«Так, — сказал Егор сам себе. — Успокойся. Ну, звонил ей зачем-то Штукин… Ну и что? Она надзирала за уголовным розыском нашего района. Штукин служил в уголовном розыске нашего района… Могли они быть знакомы? Не то что могли — скорее даже просто обязаны были быть знакомыми… И звонить он ей мог по тысяче разных причин…» Якушев перезвонил в прокуратуру Василеостровского района по номеру, высветившемуся последним в Зоиной распечатке. Как и предполагал опер, последним телефонным собеседником Николенко оказался ее коллега, следователь прокуратуры. Следователь в субботу дежурил и дважды звонил Зое на трубку, чтобы проконсультироваться по поводу задержания одного красавца. — А странного вы во время разговора с ней ничего не услышали? — спросил Егор следователя прокуратуры. Тот усмехнулся: — Ну, ты же понимаешь, при таких раскладах я бы давно уже сообщил обо всем странном, если бы оно было… Разговаривала она нормально, настроение у нее было хорошее. Я еще ее типа подкалываю: «Что это вы, Зоя Николаевна, такая довольная? Не иначе, в такую жару решили на пляж отправиться?» А она в ответ смеется: «Угадал, Саня! На лесное озеро и с любовником!» Она же такая — за словом в карман никогда не полезет… — Понятно, — сказал Якушев, у которого совсем омерзительно стало на душе после того, как следователь процитировал Зою. Однако для очистки совести и по какому-то наитию Егор решил задать еще один вопрос: — А вы не обратили внимания — может быть, пока вы разговаривали, рядом с ней еще какой-нибудь мобильник звонил? Сотрудник прокуратуры на другом конце провода задумался, вспомнил, а потом неуверенно сказал: — Не знаю… Может быть… Насчет телефонного звонка я не уверен… А вот разговор рядом с Зоей какой-то был… Может быть, это кто-то рядом в свою трубку бубнил, но я все равно ничего конкретно не расслышал. — Спасибо… — Было б за что… Звони, если что… Якушев прошерстил все распечатки Зоиного телефона за месяц и установил любопытный факт: первые соединения номеров Николенко и Штукина были зафиксированы ровно в тот день, когда состоялось тяжелое объяснение между Зоей и Егором в садике Академии художеств. А потом соединения пошли каждый день… Почему так? Что это? Внезапное возобновление старого знакомства или что-то другое? Якушев ощутил прилив ревности. Этот Штукин сразу ему показался каким-то… немного странным. Егор вспомнил слова своего начальника: «Если увидишь бандитов — кричи». Оперу стало казаться, будто он увидел — какую-то неясную тень, но кричать при этом не собирался, понимал, что поднимать волну как минимум рано… Егор встал и подошел к окну. И в этот момент в его кабинет без стука зашел Штукин — он, естественно, не забыл номер кода замка на дверях родного отдела уголовного розыска. — Здорово… — обомлел Якушев. — Здоровей видал, — хмуро бросил ему в ответ Штукин и по-свойски уселся на свое место. Вернее — на бывшее свое место. Валера развалился на стуле, достал сигарету и спросил — вроде бы с ленцой, но в которой угадывалось какое-то напряжение: — Николенко ты занимаешься или пусть жирафы думают? Под жирафами, которым видней[112], Штукин имел в виду сотрудников Главка. Егор, стоя перед собственным столом и оттого чувствуя себя немного по-дурацки, внимательно посмотрел на Штукина: — А ты можешь что-то пояснить? Бывший опер пожал плечами: — Что-то могу… Но это «что-то» тебе ничего не даст. Я зашел больше по инерции… ну и повод был: о Николенко услышал… Земля-то моя была. — Так сказать-то ты что хочешь? — Якушев начал немного нервничать, его раздражала самоуверенно-нагловатая манера Штукина, но это раздражение не хотелось показывать. Валерий, однако, все-таки почувствовал что-то, он свел брови к переносице и неохотно начал было рассказывать: — Я с ней общался в этот день… В смысле — в тот день, когда она в последний раз на связь выходила… Взгляд Штукина упал на листы распечаток Зоиного телефона, испещренные пометками и подчеркиваниями. — Я слушаю! — совсем уже резко сказал Егор и, спохватившись, перевернул под носом у бывшего опера листы чистой стороной вверх. Конечно же, Валерия не могли не задеть этот жест вкупе с тоном: — Слышь, это я слушаю!! Ты что, черта[113] к себе вызвал, что ли? Егор засопел, но ничего не ответил, и тогда Штукин уже сорвался окончательно, дав волю выплеснувшейся злости: — Я пришел поговорить и помочь чем могу! А ты… Ты кого из себя нарисовал?! Невзъебенно уполномоченный, что ли? Да ты мне в хуй не тарахтел со своим «слушаю»!! Да, я беседовал с Николенко утром — кратко и по служебной теме, которая не твоего ума касается! Добьешься, чтобы тебе быстро сделали распечатки ее мобильника, — увидишь мои звонки! Захочешь по этому поводу поговорить со мной — возьмешь у прокурорского следака отдельное поручение, а я, если хорошее настроение будет, — своего адвоката! Тебя учить надо!! Валера вскочил со стула, и теперь через обшарпанный стол испепеляли друг друга взглядами два его владельца — бывший и нынешний. Егор открыл было рот, чтобы ответить, но тут в дверь кабинета ударило что-то тяжелое. Они оба одновременно метнулись к двери, Якушев успел раньше и распахнул ее. На пороге валялась кроссовка. Егор повел глазами и увидел в коридоре на скамье парня, прикованного наручниками к трубе батареи отопления. Одна нога у парня была разутой. — Ты чего?! — спросил Егор, поняв, что парень запустил в его дверь своим башмаком. — Ничего! — с вызовом откликнулся задержанный. — Граждане начальники, мать вашу! Вы долго этот беспредел продолжать будете?! Между собой собачитесь — аж в коридоре слышно, кто какой бабе звонил! А я четвертый час непонятно почему прикованный кукую, сейчас обосрусь уже — никто почему-то мою личность установить не может! Почто лютуете-то?! — Ты че, — вскипел Якушев. — В рыло захотел?! Егор вообще не знал, кто этот человек, но его выходка попала, что называется, в настроение. Штукин едва успел перехватить руку опера: — Э!! А ты чего на нем срываешься?! Давай уж сразу на мне! Ты чего, действительно, творишь? Ни хера просто так человека часами прикованным держать? — А я здесь при чем?! — окрысился Якушев. — Я его, что ли, приковывал?! Я не знаю, чей он! Егор вырвал руку и отпихнул Штукина. Тот отвечать не стал, лишь дернул брезгливо губой, а потом заорал на весь отдел: — Эй, станичники! Кто страдальца в железы заковал? Чье тулово на лавке?! На вопль из своего кабинета выглянул Уринсон. Боря жевал батон и поэтому вид имел сосредоточенный: — Чего орать-то? Этого хмыря Володька приволок, они на улице посрались, а у красавца с собой документов не оказалось… Вовка и пристегнул его — на предмет установления личности и вообще… Чтоб меньше выражался в общественных местах… — Понятно. Педагогическая поэма. — Ну… типа того, ничего — часок посидеть, подумать — никому еще не вредило. — Да какой часок! — заорал, подскочив на скамье, задержанный. — Я тут уж четыре часа загораю!! — А где Вовка? — спросил у Уринсона Штукин. — А они махнули на Средний — там, на углу 15-й[114], кажись, разбой с убоем… Валера покачал головой: — Кажись… Вы, пацаны, кажись, немного охуели в атаке. Боря, дай ключ! Уринсон пожал плечами и молча дал ключ от наручников. Штукин, зло сопя, начал отстегивать задержанного. В этот момент Якушев не выдержал и спросил: — Так зачем ты ей все-таки звонил? Валера выпрямился, отдал наручники и ключ Уринсону и внятно, как для дебильного, отчеканил: — Зачем я ей звонил — это мое личное дело! Понял? Задержанный посмотрел на них и зло дернул губой, но Егору показалось, что он усмехнулся. Якушев схватил парня за воротник и потащил к выходу. — Э-э-э! — заорал тот. — Погодь, тапку отдайте! Егор вышвырнул человека за порог, сходил за кроссовкой и тоже выкинул ее за дверь. Потом молча обошел Штукина, как неодушевленный предмет, и проследовал в свой кабинет. Через несколько секунд входная дверь в отдел хлопнула еще раз, и Якушев понял, что Валерий ушел… …Егор был очень зол на себя. Все было сделано неправильно. Либо он, Якушев, не нашел общий язык с нормальным человеком, который действительно заходил помочь, либо не задал грамотные вопросы человеку ненормальному — не дал возможности соврать, чтобы потом поймать на этом вранье… Со злости Егор даже сломал карандаш. Он не мог понять: хороший Штукин или плохой. Слишком неожиданным был визит бывшего опера, и слишком быстро их беседа вошла в непредсказуемое русло. Якушев попытался было вернуться к распечаткам, но не смог — мешали неперегоревшие эмоции. Тогда Егор плюнул и пошел к Борьке Уринсону пить кофе, чтобы за беседой о том о сем поспрашивать еще невзначай и о Штукине. Боря охотно согласился потрендеть с Якушевым, поскольку уже и сам малость заработался. Про Штукина Уринсон рассказывал спокойно и больше хорошо, но вот когда дошел до обстоятельств увольнения из органов — тут и ждал Егора сюрприз. Оказалось, что Валера и был тем самым опером, которого чуть не убили в лифте вместе с Денисом Волковым. И из ментовки его вытурили за «сомнительные связи». Уринсон сказал, что Валера от этого мало что потерял, а может быть даже, наоборот, выиграл, поскольку «люди Юнкерса его не бросили, пригрели и нормально трудоустроили». Вообще, оказалось, что Егор — последний, кто этого не знал. Потрясенный Якушев позвонил поздно вечером Денису и осторожно поинтересовался его мнением о Штукине. Волков, обычно очень сдержанный в оценке людей, отозвался о Валерии очень хорошо и, в свою очередь, поинтересовался — в чем причина интереса Егора. Якушев объяснил, что работает на месте Штукина. Денис удивился тому, насколько тесен мир, и сказал, что Валерий — «парень крепкий и перспективный». Егор на это ничего не ответил и перевел разговор на другую тему. Попрощавшись с Волковым, Якушев позвонил Зоиному мужу и долго уточнял у него, какие номера телефонов из распечаток ему знакомы. Потом Егор еще полночи сидел над распечатками, смотрел в бумаги, но все время видел перед собой лицо Зои. Заснуть опер сумел лишь под утро. А на следующий день его ждал еще один сюрприз. Ближе к полудню ему в кабинет перезвонил сотрудник Василеостровской прокуратуры и сообщил, что в рабочем столе и сейфе Зои Николаевны ничего интересного не обнаружено: взятые на проверку дела, цена которым три копейки, жалобы на оперов, пара писем от сумасшедших и один анонимный опус. — О чем? — вяло поинтересовался Якушев. — О том, как Штукин из вашего отдела присвоил себе шедевры искусства мирового значения. Белиберда, в общем, — ответил собеседник на другом конце провода. Егор чуть не подскочил на месте, но, памятуя о недавнем дурацком и непрофессиональном разговоре со Штукиным, смог взять себя в руки и спросить спокойно, а отчасти даже и равнодушно: — Никаких тайн? — Абсолютно. — Я забегу, гляну на эти бумажки… Мне для справки нужно. — Забегай, — так же равнодушно согласился собеседник Якушева и положил трубку. В прокуратуру Егор рванул немедленно. Там он скрупулезно, но флегматично пересмотрел стопочку жалоб и дошел до бумаги на Штукина. Якушев спросил разрешения сделать ксерокопии — ему разрешили, но крайне неохотно, так как картридж в копировальной машине умирал. Да и вообще, показывать оперу внутренние бумаги, а уж тем более позволять их копировать — на это сотрудники прокуратуры никогда бы не пошли, но в данном случае обстоятельства были особые. Исчезновение Николенко наделало много шума, а искать ее мог только земельный опер, поскольку даже уголовного дела по факту пропадания без вести не было возбуждено. Егор аккуратно сложил листы ксерокопий в папочку и крепко прижал ее к себе: — Пусть будут. Сотрудник прокуратуры недовольно крякнул: