Машина с круглыми выпученными фарами рванула прочь, а опер буркнул вслед: — Кобыла бодрая! Он побрел по улице дальше, тихонько шепча: — Куда ни кинь — всюду клин, но лететь надо вперед. Впереди — туман, но туман — друг штурмовика… Валерка остановился и тряхнул головой, принимая решение. Потом он достал свой мобильный и набрал номер телефона Ильюхина. Тот ответил почти сразу. — Алло, товарищ полковник, доброй ночи, это Штукин. Я не очень поздно? — Нет, — откликнулся Виталий Петрович бодро. — Ну как — пообщались с Костиным? — Пообщались. Интересный дядька. Полковник хмыкнул: — Ты тоже ему понравился. Он звонил мне. Штукин набрал в легкие побольше холодного воздуха: — Товарищ полковник, я почему позвонить решил так поздно: я все обдумал и взвесил. Я согласен. — Добро. Ну… ты тогда позвони мне завтра после полудня — договоримся где-нибудь кофе попить, не в служебном кабинете. Нам с тобой еще много чашек кофе выпить придется. И прекращай меня полковником называть — если мы с тобой вдвоем. Называй по имени-отчеству. — Хорошо, Виталий Петрович. Спокойной ночи. — И тебе спокойной ночи, разведка. Штукин мог поклясться, что у Ильюхина повысилось настроение, последние фразы Виталий Петрович произносил, явно улыбаясь. Валерка побрел к метро и подумал о том, что, слава богу, полковник не видит сейчас выражения его лица и не может заглянуть ему в глаза… Часть 2. Внедрение I. Штукин Май 2000 г., Санкт-Петербург Как известно из фольклора, скоро только сказка сказывается. А дело делается, мягко говоря, не скоро, особенно в России, где, собственно, и родилась эта мудрая сентенция про дело и про сказку, мгновенно ставшая девизом чиновников и бюрократов во всех абсолютно государственных учреждениях, в том числе и в правоохранительной системе. Как говаривал один милицейский генерал: «…быстро только кошки родятся. Быстрота — она при поносе хороша, да при ловле блох. Опять же — триппер, вот его тоже можно быстро подхватить… А в нашем деле не быстрота нужна, а основательность!» Вот так. А посему, ежели кто-то полагает, что «оперативное внедрение» — мероприятие быстрое, то этот кто-то жестоко ошибается. Оговоримся еще раз — речь идет о России. (Впрочем, полицейские системы всего мира на самом-то деле ужасно похожи друг на друга своей косностью и медлительной неповоротливостью.) Согласно нормативным документам, внедрение, наряду с «контрольной закупкой» и «оперативным экспериментом», относится к категории активных оперативных мероприятий. Однако не стоит ассоциировать прилагательное «активный» в данном контексте с фразой типа «активный образ жизни». В данном случае «активный» подразумевает скорее опасный, секретный и этически спорный метод розыскной деятельности. А регламентирует оперативное внедрение совершенно секретный приказ, который в условиях российской милицейской системы превращает официальное оформление предстоящего мероприятия в совершенный кошмар — жуткий, мутный и нескончаемый. Да-с, господа: оформить внедрение — это вам не фломастером показатели раскрываемости расцвечивать! Для начала, чтобы кого-то куда-то внедрить, необходимо завести дело оперативного учета, чтобы иметь, так сказать, материальное обоснование необходимости избранного активного мероприятия. Скажем, возникла идея внедрить сотрудника… ну, например, в Большой театр — так машина завертится, только если возникнет дело оперативного учета, в материалах которого будет показано, что данное учреждение на самом-то деле притон и склад для хранения кокаина в особо крупных количествах… А иначе — никак. Иначе можно только по билетам на балеты с операми ходить. С чисто иезуитским коварством Ильюхин поручил заведение дела оперативного учета по «империи» Юнгерова майору Филину, благо тот сам уже пытался поработать по этому фигуранту. Филин, которого сам же Виталий Петрович и дрючил за липовую разработку по Юнкерсу, ничего не понял, малость ошалел, однако за дело взялся рьяно — за пару недель напечатал массу каких-то диких, совершенно трудночитаемых бумаг, изобиловавших выражениями типа «…учитывая и руководствуясь агентурными сообщениями о постоянной противоправной деятельности в части, касающейся…». Майор порой и сам бы не смог нормальным языком «перевести» некоторые, особо удачные абзацы. Но рукой его двигало чутье, подсказывавшее, что все надо сводить к автомобилям, угоняемым в огромном количестве в Европе. Эта тема Филину была особенно близка, так как он и сам ездил на «Ниссане» с «трудной судьбой». Упоминавшийся уже секретный приказ разрешает внедрение только тогда, когда иные «таблетки» уже не помогают, приравнивая данное оперативное мероприятие к вскрытию, которое покажет. В этом смысле