Никто из них еще и спать не ложился. Все бодрствовали. Гущин внимательно осматривал следы взлома на дверях террасы. Он был мрачен. – А следы? – Земля на подоконнике и на полу. И здесь, у дверей. Мы взяли образцы. И из сада тоже образцы. Но и так все ясно. Убийца вошел в дом здесь. Входная дверь у них новая, с двумя замками. И там все заперто было изнутри. И даже цепочка накинута. Катя вспомнила, как они с Гущиным осматривали эту входную дверь в прихожей. Да, крепкая дверь. Такую не взломаешь. – Какой смысл там все укреплять, а здесь на террасе оставлять это старое гнилье? – Гущин постучал по двустворчатой двери. – Дом-то очень старый, – заметил начальник УВД. – Первомайская построила его в пятидесятом году. Говорят, ей сам Сталин подарил этот участок здесь, в «Светлом пути». Как лауреату его же, Сталинской премии. Катя оглядела террасу. Да, старый дом. Пусть снаружи и обшит новомодным белым сайдингом, и ремонт внутри делали, и сантехнику меняли. Но дом стар и дряхл. И это лезет из всех щелей – его деревянное нутро. Очень много старой антикварной мебели, явно купленной еще в советских комиссионках, когда творческая интеллигенция покупала павловские кресла и диваны из карельской березы, старинные столы, консоли, тумбочки, хрустальные люстры с подвесками. Новая современная мебель как-то теряется на старом фоне и явно проигрывает. – Ладно, осматривайте тут все, фотографируйте. А мы пойдем глянем на остальных. – Гущин обернулся к Кате: – Релиз для журналистов составишь очень краткий. Никаких фактов, никаких подробностей. И про эти двери тоже молчок. – Я поняла, Федор Матвеевич. Как скажете. На кухне они увидели внучку Анаис. И Катя подумала, что не забудет этого зрелища до конца жизни. Но еще более ужасное зрелище ждало ее в кабинете, который они осматривали последним. А на кухне действительно царил разгром. Стулья обеденного стола были все опрокинуты. И тело двадцатипятилетней девушки словно пряталось между ними, как и тело ее убитой матери. – И здесь три огнестрельных ранения. Но здесь стреляли дважды в грудь и один раз в голову. И она, в отличие от матери, видела стрелявшего, – сказал начальник УВД. Катя на ватных ногах приблизилась к телу Анаис. Такая молодая. Рыжие густые волосы – прекрасные волосы русалки, разметавшиеся по кухонному полу, но в остальном… Анаис Первомайская-Кулакова была полной девушкой. Килограмм восемьдесят, не меньше. Массивные бедра, пышная грудь, складки, складочки. Катю поразили ее широко раскрытые светлые глаза. Висок был раздроблен пулей. И эти маленькие дырочки с запекшейся кровью на груди слева, в области сердца, куда убийца всаживал выстрел за выстрелом… И опять – крови мало. Анаис была одета по-домашнему – в серые фланелевые хлопковые брюки и розовую толстовку с капюшоном «Хэлло Китти». Улыбающаяся кошечка на пышной груди, страдальческая гримаса боли на юном лице с белой, гладкой, усеянной веснушками кожей. – Внучка пыталась убежать, скрыться на кухне, – сказал эксперт. – Убийца шел за ней, стрелял. Все выстрелы тоже с близкого расстояния. И тут гильз полно, как и в гостиной. Убийцу гильзы не озаботили. А это означает одно: оружие не числится в нашем банке данных. Это новый ствол. И убийца это прекрасно знает, потому и не боится оставлять улики.