– Не могу! – Упираюсь ладонями и лбом в оконное стекло. От дыхания оно запотевает, и я вытираю его скомканным бумажным платком, который давно зажат в руке. – Не понимаю, что со мной! Последний час меня просили запоминать и узнавать лица. Не получается. Шариковая ручка доктора Сондерса царапает что-то в моей карте. – Присядьте. Попробуем знаменитостей. Я отрицательно мотаю головой, но все-таки сажусь. Какой у меня выбор? Доктор показывает первую фотографию. По прическе и растительности на лице я понимаю, что это мужчина, но, по-моему, я его раньше не видела. – Ну же, Эли! Раздражение Бена меня обижает. – Я не специально. – Его ты точно знаешь! Ты мечтала выйти за него замуж. – Ченнинг Татум? – Молодец, – хвалит доктор Сондерс. Ручка опять царап-царап по бумаге. Мы все понимаем, что я бы не угадала без подсказки Бена, и все-таки я позволяю себе порадоваться крохотной победе. – Ну и напоследок… По тону чувствую, что доктор Сондерс махнул на меня рукой. Как я ни стараюсь, находить сходство и отличия во время следующего теста ничуть не легче, даже когда фотографии лежат рядом. Немного лучше дело идет с возрастом, полом и эмоциональным состоянием. Здесь я чувствую себя не так безнадежно. Уже начинаю ориентироваться по длине волос, бороде и украшениям. – Все, это был последний тест. – Доктор Сондерс щелкает ручкой. Я надеюсь, что перед началом лечения мне дадут отдохнуть; в глазах щиплет от усталости. – Так что с ней? – спрашивает Бен. – Еще пара моментов, и я скажу свое мнение. Я собираюсь оценить ваш коэффициент умственного развития, Эли. – Вы считаете меня идиоткой? Определенно, так я себя и чувствую. Просто не верится, что я не узнала Ченнинга Татума. Доктор Сондерс не отвечает. Кажется, я провела в этой крошечной душной комнате несколько дней. Доктор Сондерс сказал, что ему надо позвонить, и вышел. Я отхлебываю теплую воду из пластикового стаканчика. Бен опять проверяет телефон. Без своего я чувствую себя как без рук, а про новый совершенно не подумала – не до того было. – Кстати, я поменял замки, – сообщает Бен. – Поискал твою сумку в спальне, но не нашел. Говоришь, ты ходила с ней в ту ночь? Шоппер? – Клатч. – Ну да. В общем, решил, что лучше сменить замки. Просто так. Вряд ли кто-то попробует к тебе вломиться, – добавляет он, чтобы я не волновалась, однако по отрывистому тону ясно: сам он тоже беспокоится. – Когда Крисси вернется, она не сможет вой… – Я сообщил ей эсэмэской, что новый ключ у соседей, у Джулс. Не вспомнил код от твоего сейфа для ключей. Опять звонил Мэтт, спрашивал, как ты. Говорит, если он может чем-то по… – Зачем ты отвел к нему Бренуэлла? – Не могу же я взять его сюда! И потом, он наполовину пес Мэтта. Официально Мэтт все еще твой муж. Слово «муж» потеряло свою остроту. Здесь у меня вдоволь времени на размышления, и о Мэтте я думала много. Хоть раньше и казалось, что все у нас совсем плохо, теперь же я невольно задаюсь вопросом, можно ли спасти брак. Шок от осознания собственной смертности привел к чувству бессилия, беззащитности и отчаянному стремлению к стабильности. Жизнь внезапно показалась до невозможности драгоценной. И быстротечной. – Мэтт знает, что я ходила на свидание? – Он ничего не говорил. Дверь распахивается, и мы замолкаем. Доктор Сондерс садится за стол. Я нервничаю. – Эли, я сопоставил результаты анализов и тестов, включая МРТ и КТ. Помимо потери памяти, о которой мы уже говорили, могу с уверенностью сказать, что у вас прозопагнозия. Это первый случай в моей врачебной практике. Улавливаю у него в голосе нотку удовольствия и, как ни глупо, чувствую ненависть, точно он во всем виноват. – Что это? – спрашивает Бен. – Мозг Эли больше не распознает черты. Она не сможет узнавать лица, даже близких и друзей. – И часто такое бывает? Эта прозо… – Запинаюсь. Как можно болеть болезнью, которую даже не выговариваешь? – Про-зо-па-гнозия, – повторяет врач по слогам. – От греческого «проспон», что значит «лицо», и «агнозия» – «незнание». Иногда ее еще называют «слепота на лица». Слово «слепота» наводит ужас. Я лихорадочно осматриваю