Обнорский вскинул подбородок и ледяным тоном отчеканил: — Вы, господин милиционэр, советуйте своим подчиненным! Учите их — как им жить и, главное, как лучше преступления раскрывать. А что мне в моих статьях делать — я как-нибудь без вашего участия разберусь! Андрей резко швырнул свой стакан на поднос подошедшему официанту (бедняга с перепугу аж присел), задрал нос еще выше и стремительно отошел в сторону. Они настолько хорошо сыграли, что Виталий Петрович абсолютно искренне пробормотал вслед Обнорскому: — К-козлина! Возникла пауза. Потом опешивший от увиденного и услышанного губоповец закрыл наконец-то рот и тут же вновь открыл его, чтобы спросить: — Вы это… чего, ребята? Искренняя растерянность москвича была для Ильюхина эквивалентом аплодисментов за нелегкий актерский труд. Виталий Петрович раздраженно опрокинул в себя рюмку водки, зажевал ее каким-то бутербродом и пояснил с набитым ртом: — Да достал уже этот дружок Юнгерова! У нас недавно покрошили в лифте людей Юнкерса, так этот, с позволенья сказать журналист, надрывается — льет на нас дерьмо! Наверное, думает, что мы от этого найдем кого-нибудь… — А что, не найти? — словно исподтишка спросил Гамерник. Ильюхин лишь отмахнулся: — Я вас умоляю! Когда по таким делам кого-то находили? Затем полковник быстро оглянулся и понизил доверительно голос: — И потом… ежели без прессы, — а зачем находить-то? Что, передовиков-космонавтов завалили, что ли? Или никто не знает, что из себя представляют Юнгеров и его братва? Гамерник внимательно посмотрел на жующего Ильюхина и отхлебнул маленький глоточек сухого вина, сузив глаза: — Кому надо — те знают… Слава богу. Сколь веревочка ни вейся… Центральный аппарат ведь в курсе? Бизнесмен покосился на губоповца, тот снова разулыбался: — Да все тут в курсе, я же говорил! Тут все всё понимают, и все будет правильно! Правда? — Есть такое дело! — Виталий Петрович улыбнулся им обоим уже совсем по-заговорщицки, но вместе с тем уважительно и отошел. Отошел, потому что скрывать омерзение ему было уже невмоготу. …В тот вечер на приеме Ильюхин почти напился. Он «дергал» одну рюмку водки за другой, чем-то закусывал и с горечью думал: «Да, брат… Докатился. Одной рукой помогаешь ОПГ „гамеры“, другой — пытаешься их же и посадить… Раздвоение личности — это и есть шизофрения! За кого воевать? Не за кого! Слава богу, Штукин об этом дерьме ничего не знает… Эх, жаль, что я не литовец, — я б в „лесные братья“ подался! Или вообще в Канаду какую-нибудь уехал… Но ведь я — русский! И что же мне, русскому, со всей этой блеванью делать?» Плохо было полковнику. Очень плохо. Вернувшись домой, он привычно поругался с женой, потом долго отмокал в ванне, а потом, будучи не в силах заснуть, сидел на кухне и курил почти до самого утра. III. Якушев Июнь — сентябрь 2000 г. Серьезные перемены в жизни Егора Якушева наступили в самом начале июня 2000 года. Он успешно защитил свою дипломную работу на юрфаке и сдавал госэкзамены, когда Юнгеров безапелляционно напомнил — мол, пора, брат, пора… Юнкерс ведь так и не отказался от своего, рожденного по существу эмоцией, плана по внедрению Егора в милицию. Якушев спорить с благодетелем не мог, да и, по большому счету, не хотел. Его внедрение много времени не заняло, более того, оно произошло практически молниеносно. Как и советовал Юнгеров, Егор еще весной позвонил полковнику Ильюхину по служебному телефону, представился, несколько сумбурно напомнил о себе и спросил — в силе ли еще предложение о работе в уголовном розыске, которое Виталий Петрович сделал ему пару лет назад. Ильюхин быстро вспомнил понравившегося ему когда-то паренька и искренне обрадовался, пообещав помочь с устройством в милицию. Обещание свое полковник сдержал, так что Егора официально распределили в уголовный розыск. Более того, пойдя на кое-какие нарушения, его даже и аттестовали уже тогда, когда на руках у него еще не было диплома юридического факультета Санкт-Петербургского государственного университета. Такой вот любопытный казус: на внедрение к Юнгерову потребовалось значительно больше времени и сил, чем наоборот. Так что в июне свежеиспеченный оперуполномоченный Якушев уже принимал дела — и не у кого-нибудь, а у бывшего теперь уже (если не знать особо секретных бумаг) оперуполномоченного Штукина. И никакой мистики в этом перекрещении судеб не было. Все объяснялось просто — Ильюхин всегда любил 16-й отдел. «Увольняя» оттуда Штукина, полковник считал своим моральным долгом как-то компенсировать потерю и сделал это при первой же возможности. А возможностью этой стал Егор. …Передача дел одного опера другому — не аудиторская проверка в концерне «ЮКОС». Сия