тема с угонами и сбытом краденых машин была выбрана чрезвычайно удачно, потому что разработка с таким окрасом в отношении Юнгерова ничего не могла дать по определению. Однако несмотря на всю бессмысленность, некие действия, больше похожие на пародию, чем на оперативно-розыскные мероприятия, следовало совершить. И эту хрень в данном случае никто бы не выполнил лучше Филина, который везде был «номером шестнадцатым», если дело не касалось покрышек для его автомобиля… Майор сдюжил. А потом сел писать результирующую справку, которую ваял пять дней. В конце этого потрясающего по своей драматургической силе документа Филин указал, что, поскольку все иные формы и виды ОРМ[75] исчерпаны, он, Филин, полагал бы необходимым внедрять. На этом этапе все бумаги у майора забрали и его страдания закончились — далее уже совсем другие люди печатали все необходимые последующие документы, некоторые из которых венчала и липовая подпись все того же Филина. Конечно, печатать документы под чужой фамилией — это нарушение. Но, если следовать букве секретного приказа, порой именно секретность-то можно и не сохранить… Потом долго и мучительно создавалась легенда. Точнее — две легенды: одна — для жизни, другая — для официальных бумаг. Потом расписывался план «подвода» внедряемого к фигуранту — разумеется, в нескольких вариантах. «…Путем знакомства фигуранта дела с оперработником через имеющиеся возможности агента „Странник“…» А на самом деле никакой Странник ни про какие знакомства и не помышлял, потому что и самого этого Странника не существовало в природе… Думаете, это все? Ан нет, это еще даже и не полдороги. Потом готовилась справка оперативно-розыскного мероприятия «оперативное внедрение» — уже с фамилией, именем, отчеством и званием кандидата. В этой же справке отдельно излагалась легенда по «увольнению» Штукина из органов. Все это необходимо было согласовывать на разных уровнях. Потом в дело вступила финчасть, поскольку именно она должна была финансировать весь этот «банкет». А финансисты в погонах — это люди особенные, они вообще шутить не умеют. Кадровики по сравнению с ними — дети шаловливые. Финансисты проверяют и сверяют все, а потом составляют свои документы, которые тоже требуют согласования, подписей, а также расписок и подписок. Потом решается вопрос о документах прикрытия — с изменениями установочных данных или без таковых. Все эти бумаги ходят очень медленно, поскольку отягощены грифами «Только лично. Сов. секретно. Экз. единственный». Наконец утверждается базовый план внедрения, в котором оговаривается все: НН, ПТП, страховочные мероприятия, связь, экстренная связь, модели поведения в случае задержания милицией, в случае возникновения иных нештатных ситуаций — и так далее, и тому подобное… А параллельно со всем этим кошмаром еще идут и мероприятия по проверке самого кандидата на внедрение — мероприятия, естественно, секретные, а потому требующие отдельного согласования!.. И только ближе к финалу этой бесконечной бюрократической эпопеи появляется собственноручная расписка кандидата на внедрение: «Я, такой-то, такой-то, добровольно согласен участвовать…» Вот так-то… Поэтому от момента, когда Штукин позвонил полковнику Ильюхину и согласился внедряться, прошло полгода, а он все еще тянул оперскую лямку в 16-м отделе. Что тут комментировать? Как сказал, по иному, правда, поводу, один крупный государственный деятель: «А по-другому этот „госзаяц“ не прыгнет!» Эти полгода дались Валерке нелегко — ему приходилось и своими непосредственными оперскими обязанностями заниматься, и готовиться к выполнению «особого задания». Он забыл не то что про выходные — про то, как спят хотя бы по семь часов зараз. Штукин порой жалел о том, что так быстро согласился, вспоминал, что и отказаться еще не поздно, но… Но не отказывался… У него появилась привычка постоянно прищуриваться — может быть оттого, что так свет меньше раздражал красные от постоянного недосыпа глаза. Прищур этот был не очень добрым и совсем не веселым. Валерка терпел, говорил самому себе, что недолго осталось, — по легенде, увольнять со скандалом его должны были в конце июля. (Тоже, кстати, не просто так срок определен был, а с учетом того, что очередные выпускники Академии МВД, уже получив погоны, сумеют заполнить прореху, образовавшуюся после увольнения. Серьезные государственные люди мозговали, все учитывали!) Однако в согласованные и утвержденные планы вмешивалась Судьба. Ей плевать на планы и на народные мудрости. Ей не укажешь и не объявишь выговор. И поощрить ее тоже нельзя. Судьба запустила свой сценарий 15 мая. В этот теплый солнечный денек Валерка пошел в гостиницу «Прибалтийская». Пошел