— Нет, я серьезно! Эти шестиметровые гады (некоторые еще и с ядовитой слюной, между прочим!) мне намного милее ублюдка из соседнего двора, который за тот же видик свою соседку двадцать раз по голове утюгом бьет. Вот этим Чужим таких вот «своих» показать — они из своей галактики вонючей носа бы сюда не показывали! Они похохотали еще по поводу фильмов и сериалов «про мафии», поржали, а потом Обнорский сказал уже серьезно и почти без вопросительной интонации: — Если я спрошу — можно ли рассказать об услышанном Сашке, то ты скажешь, что он всех перебьет. Прежде чем ответить, Ильюхин закурил и несколько раз подряд затянулся: — Нет, я так не скажу. Юнгеров вышел уже из этого возраста, чтобы по-бандитски всех перебить. Поэтому перебьет всех Крылов под видом государственной справедливости. Но стрелки, даже если и расскажут, что и почем, то все это будет юридически несостоятельно, так как мясо в изоляторе не примут. А Гамерника метелить в кабинете на Литейном — это не потянет даже Крылов при всей его лихости… Поэтому давай уж так, как мы с тобой пораньше договорились: операцию буду делать я и так, как меня учили. Поверь, мне все равно, кто больной. Работать я буду на совесть. А ты будешь «подносить патроны» так, как я тебе скажу. Идет? — По рукам, — согласился Обнорский. Они обменялись крепкими рукопожатиями и расстались. Виталий Петрович и не подозревал, что встретится с журналистом снова уже на следующий же день. Дело в том, что в этот день пятьдесят лет назад родился один из депутатов питерского Законодательного собрания. И поскольку депутаты — люди общественные, то их дни рождения превращаются в приемы. А на любой прием народ собирается, как правило, разномастный. В таких местах часто можно услышать: «О! Привет… А ты как здесь?» Обнорский и Ильюхин именно на таком приеме именно такими вот стандартными возгласами друг друга и поприветствовали. Потом они одновременно разулыбались, а затем Обнорский чуть наклонился к уху полковника и шепнул: — Выйдем на минутку. Они вышли к воде (прием проходил в одной из государственных резиденций на Крестовском острове), и журналист таинственно спросил: — Никого не заметил? Ильюхин с легким раздражением пожал плечами: — Сволочи много разной. Полковник к имениннику относился уважительно, но некоторых из его гостей просто не переваривал, поскольку многое о них знал. — Злой ты, — лицемерно вздохнул Обнорский. — Это сливки нашего общества… Да, так вот: среди этих сливок барражирует месье Гамерник. Виталий Петрович с любопытством взглянул на журналиста: — Да? Интересно… Но — не более чем интересно. Однако Андрей выложил еще не все свои сюрпризы: — Интересно другое… Товарищ Гамерник прибыл из столицы нашей родины не один, а с приятелем. Я зацепил краем уха обрывок их разговора — похоже, что этот приятель мент. И такой сурьезный мент, не ниже полковника, судя по понтам и уверенной манере… Помнишь, я говорил тебе о связях Гамерника в центральном аппарате? — А с чего ты взял, что они приятели? Обнорский тонко улыбнулся: — Ну, я же видел, как они общались… Почти интимно. — Ладно, — нахмурился Виталий Петрович. — Глянем. Нахмурился Ильюхин от того, что снова кольнуло его нехорошее предчувствие. И оно не обмануло полковника. Когда Виталий Петрович нашел среди гостей Гамерника, предчувствие переросло в тоску, потому что «приятелем» оказался тот самый похмельный губоповец, который присутствовал при первом разговоре о необходимости внедрения в структуру Юнгерова. Московский полковник тоже узнал Ильюхина и обрадовался как ребенок. Он вообще пребывал в прекрасном расположении духа, так как до похмелья было еще далеко. Губоповец полез к Виталию Петровичу обниматься и тут же начал представлять его Гамернику: — Это кореш мой питерский, наш, из уголовного розыска… Как раз нашу задачу общую тут непосредственно решает! Ну, ты понял! И, подмигнув заговорщицки одновременно Ильюхину и Гамернику, москвич жизнерадостно заржал. Виталию Петровичу стало совсем не смешно. Гамерник, узнавший Ильюхина (и, видимо, вспомнивший их давний неприятный разговор, касавшийся, кстати, все того же Юнгерова), принужденно улыбнулся и попытался было одернуть своего приятеля: — Что ты несешь? Какое общее дело? Прозвучало это фальшиво. Губоповец искренне не понял, в чем, собственно, проблема: — А че такого-то? Все ж свои… Я не по-по-нял… Ильюхин чокнулся с Гамерником и московским коллегой, сказал несколько ничего не значащих общих фраз и снова вышел на свежий воздух. Обнорский стоял все на том же месте и курил. Виталий Петрович выхватил из руки журналиста сигарету и добил ее в один затяг. На удивленно-вопросительный взгляд Андрея полковник ответил в стихах: Подари мне, милый, мину, Я в пизду ее задвину. Если враг туда прорвется — Он на мине подорвется! — Все так плохо? — серьезно спросил Обнорский. Ильюхин ссутулился и не сплюнул, а просто харкнул с чувством на землю. И только потом ответил: — Еще хуже. Я так думаю, что сейчас у меня светлая полоса. Черная — начнется скоро… Виталий Петрович понял, откуда исходила инициатива по внедрению к Юнгерову. Понял и мгновенно прикинул тайный ход карт, проплаты, липовые бумаги и все прочее… Все это было бы очень скучно, если бы не расстрел в лифте, во-первых, и необратимость уже запущенной операции со Штукиным, во-вторых. Все ведь было уже много раз согласовано, подписано и утверждено. Черт его знает, что нужно, чтобы повернуть такую махину вспять. Да и на каком основании? На основании того, что губоповец знаком с бизнесменом Гамерником? Смешно. Очень бы было смешно, если бы не было так грустно… Ильюхин очнулся от своих невеселых мыслей и посмотрел устало на журналиста, терпеливо ожидавшего хоть каких-то комментариев: — Андрей, я тебе потом все объясню… Правда. А сейчас не спрашивай, а просто помоги. Нужно. Обнорский обреченно покрутил головой: — Хорошо. А что делать-то нужно? Полковник придвинулся к журналисту поближе и начал что-то долго шептать ему в ухо. Андрей уже не удивлялся ничему, он просто тупо охреневал. Наконец Ильюхин откачнулся от Обнорского и уже чуть громче пробормотал быстро: — …Понял? Главное — ты со мной в контрах. Я что-то скажу — ты примешь в штыки. Главное — информация вслух, что по расстрелу полный «глухарь», — для ушей Гамерника. Только чтобы выглядело все естественно, надо профланировать среди гостей… Непринужденно и раскованно. Журналист тяжело вздохнул: — Виталий, если б ты знал, как я люблю непринужденно и раскованно фланировать на приемах. Ты бы зарыдал. Собравшись и соответствующим образом настроившись, они по очереди занырнули обратно в огромное здание государственной резиденции, разошлись в разные стороны и углубились в стайки гостей. Заход Обнорского напомнил сцену выхода Бубы Касторского на набережную из кинофильма «Новые приключения неуловимых»: «Здрась-сь-сьте! Кого я вижу!! Сколько лет, сколько зим!.. Все хорошеете?! Как же, как же… Ба-а! Куда ты пропал, старый?..» Краем глаза полковник наблюдал за маневрами журналиста и невольно улыбался. Слыша жизнерадостный гогот Андрея, было трудно поверить, что тот ненавидит приемы, пьет на них только воду и никогда ничего не ест… Ильюхин дождался, когда Обнорский окажется рядом с Гамерником и его приятелем, и «поджался» к их группе, увидев рукопожатия и начало беседы ни о чем. — Вот так и знал, что Обнорского здесь встречу! — воскликнул Гамерник довольно громко. Ильюхин сделал шаг вперед, Андрей как бы машинально протянул ему руку, но полковник якобы стал искать глазами официанта и отвернулся. — Неучтиво как-то, ваше благородие! — отреагировал на этот «демарш» Обнорский. — А, журналист… — «очнулся» Виталий Петрович и извинительно-снисходительно похлопал Андрея по плечу. — Вы бы меня еще голубчиком назвали! — вспыхнул Андрей. — А что не так? — А если я вас буду милиционером называть?! — накалял постепенно тон Обнорский и передразнил Ильюхина: — «А… милиционер…» — Я, наверное, чего-то не понимаю… — безразлично пожал плечами полковник и постарался отвернуться. — Вы не ответили! — повысил голос Андрей. Гамерник и губоповец смотрели на затевающийся скандал «пятикопеечными» глазами. Московский полковник аж рот приоткрыл. Виталий Петрович резко повернулся к журналисту и медленно, почти по слогам произнес: — Что ВАМ ответить? — Отчего такое неуважение? — сквозь зубы прошипел Обнорский. — А откуда такое неуважение в готовящейся статье по тройному убийству? — Откуда вы знаете — она же еще только готовится? — Да уж знаю… — с еле заметной брезгливостью усмехнулся Ильюхин и еще раз удивился про себя, увидев, как на щеках журналиста явственно проступают красные пятна, свидетельствующие о глубоком погружении в образ. Андрей постарался в ответную улыбку вложить весь свой яд: — А вы раскройте хоть что-нибудь, будет вам и уважение… Так он это мерзко сказал, что Виталий Петрович почувствовал со все возрастающим удивлением, как сам заводится почти по-настоящему. У полковника даже жилка под глазом задергалась, когда он процедил, словно сплюнул: — А мое уважение… Вы… Меньше за своего дружка в статьях переживать надо — на его же денежки…