– Гильзы от чего? – спросил Гущин. – «Беретта». Но там есть нестыковка. В любом случае – это пока так, навскидку, чисто визуально. Баллистическая экспертиза даст точное заключение. – Мне надо все детально про трасологии. Всю трасологическую схему. И осматривайте здесь каждый метр. Может, не три выстрела, а больше, может, он или она промахивался, когда стрелял, стреляла, – Гущин опустился на колени рядом с девушкой. – В грудь. А потом в голову. Убийца ее добивал. Или не был уверен… Не профи. Слишком много выстрелов. А что там с самой Первомайской? Сколько раз стреляли в нее? – В этом-то и главная странность, Федор Матвеевич, – после небольшой паузы объявил эксперт-криминалист. – И мы пока не понимаем, не можем объяснить то, что нашли. – Где Первомайская? – Ее тело в ее рабочем кабинете. Там… там что-то из ряда вон. Я такого никогда не видел. Глава 3 «Зимовье зверей» Кабинет поражал взор застывшей во времени классикой обстановки – словно время перенеслось в пятидесятые годы, вернув в моду тяжелые дубовые стеллажи, зеленую лампу на мраморной подставке, кожаный черный диван у окна, массивный письменный стол с бронзовой чернильницей в виде кузнечной наковальни с молотом, окруженной венком из колосьев пшеницы. Огромный светлый кабинет наполняли книги, книги – все это были издания детских стихов Клавдии Первомайской разных лет в красочных обложках, сборники ее детских пьес, среди которых особо выделялась одна – та, что принесла ей громкую славу в самом начале писательского пути, – пьеса-сказка «Зимовье зверей». Кроме книг, полки стеллажей и застекленных книжных шкафов ломились от бронзовых, фарфоровых и деревянных фигурок, изображающих это самое «зимовье» – избушку и веселых персонажей сказки. Катя знала их с детства. Полковник Гущин тоже. – Избушка – зимовье во мраке лесном, – произнес он тихо, останавливаясь на пороге кабинета и загораживая от Кати то, что открывалось там, в этой грандиозной комнате. – Замшелая крыша, свет солнца и тени… – Все вместе так славно мы здесь заживем, – откликнулся эксперт-криминалист, шедший следом за Катей. – С детского сада наизусть, Федор Матвеевич. Как «Теремок» Маршака – «в чистом поле теремок, он не низок, не высок». Все дети знают эту сказку Первомайской – веселую и озорную, где пестрая команда зверей – баран-меланхолик, гусь-резонер, свинья-трусишка, петух-фанфарон – противостоит плохой, но безумно очаровательной лисе, хулиганистому волку и туповатому мишке косолапому. В отличие от русской народной сказки, в пьесе Клавдии Первомайской Бык был заменен Котом. Кот-воркот – бархатный живот – остроумный и харизматичный сказочный персонаж, любимый детьми. Несколько фарфоровых фигурок «зимовья», сброшенных на пол, разбились. Осколки белели на паркетном полу, лишенном ковра. Из-за широкой спины Гущина, словно застывшего на пороге, Катя видела письменный стол, ореховое бюро, все сплошь заставленное коробками и пузырьками с лекарствами, консоль, на которой между гипсовыми бюстами Крылова и Горького на болванке красовался женский парик смоляного цвета в форме «каре». Потом Катя увидела в углу деревянную кровать, явно новый предмет обстановки – неубранную, с пышными подушками, тумбочку, тоже всю уставленную лекарствами, меховые домашние тапочки. На стене напротив кровати, втиснутый между стеллажами и бюро, висел большой портрет в золоченой раме. Полная одутловатая темноглазая женщина с бледным лицом, двойным подбородком, густыми черными бровями и смоляными волосами, собранными на затылке в тугой узел, одетая в лиловое платье, строго и важно смотрела на полицейских. Гущин как-то хрипло выдохнул и шагнул вперед, открывая Кате обзор. Она увидела инвалидное кресло, опрокинутое на бок. На полу у кресла лежала крошечная высохшая старуха. Ее стеганый домашний халат распахнулся, открывая футболку и надетые пухлые памперсы, худые скрюченные ноги, похожие на конечности скелета, обтянутые пергаментной кожей, испещренные вздувшимися венами. Старуха лежала в луже крови, растекшейся по паркету. Ее лысая голова была разбита чудовищной силы ударами. Катя с содроганием увидела предмет, которым убили Клавдию Первомайскую. Это была самая большая, массивная и очень тяжелая бронзовая статуэтка, изображающая «Зимовье зверей». Бронзовая избушка, из окон которой высовывались ее жильцы. Бронзовый петух восседал на крыше, расправив крылья, орал ку-ка-ре-кууууууу! Петуха покрывали сгустки запекшейся крови. Баран, гусь, свинья и кот-воркот тоже купались в крови. – Черепно-мозговая травма, – констатировал судмедэксперт. – У нее череп проломлен в лобной и височной области. Огнестрельных ран нет. Ни одной. – Что же, пулю на старуху убийца пожалел? – спросил полковник Гущин. – Может, у него патроны закончились? – предположил эксперт неуверенно. – Когда забираются в дом с намерением прикончить его хозяев, на патронах не экономят. Если ствол задействуют, патронов всегда хватает. – Полковник Гущин наклонился, осматривая тело. – Нет, здесь что-то другое… Такие удары. А ей ведь девяносто девять лет! Через каких-то десять дней столетний юбилей. И такая ярость при нападении. Она убийцу тоже видела, как и внучка в свой последний миг, на нее не сзади напали. А где стояла эта бронзовая штука? – Мы пока не знаем точно, но это вещь отсюда, из кабинета. И, Федор Матвеевич, обратите внимание. Я не специалист, но даже я вижу, что это – настоящий Поленов, – эксперт указал на небольшую картину в нише кабинета. – А там над ее письменным столом картина Ильи Глазунова. А вот здесь, похоже, пейзажи Коровина. Это ценные картины. И ничего убийца не взял. На ее дочери золотой браслет и кольца на пальцах. В гостиной на диване – ее сумка, и там портмоне и кредитки. Все на месте. – А мобильный дочери? – Тоже. Он старой модели, – откликнулся начальник УВД. – Сотрудники его изъяли как вещдок, но там нет подключения к интернету – старая модель, только звонки. Будем проверять. – Двоих убил чисто, ее же, столетнюю старуху, вот так зверски кроваво, – полковник Гущин вглядывался в лицо Первомайской. – Катя, подойди сюда. Ближе. Еще ближе. Ты на месте преступления. Не время чувств лишаться, как тургеневская барышня. – Я в порядке, Федор Матвеевич, – Катя произнесла это сквозь стиснутые зубы. Запах крови. Он наполнял душный кабинет. Давность смерти – двенадцать часов… Потом запах станет еще хуже. – В релизе для прессы о том, что способ убийства отличен, – тоже ни слова. Все три жертвы погибли от огнестрельных ранений. Так объявишь журналистам. – Понятно. Я сейчас же займусь составлением релиза, – Катя смотрела на Первомайскую. Зимовье зверей… свет солнца и тени… – Чуть позже напишешь. Что скажешь об этом деле? – Федор Матвеевич, это не ограбление. – Не ограбление. Убийство, причина которого нам неясна. Когда убивают несколько человек в доме, какие могут быть цели? – Никаких, если убийца псих ненормальный, маньяк-садист. – А если не маньяк? – Ненависть. Ненавидит всех, всю семью желает уничтожить под корень. – А еще? – Хочет убить кого-то одного из членов семьи. Именно этот кто-то – главная жертва и цель. Остальные убираются как свидетели убийства. Гущин посмотрел на Катю и отошел от тела. – Что можно сказать, исходя из последнего, об этом убийстве? – Что целью была она… старуха, – Катя желала лишь одного – выскочить, как пробка из бутылки, из этого проклятого дома, из этого чертова поселка – гибрида «Московского писателя» и «Светлого пути». – Потому что ее убили вот так… страшно. А тех других застрелили, чтобы они не назвали убийцу. – Там свидетелей привезли, кого успели разыскать, – в кабинет заглянул оперативник, – Федор Матвеевич, мы и таксиста нашли, его по телефону пока что опросили. А другие здесь. – Пойдем поговорим со свидетелями, – сказал Гущин. – Но в релизе о них никаких упоминаний. – Журналисты все равно узнают, – Катя двинулась за ним. Патологоанатом и криминалисты продолжили осмотр кабинета, кухни и гостиной. В доме Первомайской работали сразу несколько оперативных групп из Главка и местного УВД. И работы хватало всем. Глава 4 Свидетели Свидетели, которых удалось установить, ждали на территории участка вдали от жаждущих информации журналистов. Полицейские разместили их в старой беседке – двое охранников поселка «Московский писатель», медицинская сиделка Клавдии Первомайской, обнаружившая тела, и пожилая седая женщина в черной стеганой куртке, впопыхах застегнутой косо, – лет под восемьдесят, однако крепкая и подвижная для своего почтенного возраста. Лицо ее поразило Катю – резкие черты выражали шок от происходящего. И там было что-то еще. Начальник УВД сказал Гущину, что это помощница и литературный секретарь Первомайской Эсфирь Яковлевна Кленова. Именно ей первой позвонила сиделка сразу после вызова полиции. Кленова примчалась в «Светлый путь» из Москвы на такси, когда в доме уже работала оперативная группа. Полковник Гущин, естественно, начал с главного свидетеля – сиделки. Они отошли от остальных, Катя старалась не упустить ни слова из свидетельских показаний. Сиделка – уроженка Таджикистана – сообщила, что она профессиональная медицинская сестра и попала к Первомайской по рекомендации семьи ее знакомых дипломатов, в которой работала, ухаживая за их престарелыми родителями. Работала она у Первомайской всего три месяца. Она предупредила, что прекрасно понимает и говорит на русском, однако в ее речи могут проскальзывать невольные ошибки, но на ее профессиональную квалификацию это не влияет. Она рассказала, что в доме постоянно жили трое – Первомайская, ее дочь и внучка. Эсфирь Кленова приезжала из Москвы, и в последний месяц ее посещения Первомайской в связи с подготовкой празднования столетнего юбилея участились. Порой она оставалась в доме ночевать. Кроме нее, в первый месяц работы сиделки в доме была помощница по хозяйству по имени Светлана, которая считалась почти членом семьи, но ее внезапно со скандалом уволили. О причинах скандала и увольнения сиделка ничего не знала. Но у нее сохранился телефон Светланы в мобильном, и она в панике позвонила ей тоже вслед за Кленовой, чтобы сообщить о страшной трагедии. Однако на ее звонок бывшая дом-работница Первомайской не ответила. Сиделка пояснила – вчера, в пятницу, у нее был ее обычный недельный выходной. Она уехала из Внуково утром в Москву на автобусе. Никто из домочадцев Первомайской ей не звонил, она отдыхала. А утром в субботу к девяти вернулась в поселок. Позвонила в калитку – никто ей не открыл. Она сама отомкнула калитку ключом, который ей дала дочь Первомайской Виктория – она ведь оставалась порой со старухой одна в доме целый день, и у нее всегда имелись все ключи. Но в свой выходной она ключи от дома не взяла – зачем? А ключ от калитки лежал у нее в сумке. Позвонила во входную дверь – снова никто не ответил. Но в доме громко работал телевизор. Она слышала через окно. Она знала – Первомайскую не оставили бы без присмотра. К тому же было еще очень рано. В доме вставали гораздо позже. Она стала громко стучать в дверь. А потом… потом ее что-то насторожило и испугало. Эта мертвая тишина при громко орущем телевизоре. Тогда она обогнула дом, собираясь стучать в дверь террасы, и увидела разбитое окно. Она начала кричать, звать дочь Первомайской: Виктория Павловна! Кричать и звать внучку. А потом через разбитое окно забралась внутрь, хотя ей и было уже очень страшно. – Так это ваши следы на подоконнике? – спросил сиделку Гущин. Она ответила, что не знает. Она сильно испугалась, но ее долг медицинской сиделки не позволил ей просто ждать охранников или полицию у разбитого окна террасы, ведь с Первомайской могло быть все очень плохо – сердечный приступ, удар… Такой возраст – почти сто лет! А дочь ее… с ней было не все так просто, понимаете? Она сама порой нуждалась в опеке. Забравшись в дом, сиделка увидела взломанные двери террасы. Прошла внутрь на трясущихся ногах и… увидела их всех. Мертвых.