по делу, а не «кофеи гонять». Ему надо было поговорить с переводчицами. Дело в том, что вокруг гостиниц и на Стрелке Васильевского острова резко участились случаи рывков сумок у иностранцев. Про карманные кражи никто уже даже и не говорил — не до того было. От переводчиц Штукин хотел немного: во-первых, попросить их, чтобы они убеждали интуристов не бегать из-за любого вырванного фотоаппарата в милицию, и, во-вторых, — сподвигнуть их к веерному способу собирания примет злодеев и их автомобилей. То есть — заметили кого-то, запомнили обрывок автомобильного номера — ну и позвонили ему, Штукину. Зачем же сразу с заявлением-то приходить? По мнению Валеры, его предложения были здравыми, и если им последовать, то всем бы было спокойнее и лучше. Потому что если все подряд регистрировать, то на верблюда можно стать похожим. Однако понят он не был. Может быть потому, что изначально выбрал неправильный, несколько игривый, тон разговора. Штукин-то настраивался на переводчиц в мини-юбках, а разговаривать ему пришлось с серьезными взрослыми женщинами, очень правильными и с гражданской позицией… Валерка даже не разозлился. Ему было уже наплевать. Он очень устал от глупого разговора на разных языках, от нормальной правоты переводчиц, от своей ненормальной, но тоже правоты. Штукин пошел в бар гостиницы и взял себе чай, думая, что он дешевле кофе, но оказалось, что не дешевле. Валерка сел за столик и закурил. В баре никого не было, если не считать девушки, которая сидела через столик от него. У девушки была интересная, какая-то необычная внешность — очень светлые (и, похоже, не крашеные) волосы и огромные, тоже необычно светлые глаза. Девушка, не моргая, смотрела на него. Если бы ее внешность не была такой необычной, Штукин решил бы, что она пялится. Валерка оглянулся, убедился, что она не смотрит ни на кого за его спиной, и спокойно сказал: — Привет. — Привет, — ответила незнакомка и улыбнулась. Опер немного смутился, потом подумал, что надо же с чего-то начинать разговор, раз оно так все складывается, и спросил: — Вы так на меня смотрите… Мы что, знакомы? — Нет, — покачала головой светловолосая. — Я никого не знаю в этом городе. — О как! — хмыкнул Валера и несколько самоуверенно заявил: — Сейчас разберемся… Он взял со стола свою чашку и двинулся к ней за столик, разлив по дороге чай. Присел, улыбнулся и начал обтирать пальцы о джинсы. — Валера. — Он протянул незнакомке еще чуть влажную руку. — Снежана, — приветливо улыбнулась девушка. В ее речи еще слышался какой-то неуловимый акцент. — Хорошее имя, — похвалил Штукин. — А вы приехали из?.. М-м-м… А? — Таллина. Снежана не прекращала легко улыбаться. При этом она не сказала «ТаЛЛиННа», но все равно название города произнесла как-то не по-русски. — Вы, Снежана, кого-то ждете? — Нет. Я же уже сказала — никого не знаю в этом городе. — А… тогда… собственно… — Вот, увидела вас и решила, что вы первый человек, с которым мне захотелось познакомиться и подружиться. Валерка чуть было не поперхнулся чаем, а Снежана как ни в чем не бывало продолжила, мягко перейдя на «ты»: — У тебя хорошее лицо. Штукин все-таки поперхнулся, откашлялся оторопело и выдохнул: — Спасибо, конечно… Как-то неожиданно… А если я — злодей? — Нет, — слегка качнула головой Снежана. — Ты не злодей. Ты… другой. Но ты можешь… пойти не туда. Ты уже идешь не туда. Валерка совсем обалдел и, наверное, поэтому брякнул такое, чего сам от себя никак не ожидал: — Ты это… ведьма, что ли? — Хорошо хоть, что не кикимора, — ушла от прямо поставленного вопроса Снежана и засмеялась. Смех у нее был таким же бесцветным, как и глаза. Штукин даже поежился. «А ведь с придурью девка-то… Но красивая…» — подумал он и начал нести какую-то околесицу про то, какой замечательный город Санкт-Петербург. Они долго болтали ни о чем, а потом вдруг Валера решил вернуться к тому, что его зацепило: — Хорошо, допустим, я иду не туда… Допустим, я согласен идти в обратную сторону… А там что — медом намазано? — Нет, — совсем не удивилась этому резкому переходу девушка. — Но там ты себя спасешь. Штукин подумал, что вот сейчас она заговорит о вере, о душе, а он начнет иронизировать, поскольку говорить о религии по-другому не мог просто физически. Но Снежана вдруг встала из-за столика: — Сейчас буду спать… Я очень устала. — Погодь, погодь, — забеспокоился Валера, отметив странное построение фразы — «буду спать» вместо «пойду спать». — А как же… э… э — дружить? Ты же сказала, что хотела со мной познакомиться и дружить? — Да, — кивнула девушка. — Хочешь, встретимся завтра — здесь же. В шесть часов вечера. — …После войны[76] — автоматически добавил Штукин, но Снежана не поняла юмора: