— Ну на бордовой… — А потом на Петроградской сожгли ее? — Ну сожгли. — Номера Ульяна, 343, Харитон, Роман, 78? — Ну и дальше-то что? — Понимаешь, к нам в агентство один дедок позвонил, он сюжет по НТВ видел, а там как раз машину эту сгоревшую показывали, как ее тушили. Он номера увидел и вспомнил кое-что. Понимаешь, он математик, а 343 — это семерка в кубе… — начал было рассказывать Андрей, но полковник сморщился, как от кислятины, и перебил его вопросом: — Слушай, ты ведь много книжек написал? — Ну… — не понял Обнорский. — А я тебе хоть раз советовал, мол, напиши, что она любит его, а он любит другого? — Нет. — Ну а ты мне зачем тогда мозг ебешь? Мы с этим лифтом уже все что можно и нельзя сделали! С результатами хер на рыло! Не сыпь мне сахар в пиво! Хоть ты! — Обожди, Петр, ты не понял, этот дед — математик… — Обнорский еще раз попытался было что-то объяснить, но Крылов уже «сел на кочергу». — Андрей, по-человечески же прошу — иди ты на хуй вместе со своим математиком! И полковник бросил трубку. В математика он не поверил, решил, что это у журналиста такой хитрый кривой заход. Обнорский в своем кабинете с досады тоже швырнул трубку и расколол телефон «Самсунг». — Ксюша! — заорал он через стену своей неизменной секретарше. Ксюша немедленно влетела из приемной. Она была не просто секретарем, а доверенным человеком Андрея, работала с ним давно и за это время успела навидаться всякого, поэтому расколоченному телефону ничуть не удивилась. — Главное на войне — это связь! — спокойно и назидательно сказал Обнорский. — А это что, связь? И он показал рукой на развороченный аппарат. — Это не связь, — так же спокойно ответила Ксюша, бережно и аккуратно собирая осколки. — Это телефон, стоимостью 150 долларов. Был. А для твоей связи можно у военных заказать рацию, которую пули и осколки не берут. — А это идея! — сказал Обнорский в спину своей секретарше, гордо удаляющейся с бывшим телефоном в приемную. Оставшись в кабинете один, Андрей закурил и задумался. Он серьезно обиделся на Крылова, который даже не захотел его выслушать. Обиделся по-настоящему. «Вот ведь человек, — думал Обнорский, нервно затягиваясь сигаретой. — Когда ему что-то нужно — так просто сама любезность, а тут… Тем более что это больше ему надо, а не мне… Черт знает что, мне же не двадцать лет, и я ему не репортер из „Мурзилки“!» Андрей быстро поднялся и, молча махнув Ксюше и толкавшимся в приемной подчиненным рукой, выскочил из агентства. Сев в свой джип, Обнорский подъехал к Михайловскому замку. Он очень любил это место и часто приезжал сюда в минуты душевного непокоя. Андрей сидел в машине, курил и думал: «Вот ведь как у нас в России — если кого-то в лифте расстреливают, то это уголовники. А если императора[96] в его же замке табакеркой по кумполу — из корыстных, кстати, соображений, — то это заговорщики и вообще идейные борцы с бездарным режимом… М-да… Расстрел в лифте… так, сформулируем еще раз: звонивший мне математик не шизоид? Нет. По крайней мере по телефону он мне таковым не показался. Следовательно, его информация может представлять серьезную оперативную ценность? Может. Юнгеров и Денис мне чужие? Нет. А валить, конечно, собирались именно Дениса… Так. И что теперь? Самому Юнгерову позвонить? Можно, конечно… Но это будет не очень хорошо по двум причинам: во-первых, не здорово помогать его, так сказать, приватному следствию, потому что оно понятно как может закончиться. Саша — человек резкий, а в этой ситуации, когда такая кровь… Не дай бог, он убийц раньше ментов найдет — наколбасит дел и снова сядет. Киллеров-то не жаль, но способствовать их убийству как-то… А во-вторых, получится, будто я на Крылова жалуюсь, — мол, меня послали на три буквы и… Как-то мелко. Но Крылов все поймет потом, когда до него дойдет, именно так. Ну, стало быть, надо звонить Ильюхину… Он, конечно, в обиде на меня… Но он человек здоровый и очень крепкий профессионал… Но получится, что я это тоже делаю как бы назло Крылову… Да насрать, в конце-то концов… Так запутаться уже можно в этом сплошном интриганстве каком-то! „Ажурные кружева“ какие-то! Кто что подумает, да кто как отреагирует… Достало! Какая разница, из какой реки черпать воду, чтобы тушить пожар? Все. Надо звонить Ильюхину…» Но номер Виталия Петровича на своем мобильном Обнорский набрал, только лишь выкурив еще две сигареты. Журналист все-таки чувствовал себя этически не совсем уютно. До Андрея дошла информация о конфликте двух полковников, но она дошла в самом общем и достаточно искаженном виде. Подлинного градуса накала страстей Обнорский, конечно, не знал, но… И тем более статья эта дурацкая… Но все-таки Андрей Ильюхину позвонил. Позвонил, сказал, что есть серьезная информация, и предложил выпить по чашке кофе. Виталий Петрович очень удивился звонку Обнорского, но на встречу согласился. Полковник почувствовал по голосу журналиста, что тот хочет сказать что-то действительно важное, и поэтому забыл о своем недавнем намерении не общаться больше с этим типом. На самом деле Ильюхин знал Обнорского достаточно давно — несколько лет, и они были на «ты», но особо близкими их отношения почему-то не стали. И не потому, что были какие-то особо серьезные причины, а просто как-то не сложилось. Не совпадали они немного во времени и пространстве, поэтому водку вместе не пили и дружеской доверительности между ними не возникло. Может быть, это произошло еще и потому, что Ильюхин вообще не очень любил общаться с журналистами. К Андрею он относился с бо́льшим уважением, чем к большинству его коллег, но все же… Кофе Ильюхин и Обнорский пили недолго. Поздоровались они довольно сухо, но руки все же друг другу пожали. Андрей сразу же, без прелюдий, перешел к сути дела: — В общем, так. Позвонил мне один дедок. Он пенсионер, математик. До сих пор преподает еще почасовиком в университете. Судя по разговору — он вменяемый. Как он говорит, есть у него одна особенность — он все ассоциирует через число. Он везде и всюду все умножает, делит, складывает и вычисляет в уме — и без напряжения. Это у него и в крови, и в разуме. Так вот: он живет в «хрущевке», на втором этаже, окна во двор. Там во дворе машин много, места для парковки всем не хватает, некоторые наезжают на газон, старожилы начинают нервничать… Короче, обратил он внимание на бордовую «семерку» — она как раз на газоне стояла. Обратил потому, что номер ее 343, а это как раз семерка в кубе. И буквы еще чего-то там обозначают, какую-то алгебраическую формулу — я не понял точно… Не важно. Дед видел, как в эту машину садились люди, — и не пустые, а с сумками. Видел, из какой парадной они выходили. И было это в день убоя… А потом он по телевизору в энтэвэшном репортаже увидел эту машину сожженной. По номеру вспомнил… Долго никому не хотел звонить. В милицию — особенно. Он вас не любит. Однажды, лет десять назад, его постовые отдубасили, потом через несколько лет наркоманы его квартиру обворовали — естественно, хрен кого нашли, хотя старик и имел свои подозрения… В общем, ментов он не любит и, вообще, ввязываться ни во что не хотел. Но дед все же старой, еще советской закалки человек. С гражданской позицией и совестью. Вот мучился он, мучился и пошел в конце концов на компромисс сам с собой — позвонил все-таки, но не в ментовку, а к нам, в Агентство журналистских расследований. Типа, вы тоже расследуете, но хотя бы не такие хамы, как в милиции. Все. Вот данные деда, его адрес и телефон. И Андрей положил на столик перед Ильюхиным маленький листочек бумаги. Виталий Петрович немедленно сунул бумажку себе в карман и спросил: — Ты кому-нибудь еще про этого деда говорил? Обнорский на секунду замялся: — Своим — никому. — А не своим? Андрей вздохнул: — Ну, считай что никому… Ильюхин почувствовал, что журналист чего-то недоговаривает, но нажимать не стал: — Семерка в кубе, говоришь? Обнорский кивнул: — Насколько я понимаю, сама сожженная машина ничего не дала? Тачка разбитая, купленная на пару дней без доверенности по объявлению. Брали специально под «работу» — убили, а потом сожгли… Ну, ты знаешь… — Я-то знаю, — чуть удивленно покачал головой Ильюхин. — А вот ты-то откуда знаешь? Журналист даже слегка обиделся: — Ну, Виталий, пробить владельца по номеру машины — это теперь даже торговцы мелкой розницей умеют. И позвонить этому владельцу — тоже не велик труд. Ты просто никогда особо не интересовался, как моя контора работает. — Ладно, — сказал Виталий Петрович, вставая из-за стола. — Я проверю этого твоего деда. В любом случае я сообщу тебе результат. Спасибо тебе. — Пока особо не за что, — поднялся и Обнорский… …Вечером Ильюхин уже сам перезвонил журналисту и предложил встретиться в том же самом кафе. На этот раз их разговор был гораздо более продолжительным. Полковник устал, но настроение у него явно изменилось к лучшему. И поздоровался Виталий Петрович с Андреем уже гораздо теплее. Без прежних еле заметных льдинок в голосе. Ильюхин перешел к делу сразу, не дожидаясь даже, пока им принесут кофе: — Ну что тебе сказать… Господь наверняка был математиком… Этот дедуля — действительно умница. Удивительный человек. В общем, все «в цвет». — Значит, не зря… — удовлетворенно вздохнул Обнорский, думая явно о чем-то своем. Ильюхин остро глянул на него и наконец-то улыбнулся: — Не то слово! Такое бывает раз в пятьдесят лет… Полковник немного помялся, но потом все же добавил, инстинктивно чуть понизив голос: — И еще. Квартиру-то мы эту установили… Ту, откуда эти гаврюши с сумками выходили. — Да? — Да. Они и сейчас там живут. Вот теперь Обнорский по-настоящему удивился. Он закурил и испытующе глянул на полковника: — Ну… и?.. В этот момент им подали кофе. Ильюхин дождался, пока официантка отойдет от столика, и спокойно ответил: — Ну и живут пока дальше. Под нашим приглядом. Обнорский невозмутимо промолчал, лишь потер чуть подрагивающими пальцами левый висок. Виталий Петрович усмехнулся: — Ты так корректно молчишь, потому что Крылов — он давно бы уже уронил дверь в этой хате? — Это точно! — по-суховски[97] крякнул Андрей. Полковник понял, о чем за секунду подумал журналист: жажда новости, притом новости достаточно эксклюзивной и сенсационной, быстрое задержание предполагаемых убийц, когда еще свежо в памяти само преступление… Но секунда длится недолго. Выражение глаз Обнорского изменилось, в них мелькнуло понимание того, что сложнейшую операцию не провести с наскока в полевых условиях. Иначе ведь можно хлопнуть киллеров, а потом, без достаточного количества доказательств, снова отпустить… — Дошло? — снова усмехнулся Ильюхин. Журналист медленно кивнул: — Я понимаю… Виталий Петрович осторожно отхлебнул горячий кофе: — Ну а раз понимаешь, то давай без информационной суеты. Договоримся так: об этом пока знаю только я со своими и ты, но без своих. О развитии ситуации я тебе в режиме онлайна докладывать не буду, но о подвижках проинформирую. А они будут. Должны быть. Тебе же не столько их установочные данные нужны, сколько общая драматургия? Обнорский покачал головой: — Драматургия — само собой, но и точные данные не помешают. Хорошая журналистика, вообще-то, должна быть максимально конкретной.