Ильюхин, не выдержав, вмешался: — Ступай, деточка, принеси сахару этому… гражданину. И не бойся, я за ним присмотрю. — А я и не боюсь, — гордо ответила девушка. — И вообще… Я вас, Андрей Викторович, по телевизору видела… И книжки ваши читала… И она отошла, явно не договорив концовку типа «вы мне раньше казались таким приличным человеком». Обнорский сконфуженно молчал. Виталий Петрович изо всех сил постарался сдержать улыбку: — Доволен? Легче стало? Журналист, как ни в чем не бывало, вскинул на полковника нагловатые глаза: — Ну, бывает… Недооценил собственную популярность… А легче мне не стало. Станет — если ты поймешь то, что я сейчас постараюсь тебе объяснить. Так вот: Сашку Юнгерова я знаю сто лет. Мы с ним еще в одной сборной были, когда спортом занимались… Только он чуть старше. Не суть. Он мне не друг и никогда другом не был. Я не вошь какая, чтобы отрекаться, но это правда. Он мой приятель. Разницу между «приятель» и «друг» уголовный розыск уловить может? — Вполне, — кивнул Ильюхин, и Обнорский продолжил: — Я его уважаю, он мне симпатичен, мне с ним легко, но он мне не друг в высшем, метафорическом, смысле этого слова. И я никогда не работал в его концерне. И членом группировки не состоял. И на него не работал. Он мне просто не чужой. И я ему не чужой. Но далеко не по всем вопросам мы совпадали во мнениях. И когда я про него в «Бандитском Петербурге» написал, он тоже ходил и вздыхал, мол, не очень это здорово, мол, не очень это полезно… Но ему и в голову не пришло, что я это сделал с чьей-то подачи! А Крылова я знаю по времени меньше, чем тебя. Меня с ним Юнгеров познакомил. А дальше — как в авиации, система «свой — чужой». Раз Сашка меня с ним познакомил — значит, тоже «свой». А Сашке я всегда постараюсь помочь, но это не означает, что я буду всегда делать так, как ему хотелось бы… Я и Крылову про этого деда рассказать хотел, чтобы Сашке помочь. Ему самому, кстати, звонить не стал. Понимаешь? Полковник задумчиво закивал: — А чего тут непонятного: он убийц покарает, а мы его посадим… Уберечь от кривой дорожки решил? — Ну, типа того. — И мне, стало быть, тоже позвонил, чтобы ему помочь? — В том числе и поэтому. Хотя еще и потому, что киллерам лучше сидеть в тюрьме, чем новых людей валить. Ну и свой журналистский интерес тоже имеется, не скрою. Официантка принесла обещанный сахар, Обнорский кинул в рот сразу два кусочка и, захрустев ими, поинтересовался с набитым ртом: — Я доступно изложил? — Более чем… Виталий Петрович внутренне усмехнулся: журналист позвонил ему, Ильюхину, чтобы помочь Юнгерову, а он, Ильюхин, как раз осуществляет внедрение в «империю Юнкерса», которое, в конечном результате, должно привести к… Да-а, забавная жизнь. И ведь при этом он, Ильюхин, сделает все, чтобы «упаковать» киллеров, а это действительно поможет Юнгерову, как ни крути… Делиться с журналистом этими своими философскими парадоксами полковник, разумеется, не стал. Вместо этого Виталий Петрович поинтересовался вот чем: — Слушай, Андрей… Раз ты его давно и неплохо знаешь… Скажи мне, как журналист «журналисту» — у Юнгерова есть враги? Настоящие, я имею в виду? Ты же все интриги в бандитском мире знаешь… Обнорский убрал волосы со лба и рассмеялся: — Ну, во-первых, как одна моя знакомая говорит, мелкий подхалимаж не оплачивается… Видимо, она считает (и я в этом с ней солидарен), что подхалимаж должен быть чудовищным. Во-вторых, все про сложные отношения в «Бандитском Петербурге» не знает никто, включая и его обитателей, и ты это знаешь лучше меня. А в-третьих, насколько я в курсе, — таких врагов настоящих, чтобы как Карфаген[100], у Сашки нет. Сейчас нет. А «ненастоящие» вот так вот с двух стволов уверенно палить не будут. Я и сам, честно говоря, голову ломаю… И он, когда я ему звонил, тоже говорил, что не врубается, откуда привет прилетел. Полковник уцепился за одно слово в ответе журналиста: — Ты говоришь, сейчас нет… А раньше? Раньше — кто мог мечтать, чтобы Карфаген был разрушен? — Ну-у, раньше… Эко ты хватил… раньше… Раньше все друг в друга стреляли сначала, а потом думали уже — враг, не враг… — И все же… Андрей, это не любопытство. — Погоди, дай подумать… Обнорский бросил в рот еще один кусочек сахара, слопал его, поскреб в затылке и неуверенно, с какой-то даже неохотой сказал: — Ну, есть одна личность, Гамерник называется… Группировочка еще такая была, ее иногда «гамеры» называли… Сейчас он Бузинесмен. Слыхал? Ильюхин пожал плечами: — Не только слыхал, но и лично знавал… Про их контру с Юнгеровым только ленивый был не в курсе. Гамерник лапку-то приложил к посадке Юнкерса. Но я о нем что-то давно не слышал… Он где сейчас? — Где деньги — там и он. В Москве. Но в Питере у него позиции кое-какие остались. Наведывается сюда. Говорят, правда, больше не по делам, а так… дорогих блядей взбодрить, чтоб не забывали. Полковник скептически сморщил нос: — Гамерник — это первое, что может прийти в голову тем, кто в теме… Это — слишком явно и примитивно. — Ну, извиняйте, дядьку, — развел руками Обнорский, чуть раздосадованный тем, как полковник вернул ему шпильку насчет примитивности, — но ты спросил, а я ответил… Я же не Дед Всевед… Кстати, этот Гамерник, он… он вроде Мерзляева из «О бедном гусаре замолвите слово». Никогда ничего не забудет и всегда ответит, но «по-иному». Он далеко не дурак. Многие его ценят. Была информация, что он в центральном аппарате МВД с серьезными людьми хороводы водит. Хочешь, я уточню? Почему тогда полковник покачал головой? А ведь кольнуло, кольнуло его дурное предчувствие… Может быть, потому и свернул тему, что кольнуло? Как бы то ни было, а среагировал Ильюхин на предложение Обнорского с явным скепсисом: — Твои уточнения, мои уточнения — все это пока пустое. Вот если я пойму, кто этот убой в лифте организовал — тогда пойму, кто и заказал. А чего сейчас Гамерника трепать, все это так — версии одни… Из ста кроликов лошадь не получится, из ста версий доказательств не скроишь… Они потрендели еще чуть-чуть и разошлись, вполне довольные друг другом, принципиально обо всем договорившись. Ильюхин боялся спугнуть призрак чуть забрезжившей удачи. Поэтому он с головой окунулся в работу, стараясь не обращать внимания на обстановку в управлении, хотя она была уже не просто нездоровой. «Крыловские» дошли уже просто до хулиганства — однажды Юртаев не смог отвезти вечером Ильюхина домой, потому что кто-то проколол у его «Волги» все четыре колеса. — Рахимов, — спокойно вычислил Виталий Петрович, слушая, как матерится его водитель. Юртаев взмолился: — Ну взъебите вы этого урода, товарищ полковник, чурку эту нерусскую, ну надо же как-то унять! А то сейчас — колют, завтра — жечь начнут! Ильюхин покачал головой: — Не начнут. Скоро им самим надоест. А нам нельзя уставать от склок. Нам сейчас, Паша, не до этого. И, выдав вот такое «пацифистское» напутствие, полковник убыл домой на общественном транспорте. Виталий Петрович контролировал каждый шажок своих сотрудников по изучению личностей, установленных с помощью математика. Контролировал и торопил. На телефон в той съемной хате была поставлена «техника». Чуть позже, когда установили мобильники жильцов, их тоже стали слушать. Неделю по квартирантам работала «наружка», которая поведала, как хлопцы живут. Многое изучалось и сопоставлялось, и кое-что нарисовалось еще до окончательного анализа. А когда «убойщики» подвели итоги всех мероприятий и математических выкладок, то просто ахнули. Оказалось, что тот, кому киллеры отзванивались непосредственно после расстрела, — некто Алексей Федоров, был вовсе не Федоровым, а Юрием Михелем, находящимся в розыске с 1991 года. Когда подняли все, что имелось в закромах на этого Михеля, то выяснились еще более интригующие подробности. Этот достойный член общества неоднократно мелькал рядом с Гамерником. Да-да, с тем самым Гамерником, о котором вспомнил Обнорский, перебирая в уме возможных смертных врагов Юнгерова. Ильюхин подивился про себя интуиции журналиста, но… Прошлое есть прошлое — мало ли кто с кем когда-то был знаком? С тех пор прошло много лет, и, более того, у Михеля истек даже срок давности по статье, по которой он был в розыске. Из всего блудня на нем только и осталось, что подделка документов, по которым он жил последние два года. — Вот дурилка! — весело комментировал Виталий Петрович этот казус. — Может же сам прийти и сказать: «Привет, я — Михель, не ищете ли вы меня?» — и все, вопрос закрывается, розыск убирается. Так нет же, все скрываемся по инерции… А может, он не знает про срок давности? Может, ему просто в голову не пришло с юристом проконсультироваться? Когда оперативники по косточкам разобрали все междугородние звонки Федорова-Михеля, то установили, что он периодически связывался с парой