комнату, впитывая обстановку: длинные коричневые листья и «усы» паучника на подоконнике в горшке, квадратные черные часы на стене, – успокаиваю себя, что я еще зрячая. – Есть два вида прозопагнозии. Первый – врожденная, она распространена гораздо больше, чем думают. В Британии разной степенью слепоты на лица страдают примерно два процента населения, миллион двести тысяч человек. Многие об этом даже не подозревают, считая, что у них просто плохая память или что люди на самом деле слишком похожи. Например, если у них схожие прически. Часто это наследственное, хотя ген, отвечающий за прозопагнозию, до сих пор не выявлен. Что любопытно… – То есть я такая родилась, но проявилось только сейчас? У родителей же этого не было, да, Бен? Он был слишком мал и плохо помнит папу, но все равно мы бы знали. – Нет, Эли, у вас прозопагнозия приобретенная. Это бывает после инсульта или черепно-мозговой травмы. Встречается значительно реже врожденной. Анализы показали патологию затылочно-височной извилины правого полушария, что вполне соответствует вашей травме. Повреждение данной области может вызвать два подтипа заболевания: апперцептивная прозопагнозия и ассоциативная… – И когда все пройдет? – перебиваю я. Это единственное, что меня сейчас интересует. Воцаряется неловкое молчание. Кресло со скрипом поворачивается. Туда-сюда. Доктор щелкает ручкой. – Вероятно, никогда. Сожалею. Голос звучит издалека, как из огромной трубы. Я не в состоянии переварить услышанное. Отхлебываю воды и сжимаю стаканчик, вода течет на колени, но я не способна встать и дойти до подоконника, где стоит коробка «Клинекса». Слова доктора пригвоздили меня к месту. – Значит, Эли не будет никого узнавать? Безумие какое-то! В голове не укладывается… – Да, здоровому человеку трудно понять. Распознавание черт – настолько автоматический процесс, что многие даже не представляют, как слепота на лица вообще возможна. Я участвовал в исследованиях, когда пациенты приходили с семьями, и мы просили родственников поменяться одеждой и молча стоять в комнате с группой чужих людей, а пациентов – показать нам своих близких. Сердце рвется, когда видишь, как они страдают от того, что у них не получается. Дети не узнают родителей, жены – мужей. Особенно трудно идентифицировать мужчин – за исключением черт лица, они часто очень похожи: короткая стрижка, повседневная одежда. Вы не раз столкнетесь с равнодушием и непониманием, Эли. Лучшее в данной ситуации – терпеливо объяснять. Будьте честными. Не стыдитесь. Стыд. Да, я стыжусь. – Должно же быть какое-то средство! В голосе Бена звучит мольба, которую я не слышала много лет. Тем же тоном он просил меня прочитать еще одно бессмысленное стихотворение, которые он обожал. И плыли они целый год и день В страну, где растет бонг-бонг. Мне это снится, да, снится, потому что если это правда, я не выдержу. – Разумеется, кое-что можно сделать… – начинает доктор. Я оживляюсь, шарик надежды надувается и тут же сникает, когда Сондерс говорит: – Есть множество компенсаторных приемов, которые помогают в повседневной жизни. Слова сливаются в одно сплошное месиво. Навсегда. Это навсегда. Я не выдержу. Доктор отвечает на вопросы Бена и одновременно печатает. С жужжанием просыпается принтер. – Я связался с университетом в Стоунхилле. Слышали про такой? Киваю. Это здесь, в городе, в часе езды от дома. – Они тесно сотрудничают с Национальным центром неврологии и нейробиологии в Лондоне. Вы будете в надежных руках. Исследовательской программой руководит доктор Уилкокс. Я только что с ним переговорил, и он очень хочет с вами встретиться. Они проводят клиническое исследование с использованием транскраниальной магнитной стимуляции. Не исключено, что это частично восстановит утраченную функцию. Но это уже вне моей компетенции, – быстро добавляет он, предваряя вопросы. – Скоро он сам вам напишет и назначит встречу. А пока выслал дополнительную информацию и перечень компенсаторных приемов. Я вас выписываю. Наверное, рады, что наконец… – Постойте! Я больше никогда никого не узнаю? Вы не можете просто отправить меня домой!