торжественная церемония проходит за облезлым столом в отделении милиции не очень торжественно, но с тотальным нарушением всех правил и формальностей. Потому что если действительно соблюдать все, что положено, то новый опер работать бы начал лишь к морковкиным заговеньям. В реальной же жизни уходящий опер быстро передает новенькому всю свою макулатуру и где-то к обеду не спеша начинает объяснять правила игры. Труднее передать ощущения и «нюансы» — но кому они нужны? Ведь у новенького очень быстро появятся свои… В случае со Штукиным и Якушевым вся процедура передачи дел была и вовсе условной, потому что молодые люди узнали друг друга. Обниматься они не стали, однако Валера принял Егора по-доброму. — На, брат, мою гимнастерку к твоей звезде![101] — Широко улыбаясь, Штукин нагнулся и вытолкал из-под дивана, занимавшего полкабинета, большую плоскую белую коробку. Потом Валерий выпрямился и ногой сбил помятую картонную крышку. В коробке находились сплюснутые черные мужские костюмы. — Что это? — не понял Якушев. Штукин ухмыльнулся не без гордости: — А это три фрака фирмы «Хуго», не побоюсь этого слова, «Босс». Они не вписаны в вещдоки. Если терпила о них вспомнит… отдашь. Окажется понятливым — себе возьми. — А это по какому делу? — удивился Егор. Валерий назидательно вскинул указательный палец: — Запомни прозвище: Затон. По твоей земле одна квартирная кража на Биржевом. У петроградцев — штук двадцать. Якушев из сказанного понял не все, но переспрашивать не решился, чтобы не показаться тупым. Он солидно кашлянул и подозрительно пощупал материю фраков: — А зачем мне?.. В них только в гроб класть. — Ну что за мысли? — не согласился Штукин. — Толкнешь кому-нибудь, а себе свитер купишь! Валера окинул взглядом бывший свой кабинет и предложил: — Возле батареи — сундучок. Там тысяча ненужных мелочей, которые жалко выкинуть. Например, затвор от немецкого кавалерийского карабина в масле. Ну, как его выкинешь?! Вещь же. На антресолях — архив отдела — ОПД[102]. За какой период — неизвестно, так как, чтобы достать хоть одно дело, нужно вымазаться в паутине, пыли и известке с сомнительным результатом. За всю мою службу никто так и не отважился на это. Антресоли действительно выглядели пугающе. Егор поежился и спросил, побеспокоившись о каких-то своих будущих гипотетических коллегах: — А если запрос какой-нибудь? Штукин легко махнул рукой: — Напишешь ответ какой-нибудь… Нет, если желаешь — вэлком[103]! Наверняка даже откопаешь здесь что-нибудь интересное. Отсюда видать, какие эти ОПД толстенные. Нынешние у нас страниц в пять. А эти… Значит, писались при коммунистах… Их неспешную беседу прервала послышавшаяся из коридора какая-то возня, сопровождаемая повизгиванием. Егор и Валера обернулись, так как дверь кабинета кто-то ткнул плечом. Дверь распахнулась, и за косяк схватилась чья-то рука с грязными ногтями, хранившими на себе следы дешевого маникюра. — Урод, не трожь! Урод! Дворняга вшивая! Ур-рр-ооод! — На последнем «р-р» рука оторвалась от косяка. Штукин расцвел, всплеснул руками и выглянул в коридор: — Надя! Бог ты мой — поймали все-таки! — Тьфу, тьфу-тьфу — урод! — откликнулась на приветливые слова Валеры невидимая Егору Надя. Штукин быстро оглядел себя — не долетели ли до его одежды Надины плевки — и объяснил: — Это Надя. Бегала. Ты запоминай и знакомься — все равно ее не закроют, а она каждую ночь спит с новым воришкой. — Проститутка? — Нет. Просто шлюха. Затем Валера начал перебирать дела в сейфе: — Так… Доверенные лица — это полный бред, ты даже и не раскрывай… Для примера: одно из этих лиц — Надя. Все они сделаны для плана. Так… Агенты. Их шесть штук. Вот… Штукин переложил пару дел и показал Егору картонные «корки»: — Вот — единственная агентесса. Псевдоним Флакон. Содержательница притона. Притон этот береги, аки пионерский галстук! В нем все уголовные новости концентрируются. Якушев помотал головой: — А почему Флакон? Штукин не захотел вдаваться в объяснения того сюрреализма, который сам поддерживал и частично укреплял: — А почему «операция Ы»? Так… Валера выкинул из сейфа толстую книжку в книжном переплете: — А вот это — мой рабочий ежедневник. Я — ломоть отрезанный, мне уже не нужно. А тебе — информация. Там я достаточно методично всякую вошь заносил по алфавиту плюс дополнял своими примечаниями. Смотри: «Д» Добрин… И примечание: «пуглив, если прищемить, но временно может вести себя нагло». …Где-то через полчаса Штукин сказал то, что запомнилось Егору надолго: — Самое главное: ты определись с нашими операми. Реши для себя: ты за них или с ними заодно? Якушев подумал и уловил, в чем разница. Уловив, не удержался от вопроса: — А ты как жил?