офисов в Москве. Из Москвы было трудно получить ответы на запросы, но в конце концов сдюжили и с этим. И выяснилось, что в офисах этих находятся фирмы, принадлежащие Гамернику. Таким образом была установлена простая цепочка: убийцы после расстрела отзванивались Михелю, который находился на постоянной связи с московскими фирмами Гамерника. Все было ясно, но легче от этого не стало. То, что убийцы — именно убийцы, не подтвердилось ничем, кроме оперативной логики, основанной на профессиональном опыте. Тем не менее Ильюхин похвалил своих сотрудников: — Ну что же… Оперативным путем убийство раскрыто. Жаль только, что дальше — жопа, и притом — полная. Ни одного доказательства… Тут в голове полковника шевельнулась странная мысль: «А что, если взять и опосредованно слить все это Крылову? В тот же вечер атакует… А потом, может быть, кто-то из киллеров не выдержит шутейного разговора и…» Впрочем, от этой мысли Ильюхин, конечно же, сразу отказался. И вовсе не из-за пальмы первенства. И не из-за пробитых колес его «Волги». Просто полковник решил, что в такой ситуации с Крыловым можно было бы говорить только в открытую. А разговор в открытую с передачей информации о киллерах фактически означал признание: да, мол, есть случаи, когда с подозреваемым надо говорить жестко. Вот так сказать и отвернуться с извинениями за прошлые ошибки. Отвернуться — это чтобы не смотреть, как от Михеля и его подручных полетят ошметки кровавые. Отвернуться, чтобы заткнуться на всю жизнь… А опосредованно передавать Крылову — это ложь, которая рано или поздно всплывет, и тогда будет еще противнее… У Ильюхина был опыт медленных разработок. Виталий Петрович очень не любил, когда все шло долго. Как любой нормальный сыскарь, полковник обожал нестись по еще горячим следам… А в этой истории Ильюхин понимал, что ранее чем через полгода он горизонта не увидит. А горизонт — это дело такое — очень на мираж смахивает. Подразнит и исчезнет, потом снова нарисуется. Так, например, полковник шестой уже год знал, кто именно расстреливал крупного федерального чиновника, кто организовывал и кто заказал. С этими знаниями Виталий Петрович и сидел тихо под вой журналистов, сопровождающий каждую годовщину этого убоя. Вот так. Поэтому, когда полковник, выполняя взятые на себя ранее обязательства, позвонил Обнорскому и предложил встретиться, настроение у него было… философским. За традиционным кофе Ильюхин отметил в короткой преамбуле тактичность журналиста, ни разу не побеспокоившего его за время, прошедшее с предыдущей встречи, и схематично обрисовал картину по расстрелу в лифте, пояснив, откуда ветер дует. — О как! — сказал Обнорский, почесав нос, когда Виталий Петрович закончил свой «доклад». — А какой же у этого Гамерника мотив-то все-таки? Я хоть и сам же тебе его назвал и хоть считаю мразью, но до конца не «догоняю». Это же он Юнгерова сливал, а не наоборот. Скорее, тут у Сашки мотив должен быть… Или Гамерник устал жить в ожидании мести с его стороны? Ильюхин неопределенно пожал плечами: — Ну, во-первых, ты прав: он Юнкерса боится… В этом я, еще когда Александр Сергеевич сидеть-с изволили, убедиться однажды смог… А во-вторых… Пересечений по бизнесу у них особых нет. Значит — прошлое. Если учесть объем дел и забот у Гамерника, то, что он эту кашу заварил, может означать лишь одно: ненависть. Которая, как и старая любовь, не ржавеет. Ненависть, замешанная на амбициях и комплексах, в которых никто детально разобраться не сможет. Да и не надо в них разбираться по большому счету. — Как все просто, — вздохнул Обнорский. — Даже неинтересно. Полковник улыбнулся: — В кино в конце всех бы арестовали, а главный герой сначала захотел бы застрелить негодяя, но потом одумался бы и отдал его в руки Закона. Так? — В голливудских фильмах так. — А у тебя в книгах? Обнорский понял, что Ильюхин его подкалывает, и улыбнулся в ответ: — У меня в книгах по-другому. Ты почитай. Виталий Петрович даже руками замахал: — Андрей, ты не обижайся, но у меня правило — не читать хорошие детективы. Плохие я по понятным причинам в руки не беру, а хорошие… Я целыми днями такое говно читаю в своих бумагах, что люблю засыпать под фильмы типа «Чужие». Главное, что в них нет нашего мира. Там Чужие — метров по шесть в ширину, и они съедают весь звездный десант! Чтоб я так жил! Журналист засмеялся, а полковник начал его всерьез убеждать: