Где хранились отобранные «гамерниками» автомобили, Денис с ребятами выяснили быстро — их в ту же ночь перегнали на надежную автостоянку. Машины «гамерников» серьезно повредили бейсбольными битами, да еще и шины им ножами покромсали — а пацанам сказали: «Будьте рады, что вообще не сожгли! Занимайтесь своими делами, только в наши не лезьте!» Плененной братве оставили только нашейные золотые цепи — это было святое… Напоследок Юнкерс передал через старшего лично для Гамерника: — Передайте ему, что я его назвал падальщиком, от слова падаль! Все слышали? Если он — правильный, то пусть берет нож, и мы с ним вдвоем съездим за город. И это тоже узнают все. Либо — все узнают, что на «падаль» — он утерся! А ежели кто захочет ответить исподтишка, то в фас и профиль вы у нас со всеми семьями под прицелом! Перебьем по одному при заходах на аэродром! И с такими напутствиями братву выгнали на улицу. Гамерник не ответил, утерся. Вернее, он ответил — но позже и по-другому. Он организовал посадку Юнкерса… Вскоре после той истории с захватом братвы убили Волгу. Месяца через два Юнгеров летел по Московскому проспекту и зарулил в «Пулковскую», чтобы купить пирожных в ресторане. Выходя, он увидел в вестибюле Гамерника, обнимающегося с каким-то парнем. Юнкерс машинально «срисовал» лицо и быстро прошел мимо. Потом и в другом месте ему показали на этого парня пальцем и сказали, что, возможно, именно он и застрелил Волгу… Юнкерс никогда не забывал, что Гамерник с ним обнимался. Спустя годы он уже, конечно, понимал, что тогда все со всеми обнимались, но тем не менее не мог забыть этих объятий… На бандитских тусовках поговаривали, что именно с этих времен Гамерник начал мучиться бессонницей и не засыпал без снотворного, став серьезным юзером в этом направлении. Гамерник и сам не хотел верить, что бессонницей был обязан «юнкерсам», но это было так… А уже где-то в 1992 году случилась еще одна история. Тогда Гамернику привезли из Польши первый в его жизни «Мерседес» — белый, с хромированными молдингами, угнанный из Германии по договоренности. Но в те времена машины с «трудной судьбой» и органы-то не шибко волновали, что говорить о Гамернике. Гамерник балдел от новой тачки, которая на первой передаче рвала так, как «девятка» на третьей. Он дерзко подъезжал к кабакам, да и отруливал от них с проворотами. Тогда было так принято, тогда такие манеры даже и дивиденды приносили. Но понтовался Гамерник недолго, где-то через месяц принял он на капот своего «мерса» маму с дочкой, когда лихо пытался вырулить из своего двора на улицу. Он, конечно, уехал бы, но весь двор знал его машину. Четырнадцатилетняя девочка отделалась ссадинами и ушибами, а ее мама попала в больницу с нехорошим переломом бедра… По пацанам эта информация пронеслась быстро — тогда в этой среде сплетни мгновенно разносились. Ее переиначивали, перевирали, кто-то говорил, что Гамерника подставили, а кто-то — что уже и приняли[130]. Дошел этот слух и до Юнкерса, и он решил лично и тщательно все проверить, тем более что следователь из отдела, занимавшийся ДТП, как раз и ездил на подержанной машине, которую получил когда-то даром от Александра Сергеевича. А оказалось, что именно у этого следователя и находится в производстве дело по ДТП Гамерника. Следак, естественно, «все понимал»: — Да все можно решить, главное — чтобы потерпевшая не голосила. — То есть нужно, чтобы она взяла бабки? — уточнил Юнгеров. Следак усмехнулся: — Грубый ты какой… Нужно, чтобы она — «претензий ни к кому не имею». — Понял. Сколько? — Ну, ты даешь! Не я же с ней договариваться буду! Юнгеров имел свой расчет — во-первых, могла выплыть информация о его связях в этом отделе, и тогда братва заголосила бы, что, дескать, Юнкерс специально Гамеру «засудил», а во-вторых, — ему хотелось поступить и внешне намного благороднее Гамерника. Александр Сергеевич договорился с потерпевшей — она долго возмущалась. Но потом взяла и деньги, и микроволновую печь, и холодильник. А что делать? Разведенным немолодым бабам живется нелегко… А уж в те-то времена… Да, и вот, когда вопрос уже был решен, но Гамерник этого еще не знал, состоялся в ресторане «Север» большой сходняк авторитетов. И там, уже в конце застолья, во время музыкальной паузы Юнкерс громко, так, чтобы все слышали, — сказал: — Гамера, ты не переживай, братан. Твоя Селюкова (это была фамилия потерпевшей) у меня на рынке колбасой торгует. Я вопрос решил. Закроют через недельку твою делюгу… Большинство за столом восприняли эту новость как интригу и интересную сплетню, которую можно нести дальше в широкие бандитские массы. Гамерник скрипнул зубами, но удержал себя в рамках приличия: — Благодарю. Сколько с меня? — Обижаешь! — высокомерно ответил Юнгеров. — Всегда обращайся — помогу! И Гамернику тогда ответить было нечего, хотя он чувствовал себя униженным. Ответил он потом — когда на несколько лет убрал Юнгерова с воли… Нельзя сказать, что во время отсидки Александр Сергеевич не лелеял планы мести. Лелеял, и еще какие — но в основном в самом начале срока. А потом все как-то перегорело. Да и жизнь на воле изменилась. Казалось, что наступает новая пора, — что наконец-то можно жить, а не выживать. Не хотелось тратить силы и нервы на войну с Гамерником. Правда, иногда Юнкерс полагал, что такая позиция — неправильная. Но до серьезных планов мести, планов, которые можно было бы реализовать, дело никогда не доходило. Были просто неприятные, нехорошие, беспокоящие мысли. В этом конфликте не было ничего от бизнеса — только личное… Конечно же, после того памятного расстрела в лифте Юнгеров думал о Гамернике. Но, размышляя, он всякий раз старался отбросить мысль о его участии. Смысл? Выбивать из-под Юнгерова самых близких и самых надежных, таких как Денис? Ну не полный же псих Гамерник? С его-то нынешней финансовой мощью! Ну не может же психически ненормальный создать целую бизнес-империю… Или может? Александр Сергеевич просто не знал, что разновидностей безумия существует бесконечное множество… Но других-то версий, кроме Гамерника, и вовсе не было… И что оставалось? Ошибка в объекте? Такие казусы бывают, но редко, и в них всегда очень трудно поверить… Юнгерова этот информационный вакуум чудовищно угнетал, он бы отдал многое, чтобы поменять его на самую мерзкую, но конкретную информацию. Александр Сергеевич и жаждал этой информации, и в глубине души, подсознательно, боялся ее, так как понимал: когда расклад станет ясен, придется «выпускать бронепоезд с запасного пути», то есть убивать кого-нибудь. А Юнгеров этого очень не хотел. Он и в прежние лихие времена старался всеми силами обойтись без трупов, а уж после того, как ему минуло сорок, — и подавно… Александр Сергеевич очень надеялся на Крылова — рассчитывал ответить стрелявшим уродцам действиями лихого полковника, но… Крылов пока не радовал, скорее, даже наоборот. Петр Андреевич старался. Но — не получалось. Один раз показалось, что что-то забрезжило, — когда на дверях лифта среди прочих отпечатков пальцев обнаружились пальчики некоего Зайцева, ранее судимого за разбой. Крылов немедленно атаковал, Зайцева без приглядки взяли и начали мордовать. Потом, правда, выяснилось, что этот ранее судимый работал грузчиком и как-то раз доставлял мебель в эту парадную — ну и наследил… Выяснилось это, когда Зайцева уже пришлось класть в больницу и деньгами Юнгерова обеспечивать хорошее лечение, чтобы особо большой шум не поднялся… Александр Сергеевич тогда даже не самый приятный разговор с Крыловым имел… Но ведь Петр Андреевич не для себя же старался-лютовал… Вот с такими невеселыми воспоминаниями и размышлениями Юнгеров в конце концов и заснул, сжимая в руках «Тактику» Драгомирова… В ту ночь ему не приснилось ничего военного. Ему вообще ничего не приснилось в ту ночь. Прошло несколько дней. Александр Сергеевич постепенно втягивался в привычный ритм жизни, когда Штукин снова сумел удивить его. Валера улучил момент и, приехав однажды с Денисом в поместье, поймал Юнгерова одного у озера да и брякнул без лишних предисловий: — Мне доподлинно известно, кто стоит за нашим расстрелом в лифте. Александр Сергеевич от неожиданности (он не заметил, как Штукин подошел) вздрогнул и резко обернулся. Помолчал, потом ответил: — Мы — не персонажи кинофильма, поэтому я не скажу сакраментальную фразу типа: «Говори — озолочу!» — Я не к этому, — мотнул головой Валера. — Надеюсь. Говори. — Некто Гамерник, — тихо сказал Штукин. У Юнгерова так заколотилось сердце, что он даже машинально потер грудь ладонью: — Некто?.. — Мне Денис про этого… бизнесмена рассказывал, про ту историю на Обводном канале, еще кое-что. Александр Сергеевич свел брови к переносице: — Только не пугай меня тем, что тоже вычислил его аналитически, научным методом исключения. Если я сейчас услышу, что больше это организовывать было просто некому, — ты получишь пендель. Штукин помотал головой: — Аналитика здесь ни при чем. Я знаю одного опера, который работает в управе под Ильюхиным. Он как раз в той группе, которая занимается расстрелом в лифте. Он отрабатывает только часть сигналов, но присутствует на рабочих совещаниях. Недавно было одно совещание необычное — с него выставили всех, кроме избранных, среди которых был и один его собутыльник. И он моему оперу под большим секретом о Гамернике и рассказал — и не как о версии, а как об отработанном оперативном сигнале. Это не сплетня и не домысел. Деталями этой информации располагают только Ильюхин лично и несколько его особо доверенных помощников. Валера замолчал. Юнгеров долго и пристально смотрел на него, а потом очень тихо спросил: — Это все? — Нет, — мотнул головой Штукин после некоторого, еле заметного колебания. — Еще этот опер говорил… кое-что странное… Что лифт — это только артподготовка. Основные удары пойдут из Москвы от легальных структур. И через налоговую, и через МВД… Мне трудно дословно воспроизвести, поскольку он говорил немного путано, так, будто сам не до конца понимал, о чем идет речь. — Теперь все? — Все. — Ага. Александр Сергеевич прошелся туда-обратно по берегу озера и, остановившись, снова заглянул Штукину в глаза: — Как, говоришь, зовут эту тварь? Валера смутился от странно прозвучавшего вопроса и как-то неуверенно повел плечами: — Так… Гамерник… — Правильно, — согласился Юнгеров. — Но имя им — легион. Неожиданно он почти упал на землю, приняв положение лежа, и отжался ровно семьдесят пять раз. Потом встал с покрасневшим лицом, шагнул к Валере и, назидательно подняв вверх указательный палец, сказал: — Когда танцуешь с чертом — надо внимательно слушать музыку! Понимаешь? — Ну… Понимаю, Александр Сергеевич. Юнкерс улыбнулся почти весело: — Штука, ты — свой? Если мы пойдем на войну — ты с нами? — Конечно, — дернул враз пересохшими губами Валера. — Это хорошо. Это — правильно. Война — штука грязная. Поэтому — приказ для всех — а тебе лично я его расшифрую: не пить, не выпивать, меньше курить, после еды вместо кофе — зеленый чай. Вместо тяжестей в зале — бег трусцой по утрам и вечерам, в эфире — молчание, дела привести в порядок, полная светомаскировка, орудия расчехлить. Мы их заманим к реке и накроем пулеметами. Штукин в полном обалдении переминался с ноги на ногу. Юнгеров тихо засмеялся: — Валера, ты меня еще плохо знаешь, поэтому не всегда понимаешь, когда я шучу, когда — говорю серьезно, когда — полусерьезно и когда — полушутя. Я не сошел с ума, я сейчас нормальней, чем когда бы то ни было… Да, вот что: твоему оперу из управы — надо дать денег. Пусть дальше старается. Голодный казак — плохой казак. В глазах Штукина промелькнула какая-то быстрая тень. Он качнул головой и даже чуть шагнул вперед: — Не надо… Он ведь рассказал мне все это, не зная, где я теперь. Деньги его только испугают. Александр Сергеевич посмотрел на парня с одобрением: — Верю! Но все равно при первой же возможности человека надо отблагодарить. Как только представится такой случай — моргнешь. И еще — ему надо помочь в отработке возложенных на него задач. Как только он начнет делать все стремительно и на пять баллов, ему станут поручать все больше и больше. И вскоре перестанут удалять с совещаний для особо посвященных… Что еще для этого требуется? Думай! Ты меня понял?