— Конечно, помогу. — Валера отвернулся, чтобы Волков не увидел снова то, что заплескалось в его глазах. А Штукин подумал о том, что уже «помог» Егору, — да так, что и стараясь специально, больше не сделаешь… Ильюхину Штукин тоже не торопился звонить. Нет, он не боялся и вины за собой никакой не чувствовал, но… Не хотел он ничего никому объяснять, не хотел пускать к себе в душу, а в этой дурацкой истории было столько несуразного и нелогичного, что трудно было ее рассказать без стриптиза именно душевного… Валера хотел собраться с мыслями, а заодно и посмотреть, как ситуация начнет развиваться… Собраться с мыслями за несколько дней ему так и не удалось до конца. Не смог он придумать четкий план своего дальнейшего поведения. И его решение зайти к Якушеву в отдел было тоже порывом, эмоцией… Штукин действительно хотел откровенно поговорить с Егором, но сильно нервничал, да и Якушев его встретил не сильно приветливо. Разговор не сложился, но Валера, увидев телефонные распечатки на столе у опера, понял, что молодой идет в верном направлении. Идет, если уже не дошел… После долгих колебаний, почти не сомневаясь уже, что его скоро все равно высчитают, Штукин принял решение поговорить с начальником службы безопасности Юнкерса Ермиловым… Наверное, в той ситуации это был единственный более-менее правильный шаг… Штукин думал, что разговор будет очень тяжелым, но ошибся. Юрию Петровичу было легко рассказывать. Более того, Валере показалось, что Ермилов понял его — со всеми мотивациями и рефлексиями. Странно, но в какой-то момент Штукин даже почувствовал в отставном флотском офицере родственную душу… Он очень правильно сделал, что поговорил с Ермиловым до того, как к нему пришел Якушев. А то, что Якушев приходил к Юрию Петровичу, Валера понял, когда начальник «контрразведки» перезвонил ему и дернул снова к себе для кое-каких уточнений — по теме французской графики… Оказывается, у Зои в сейфе лежала на него анонимка… А Николенко о ней даже и полусловом не обмолвилась… Ермилов ничего не обещал Штукину, но Валере показалось, что в этом конфликте с Якушевым флотский офицер будет больше на его стороне, чем на стороне Егора… Осталось только ждать дальнейшего развития событий — и они не заставили себя долго ждать. Правда, Штукин и не предполагал, что Якушев ударит его. И ударом на удар Валера не ответил не из-за близости Егора к Юнгерову, а потому что понимал парня. И злился Штукин больше на самого себя, чем на Якушева. Злился на свою дурацкую судьбу, на какое-то проклятое свойство натуры обязательно влипать в дурацкие истории, поскальзываясь на почти ровном месте… …Когда Штукин закончил свой длинный рассказ, Юнгеров и Ермилов долго молчали и не задавали никаких дополнительных вопросов. А о чем было спрашивать еще? Валера рассказал все очень обстоятельно, до мельчайших нюансов. Ему было легко говорить, потому что он говорил правду. Единственное, о чем умолчал, — это об Ильюхине и о внедрении. Но в этом направлении ни Юнгеров, ни Ермилов даже теоретически не могли задать парню никаких вопросов… — Да… — сказал наконец Юнгеров. — Веселенькая история. Накосорезили вы, пацаны. Давненько я таких печальных повестей не слушал. Прямо хоть роман пиши… Что скажешь, Петрович? Юрий Петрович в ответ лишь передернул плечами, показывая, что окончательное решение принимать все равно не ему, а мнение свое при Штукине он, Ермилов, озвучивать не собирается. Валера поднял опущенную голову и посмотрел Юнгерову прямо в глаза: — Александр Сергеевич! Я понимаю, что виноват, что надо было сразу, но… Я не смог. Думал об этом, мучился, но не смог… Ермилов кашлянул и все же нарушил собственный обет молчания: — Ну, все ж таки не совсем до конца не смог, нашел же ты силы прийти ко мне… Яичко, парень, оно, конечно, дорого в Христов день, но и в остальные дни продукт не самый бесполезный… Юнгеров побарабанил пальцами по столу: — Ладно, Валера… Всякое бывает в жизни… Лучше бы ты, конечно, сразу к нам со всем этим говном пришел, но… Тут все люди взрослые, все всё понимают… Ты с нами всего пару месяцев с небольшим гаком — а мы не на войне, чтобы за такой короткий срок ты в нас совсем своих почувствовал. Ладно. Надо дальше жить, надо думать, как всю эту бодягу разруливать… Егор дорог мне. Но если все было так, как ты рассказал, — я особой твоей вины перед ним не вижу. Почти не вижу. Эх, и угораздило же парня в эту прокуроршу-утопленницу втрескаться… Она хоть симпатичная была? — Очень, — тихо ответил Штукин и снова опустил голову. — Александр Сергеевич, я все понимаю, но, поверьте… — Стоп, — остановил его Юнкерс. — Пошли по кругу, сейчас начнем уставать. Не стоит. Ты ступай, Валера. Никто тебя в мешок зашивать и в том же озере топить не собирается. Работай, как и работал. А вот с Денисом — поговори. Он, наверное, большей откровенности от тебя мог ожидать, чем мы. Понимаешь? — Понимаю, — еще ниже опустил голову Валерий. — Ну и ладно, раз понимаешь. Ступай. А мы подумаем, как все это говно разгрести. Охо-хо, прости господи… Штукин молча встал, потоптался, будто хотел сказать что-то, но лишь вздохнул тяжело и вышел, ссутулившись. Ермилов проводил парня взглядом, в котором ничего прочесть не смог бы даже опытный психолог, и повернулся к Юнгерову: — Ну и каково твое мнение? Александр Сергеевич пожевал губами и сказал в сторону очень тихо: — А какое тут мнение… По крайней мере теперь хоть все эмоции Егора понятны и объяснимы… — Да что ты? — делано удивился Юрий Петрович. Юнгеров нахмурился: — Что, опять что-то не так?! Ермилов сощурил глаза: — А можно тебя спросить, что ты собираешься делать? Александр Сергеевич пожал плечами: — Я? Поговорю с Егором. Ведь ясно, что он не понимает. Я бы на его месте, в его годы, может быть, еще и не так… Юрий Петрович не дал ему договорить, беспардонно перебив, хотя и вежливым тоном: — Ты на своем месте, и я на своем. То есть ты считаешь, что за пареньком надо сбегать и все объяснить: дескать, ты погорячился, но мы — тоже, и так далее… Что он хороший. С благородными мотивациями, да? Юнгеров молча сопел, слушал, морщины на его лице стали глубже. Юрий Петрович выждал небольшую паузу и продолжил: — Дело тут не в чинах и рангах, Александр Сергеевич. Если дело требует — я могу и перед твоим садовником на колени встать! Ты мне открой секрет: Егор кто? Кто он такой, кроме того, что он сын Волги?! Он самый малый и далеко-далёко будущий товарищ. Вот он кто! Понимаешь? У нас ситуация, когда вахтенный матрос недоволен поведением мичмана в другой БЧ и поэтому в перспективе может не хотеть нести дальше вахту на корабле… так?! Раз мичман — говно, то и насрать на всю посудину, где капитан против мичмана не поддержал. Так?! Юнгеров по-прежнему молчал. Ермилов зло закусил сигаретный фильтр и закурил, пряча огонек в кулаке: — Помнишь, когда ты сгоряча внедрять его в ментовку надумал? Ну, надумал и надумал, хозяин — барин, тебе же если что втемяшится… Хорошее, кстати, командирское качество — не отказываться от первоначально принятого решения, не метаться и не рыскать… Но имею вопрос: как внедренный? И я не спрашиваю о пользе, которую он вроде как должен приносить на своем месте. Бог с ней, с пользой, понимаю: только-только работать начал, надо оглядеться, все такое прочее. Я не об этом. Я о том, что он ко мне подкатил не с вопросом, а с мнением и требованием! Мол, я знаю плохого человека! Разберитесь немедленно! А я, уважая твое к нему отношение, не могу рявкнуть: «Ты кто, щегол?! Смирно!» Его Штука барчуком назвал? Справедливо! Ты его им и сделал! Только барчуки в общем понимании — они этакие лентяи наглые, а у нас — справедливый такой, ищущий… но все равно — барчук! А нам нужен не ищущий, а рыщущий… — Все? — вставил наконец вопрос Юнгеров. Юрий Петрович предпочел вопрос этот не услышать: — Вспомни метод проверки вертухаями зэков, который ты мне однажды рассказывал… Помнишь, о крытой[124] говорили? Вспомнил? Вот и подумай. И подумай не о сегодняшнем выкрутасе Егора, а о будущем… Юнгеров вспомнил. Однажды он действительно рассказывал Ермилову про крытки и, смеясь, привел следующий любопытный пример: там, где режим лоб в лоб сталкивается с воровскими законами, все равно остается место контрабандной водке. Как без нее, родимой, сидеть годами? Но места-то там сырые, сумрачные и молчаливые. А потому вертухай, беря от жулика в первый раз деньги на пронос водки, приносит ее не сразу, а сначала переводится на другой пост и ждет с месяц. Чего ждет? Ждет, как зэк себя поведет. Ежели заголосит: «Сука, взял деньгу и кинул!» — то вертухай деньги вернет с извинениями, но никаких дел никогда с этим сидельцем иметь больше не будет. А если бродяга закусит губу и смолчит — то, значит, он надежен и не сдаст… — Если смолчит, значит, не сдаст, — проговорил это правило вслух Юнгеров. — Во-во, — кивнул Ермилов, раздавливая окурок в пепельнице. — А то его батя-покойник, Волга, повысил издавна рангом смертью своей, а Егор считает, что его повысили и в тоне голоса. — Ладно, — согласился, хотя и не очень охотно, Александр Сергеевич. — Согласен. Подождем. Посмотрим, как поведет себя. Ермилов с ерническим облегчением вздохнул: — Слава тебе господи, с одним сдюжили. Юнгеров покосился на Юрия Петровича: — С одним?.. А второй — кто? — А второй — Штука, — спокойно ответил Ермилов. Александр Сергеевич помотал головой: — Обожди, но ты же сам только что… Ермилов снова не дал ему договорить: — Чего бы я резкого ни сказал о Егоре, это не значит, что я этим хвалил Штуку. — Ну-ну, — Юнгеров закинул ногу на ногу, показывая, что готов слушать. — А что «ну-ну»? Штука — та еще штучка! За его подвиги его должны постоянно отовсюду гнать… — Ну так и гнали же! — улыбнулся Александр Сергеевич. — Угу! — закивал Ермилов. — Гнали. Только странно гнали отовсюду — вроде как почти с повышением. Из разведчиков — в опера. А потом из своих органов выдавили, и он оказался в наших. Потрясающе! Вот он попал-то! Вот парню хуже стало! И не смотри на меня так! Если для тебя такие рассуждения новы или неприятны, то я теряюсь! — Жду с дрожью вывода, что Штуку внедрили к нам, дабы он испортил тайно водные мотоциклы, — очень серьезно сказал Юнгеров и, не удержавшись, добавил одними только губами: — Подводно-диверсионным способом. — Не надо, Александр Сергеевич! — вскинулся Ермилов. — Не надо! Я тоже на водиках наяриваю и каждого второго твоего рабочего-молдаванина в застенок пытать не тащу! Не надо! Штукин — это любопытная история. Как быстро он включился в работу! Экий штурманенок! — Слушай, — устало поинтересовался Александр Сергеевич. — А хорошие люди для тебя есть? Юрий Николаевич усмехнулся: — А меня не нехорошие заботят, а непроверенные. — А честные? — Абсолютно честен только тот, кому абсолютно нечего присваивать! Юнгеров вздохнул аж с пристоном: