— Ну что ты хочешь? Проверочные мероприятия Штуке устроить? Зачем? В чем его подозревать? У него в том лифте — ого-го какая проверочка получилась… Ермилов несогласно скривился: — Да какая такая проверочка?! Не надо демонизировать… Никакая это не проверка была… Ну не обосрался он, истериковать не стал — и что?.. Это более-менее неплохо о нем как о личности свидетельствует, но никак не о том, что он абсолютно свой… Помнишь, я говорил тебе зимой, что от серьезных людей в Москве была информация о возможном внедрении к нам? С чего ты Егора-то в менты и определил? Так вот — не умерла та тема-то… Не умерла. Я, правда, как ни старался, более конкретной информации получить не смог. Это-то и настораживает… — И что же ты на Штуку эту тему примериваешь?! — А что? Вот если без эмоций: ты прикинь, Александр Сергеевич, — ведь после того расстрела, куда парень случайно угодил и случайно выжил, — какая перспектива открывается! Я бы на месте руководства оперуполномоченного Штукина задумался. Юнгеров сердито встряхнул головой, словно освобождался от гипноза: — Перебор, Юрий Петрович! Так не бывает. Менты так не работают, им на такое дерзости и отвязанности не хватает, они инструкциями и моральным обликом до сих пор по рукам и ногам связаны… Еще немного — и ты дойдешь до того, что и сам расстрел в лифте был организован как акция прикрытия… Так не бывает… — Не бывает, — согласился Ермилов. — Ты из меня параноика-то не делай, не надо… И насчет ментов — в принципе, с оговорками — согласен. Нетипично было бы такое для них. Но, как сказала одна приличная дама, задирая на себе юбку в матросском кубрике, — все когда-нибудь бывает в первый раз… И кто сказал, что после того расстрела Штука мог только ментов заинтересовать — как выживший и тем приблизившийся?.. Тем, кто расстрел организовал, наверняка информация тоже, какая требуется, правильная поступила. И они могли вокруг Штукина засуетиться — втемную… По крайней мере я бы, может быть, именно так и поступил бы… Такая мысль тебе в голову не приходила? Александр Сергеевич не ответил. Он смотрел на Ермилова и думал, что он похож на Змея Горыныча и своим каркающе-хриплым голосом, и подвижным кадыком, и резко очерченными скулами, обтянутыми землистой кожей. Юнгеров был начитан, но не системно, историю знал достаточно поверхностно, а иначе бы давно смог опознать Ермилова как известнейшего извечного персонажа при Хозяине. Такие Ермиловы становятся Сеянами при Тибериях и Малютами при Грозных. В народном сознании одни в этих тандемах олицетворяют власть, а вторые — ужас этой власти. Потому что Сталин — это цель, а Берия — лишь средство. Ермиловы — они не товарищи, не слуги и не работники даже. Они — оборотная сторона монеты, что-то вроде стивенсоновского мистера Хайда. Юнгеров очень часто бывал не согласен с Ермиловым. Но не умел с ним спорить, не мог убедительно возражать, а потому, как правило, — подчинялся. В такие мгновения Юрий Петрович становился комендантом его души. Нет, конечно, бывали и взбрыки, но они, как ни странно, происходили после того, как Александру Сергеевичу заползали в голову неприятные мысли о том, что некоторые решения ему очень выгодно принимать Ермиловым… А такие не слишком благородные мысли возникали не так уж и редко… Другое дело — Юнгеров понимал и то, что Юрий Петрович был проверен тысячекратно и отличался безукоризненностью в технике выполнения любой операции. И он не набивался в друзья; хотя любил хозяина, но умел оставаться независимым в своей любви. Он обладал бесценными знаниями и навыками и при этом умел зарабатывать на них деньги — а такое встречается редко. Александр Сергеевич подпер щеку рукой и спросил — вроде бы самого себя, но на самом деле, конечно, Ермилова: — Все эти разговоры о внедрении к нам… И тот расстрел лифте… от одного корня идет? — Скорее да, чем нет, — тут же ответил Юрий Петрович. Юнгеров кивнул: — А если «да», то этот корень?.. Кто? Не государство же? Не «эскадроны смерти» или «Белая стрела»[125]? Ермилов ухмыльнулся: — Ты знаешь, я люблю факты, а не аналитику. Фактов у нас настолько мало, что можно считать, будто их и нет вовсе. По расстрелу — ноль, по внедрению — ноль. Знаем только, что одно — точно было, второе — скорее всего будет. А может быть, тоже было, но мы не заметили. Все. Фактов нет — дальше начинается аналитика. Она бывает простая, а бывает очень сложная. Я — всегда за простоту. В чудеса разные, в сложные схемы я не верю. А если без чудес, то есть только одна фигура, которая хочет и может организовывать такие подлянки. Это — Гамерник. Все. Других могу обсуждать часами, но все это — вода. Юнгеров закусил нижнюю губу, тяжело встал и перекатился с пяток на носки, держа руки в карманах: — Значит, Гамерник? Юрий Петрович покачал головой: — Я не знаю, он или не он. Фактов нет. Но я очень удивлюсь, если когда-нибудь мы точно узнаем, что это — точно не он. Я уже говорил, что в чудеса не верю. Мир устроен просто. Александр Сергеевич машинально кивнул. Он знал, что Ермилов не верит в чудеса, — он и не мог в них верить, не имея воображения и обладая психикой булыжника. Юрий Петрович не верил в сверхъестественные силы, но верил в гонорар. Поэтому он не умел предчувствовать будущее, но знал, как его можно просчитывать… Разговор с «начальником контрразведки» не принес Александру Сергеевичу успокоения, а, наоборот, разбередил душу еще больше. Ночью, ворочаясь без сна, Юнгеров встал, достал с нижней полки «Учебник тактики» Драгомирова издания 1881 года, раскрыл его наугад и прочел: «Атака. Чтобы счастливо исполнить это боевое назначение на какой бы то местности ни было, прежде всего нужно иметь в голове и сердце непоколебимую решимость довести его до конца и без оглядки назад». Юнгеров захлопнул учебник и вздохнул: — Эх, знать бы цель… Остальное имеем. Он погасил свет и, пытаясь заснуть, начал вспоминать прошлое. Александр Сергеевич после разговора с Ермиловым специально гнал от себя мысли о Гамернике — не хотел погружаться в неприятные эмоции, не подкрепленные действительно никакими фактами. Но ночью он все же не убежал от этих мыслей и начал вспоминать… …Если бы кто-то хорошо информированный в шутейной манере стал бы рассказывать историю взаимоотношений Юнгерова и Гамерника, он бы, наверное, начал с этакого эпиграфа — с фразы батьки Бурнаша из «Новых приключений неуловимых»: «Это было в степях Херсонщины, наш отряд сражался с красными…» Но так бы мог начать свой рассказ кто-то очень нейтральный к ним обоим, потому что сами Юнгеров и Гамерник вспоминали друг друга безо всякого юмора. В последние годы они практически не виделись, но думали друг о друге частенько. Характерные люди способны долго помнить собственные сильные негативные чувства… А характеры даются и людям хорошим, и неважным, и просто отвратительным. Характер сам по себе еще ничего не значит, это просто инструмент, который хозяин использует в меру своей внутренней морали, а говоря по-русски, — совести. Так вот, тогда «в степях Херсонщины», то есть в самом начале 90-х годов, Юнгеров сталкивался с Гамерником не единожды. И всякий раз разговоры у них не ладились. Так бывает, что с первой же встречи возникает взаимопонимание, которое скрывается за набором культовых фраз типа: «Если посчитаю это нужным», «…Я же не могу тебе давать советы» или «Значит, ты знаешь, как поступать». Фразы эти — из практики такой бандитской дипломатии. А дипломатам, как известно (пусть даже и бандитским дипломатам), язык дан для того, чтобы скрывать свои истинные мысли и чувства. Когда японский посол в США еще вежливо улыбался американцам, он уже знал, что флот и авиация микадо через час атакуют Перл-Харбор…[126] На заре питерских бандитских войн, то есть в самом начале девяностых, конфликтов между братвой из разных команд было очень много. Они исчисляются сотнями — большие и маленькие, дошедшие до крови или «разруленные на языке», и процессы эти были совершенно неуправляемыми. И вот как-то раз люди Гамерника отобрали несколько пригнанных из-за границы автомашин у человека, который платил Юнгерову. Причем отобрали под надуманным предлогом, дескать, немец, который продал эти машины, был обманут. Он-де звонил и жаловался, а «гамерники» как раз и «крышуют» этого немца. Все это была, конечно, наспех придуманная — легко опровергаемая галиматья. Но «гамерники» и не хотели никакого обстоятельного разговора, они изначально сделали конфликт неотвратимым. Дело в том, что человек, у которого отобрали автомобиль, сразу сказал, что разбираться придется с самим Юнгеровым. В ответ он услышал наглое: «А это кто такой?!» Естественно, этот текст очень быстро дошел до Юнкерса — тогда совсем молодого, дерзкого и вспыльчивого, и сами автомобили тут же ушли на второй план, вытесненные личным оскорблением. Дело в том, что в гангстерском и бандитском мире очень важна репутация. И придумали это правило не спортсмены в Питере и не итальянцы в Чикаго — оно старо как мир. И, исходя именно из него, Юнгеров и принял решение — проучить, и проучить жестко и обидно. Дальше события развивались так: Денис позвонил ребятам Гамерника и в оскорбительной форме изложил свое видение ситуации, сделав тем самым невозможным отступление для них. «Стрелу» забили на Обводном канале — ночью, в местечке, окруженном кустами. Выбранное время и место, понятное дело, предусматривали интонацию разговора. Без железа[127] на такую встречу ехать было бы смешно, самоуверенно и глупо. «Гамерники» прибыли заряженными[128], на четырех машинах и расположились неправильно — слишком кучно. Юнкерс поручил встречать противников Денису и объяснил, как именно это надо сделать… К скученным машинам «гамерников» внезапно подъехала «четверка» с мигалкой на крыше и надписями на боках «Милиция». Из автомобиля вышли два человека в полевой милицейской форме. — Ого, что тут происходит! — обрадованно воскликнул один и направился прямо к автомобилям. Второй взял в руки нечто напоминающее радиостанцию, и приборчик зашипел. Человек в милицейской форме продул его и забормотал: — «Волга» 107! Я «Днепр». Находимся на Обводном, 128. Проверочка документов. Это было сказано не совсем по-милицейски, но — похоже, если не особо вслушиваться и не анализировать. Первый тем временем уже встал у крайней машины и поинтересовался прямо в открытое окно: — Орлы, кого ждем?! — Девушек, командир, — улыбнулся водитель. — На танцы собрались. — Ага… Это в футболках-то и вязаных шапочках? А ну-ка — на выход, с вещами! Чует мое сердце — пару-тройку из вас кто-нибудь да разыскивает за что-нибудь! — А если нет, командир? — А тогда — на свободу с чистой совестью! Только штраф заплатите. — За что?! — заржали в машине. — За наезд с особым цинизмом на охраняемый газон! — За четыре циничных наезда! — подхватил подошедший второй. Ржание раздавалось уже во всех четырех автомобилях. А что такого — обычные дела, мусора ведь никогда не упускали возможность снять бабки с братвы. — Так, хватит смехуечков, выходим — строимся, а то сейчас командир примятую траву на наши колеса переложит — век не рассчитаемся, — отдал приказ старший из «гамерников». Братва с шутками и прибаутками стала вылезать из машин. Стволы, разумеется, пооставляли под сиденьями. — Ой, сколько же вас, — ахнул первый «милиционер». — Вы бы хоть в шеренгу построились, что ли… — По двое, — добавил второй и вытащил из кобуры ПМ. — А ну вас к черту! Один — краше другого. Зрелище-то действительно было не для слабонервных: двенадцать человек — и все в вязаных шапочках, руки — как ноги, шеи — как талии, глаза равнодушные — такие задушат и не вспомнят, как фамилия! Когда неровная шеренга более-менее выстроилась, сзади появилась группа таких же красавцев — с «калашниковыми» наперевес. «Милиционеры» же чуть отступили — уже у обоих в руках были пистолеты. «Гамерники» оказались в окружении. Первый «милиционер» скомандовал: — Глянули назад, пацаны! Пацаны оглянулись и сразу все поняли. Их положение было безвыходным. Второй «милиционер» рявкнул в полный голос: — Прыжок на месте — провокация! Стреляю без предупреждения! Я в малиновых войсках[129] служил! Этап, на колени! Руки — за голову, ноги — крестиком! Не оборачиваться, не разговаривать, смотреть в землю!! Нехороший взгляд — прикладом в затылок! Ну! «Гамерники» начали усаживаться на газон, даже не матерясь. Старший, правда, пытался еще покряхтеть и сесть не сразу, а с ленцой, изображавшей достоинство, — за что и получил сразу тычок стволом под ребра, от которого свалился и уткнулся от боли лбом в землю. Тут к ним подъехал автобус «Икарус» с распахнутыми дверями — это ребята Дениса постарались. Они остановили автобус неподалеку и сделали конкретное предложение водителю: «Берешь приличные деньги, делаешь ходку с нами по нашему маршруту и забываешь об этом вечере навсегда. Данные с твоих прав мы перепишем — ты уж извини». Водитель согласился. Когда автобус остановился, «гамерники» получили новую вводную: — Этап! Слушай мою команду: станция Коряжма, время посадки — две минуты! Залазим без последнего! Первый — пошел! Погрузка прошла очень быстро и без осложнений — всю братву уложили в автобусе харями в пол, с руками на затылках и тронулись, перекрестясь. Водитель через каждый километр громко скандировал: — Ребятки, я ничего не вижу! Ребятки, я ничего не помню! Ох, пронеси угодники!.. Вот так с ветерком и доехали до офиса Юнкерса. С шофером расплатились, и он, осчастливленный, уехал. В офисе всех «гамерников» усадили вдоль стенки в коридоре, перефотографировали, переписали данные и поотнимали записные книжки. Изъяли и документы на машины, брошенные на Обводном, и даже два громадных мобильных телефона — в те времена они были редкостью и больше походили на средства связи войск ПВО. Специальная группа быстро вернулась на Обводный, где осиротевшие машины ошмонали и вытащили из них стволы, которые тут же покидали в канал, — такого добра у ребят Юнкерса и своего хватало. Стволы эти, наверное, так и лежат там с тех пор на дне… Кстати, тот «милиционер», что отдавал приказы, действительно служил в конвойных войсках в звании капитана. Звали его Роман Цепин, и он был не из коллектива Юнкерса, а сам по себе. А в этой операции он участвовал, потому что дружил с Юнгеровым и не любил Гамерника. Достойно закончив «конвоирование этапа», Роман пожал руки Юнкерсу и Денису и с достоинством удалился. Когда за ним закрылась дверь, слово взял Юнгеров: — Ну, что? Рад вас видеть с петлями на шеях! Чего-то вы не задорно смотрите! А когда на чужое рты разевали и этими же погаными хлебалами нас оскорбляли — то аж слюни брызгами разлетались! Аппетит пропал?!