— Понял. — Вот и умница. И я тебя понял и услышал. Я тобой доволен, ты все сделал правильно. А сейчас — ступай… Мне еще подумать надо… Вечером того же дня Юнгеров назначил маленькое оперативное совещание, на которое пригласил Крылова, Ермилова и Дениса. Сухо и без эмоций изложив им то, что рассказал Штукин, Александр Сергеевич спросил мнение полковника об Ильюхине и его людях. Крылов несколько раздражился, когда узнал, что его все-таки обскакали, но сумел перебороть себя и дал самые лестные характеристики возможностей Ильюхина и его команды. Юнгеров все это выслушал и спросил: — У кого-нибудь из них можно купить детальную информацию? — Нет, — сразу, резко и твердо, ответил Крылов. — Нет вообще или в данном конкретном случае? — встрял Ермилов. — В данном случае — это категорическое нет. Есть нюансы. — Весело живете! — сразу поняв что-то для себя, хмыкнул Ермилов. — Ладно, господа, нам бы не мешало подумать, как дальше жить. Как отражать нападения агрессора… …Они разговаривали долго, несколько часов. Варианты предлагались разные. Но в самом конце, уже окончательно одурев от сигарет, кофе и разговора, слово взял Юнгеров: — Подводя итоги… Для начала — пожар надо тушить кардинально-глобально, а потом уже отдельные угольки затаптывать. Значит, надо в Москву деньгу засылать — чтобы тот заказ на нас перешибить и чтобы попытаться Гамеру же и прижать — легально и руками государства… Наша задача — четко вычислить, с кем говорить и кому давать. Кто реально сможет решить вопрос! — Ну, — кивнул Крылов. — Тут кое-какие наметки имеются. — Нам не наметки нужны, — вздохнул Юнгеров. — Нам уверенность нужна… Помню, в конце восьмидесятых влетел в ментовку мой парень… влетел крепко. Я со следователем и так и сяк, и баксы ему прямо в лапы сую… А он — нет, и все! А потом мне один работник советской торговли дельную вещь посоветовал: дескать, денег должно быть много — по объему, который поразит воображение. То есть — не доллары, а рубли, достоинством по полтиннику. Я доллары поменял — и получилась гора советских денег, которая еле влезла в коробку из-под советского телевизора «Рубин», — помните, были такие самовоспламеняющиеся гробы? Взял я у приятеля в магазине эту упаковочку, да и набил под завязку пачками. Коробка еле в багажник влезла. И поехал я прямо к парадной, где следователь жил. Долго караулил, наконец дождался — идет. Я к нему: «Начальник, не держи зла, смотри!» И показываю ему коробку. Он глянул, я смотрю — есть контакт! А он с юмором был, говорит: «Вес взят!» И потащили мы эту коробку к нему домой на четвертый этаж. А на площадке третьего этажа в коробке дно провалилось — засыпали всю лестницу деньгами! Стремно, собираем их лихорадочно. Да… В общем, через десять дней парень мой — на свободу с чистой совестью. Дело за отсутствием всего, чего надо, было прекращено. Вот такая байка. Понимаете, к чему я это гну? — А чего ж тут такого военно-морского? — развел руками Ермилов. — Только в этот-то раз короб придется набивать все же зелеными. Ставки другие, да и цены возросли. — Понятно, — махнул рукой Александр Сергеевич. — На короб я не потяну, а вот коробку из-под «ксерокса» — сдюжу. — Два миллиона долларов, — быстро сосчитал Ермилов. Фразу эту он сказал таким тоном, каким бы мог произнести приговор: «…к высшей мере социальной защиты». — Это деньги, — кивнул Юнгеров. — Я понимаю. — Ты понимаешь? — Понимаю. На Москве экономия боком выйдет. Так что не будем охать и причитать. Или — или! — Все правильно, Саша, — согласился Крылов. — С суками надо по-сучьи. Юнгеров повернулся к Волкову: — Денис, как чувствуешь, есть в Гамернике стержень? Волков медленно покачал головой: — Когда-то мы отобрали у него все машины… Сейчас он силен, но это только внешне. Ни на что это не влияет. Мы и сейчас точно так же отберем все машины снова. В нем нет крепости. Он опасен, но только тогда, когда имеет возможность выстрелить в спину. — Вот мы и должны лишить его этой возможности, — подвел черту Юнгеров. …Когда все разъехались, Александр Сергеевич еще долго сидел в своем кабинете за письменным столом. Прикрыв глаза, он перебирал поэпизодно прошедший день. Он вспоминал фразы и выражения лиц Крылова, Ермилова, Дениса… Когда перед его мысленным взором встало лицо Штукина, Юнгерова вдруг словно слегка кольнуло что-то под левую лопатку. Эта странная тень, которая мелькнула в глазах Валерия… Может, показалось?.. Мгновение спустя Юнкерс со свойственной ему здоровой самоиронией осознал, о чем думает, и рассердился: — Тень-плетень, — сказал он вслух. — Нервы… Все это нервы… Еще немного — и впрямь, как баба, начну от тени шарахаться… Юнгеров открыл ящик стола и вынул из него фотографию Гамерника в рамке из карельской березы и поставил перед собой. Фотография была скачана из Интернета — с официального сайта концерна Гамерника. Александр Сергеевич посмотрел на снимок и сказал совсем тихо: — Бог — это любовь. А я не люблю тебя. Я не Бог и не ангел. Я — человек. А ты — блядь. Ну а с блядьми — по-блядски… В наступивших сумерках казалось, что лицо на портрете меняет выражение и улыбается… Часть 3. Реализация Штукин — Якушев — Ильюхин — Юнгеров Сентябрь 2000 г. …Штукин обманул Юнгерова. Не было никакого разговора с опером из управы, работающим под Ильюхиным. У Валеры был разговор с самим Ильюхиным — долгий и местами крайне неприятный для них обоих… Если бы эта встреча нашла свое отражение в официальных документах, то она была бы обозначена как «очередная» и «прошедшая на КК[131]». Но Ильюхин официально регистрировать встречу не стал. Он вообще не любил такую писанину — во-первых, очень трудно писать не то, что было на самом деле (а писать правду — это просто сумасшествие), а во-вторых, даже если и просто писать абы что, но столько, сколько положено, — все равно утонешь в бумагах, которые будешь составлять по 25 часов в сутки. На практике как из положения обычно выходят: «подпрягается» какой-нибудь молодой, но дотошный сотрудник, который и оформляет аккуратно всю липу с нескольких устных указаний руководителя. Потом пройдет лет двадцать, кто-нибудь начнет листать дело и будет восхищаться оперативной драматургией, выраженной красивыми фразами с утраченными уже канцелярскими оборотами. И этот «кто-то», конечно же, не поймет, что на самом деле все было совсем не так… Ильюхину как-то раз попали в руки архивные документы с подписями самого Судоплатова[132]. Полковник зачитался и аж языком зацокал от удовольствия: «Умели же работать, черти?» А потом Виталий Петрович пораскинул мозгами и подумал: «А может быть, просто такая же красивая липа, как и у меня? Кто его теперь узнает, как оно „в натуре“-то было — поди, проверь…» Да, так вот, эта встреча со Штукиным, которая, будучи официально зарегистрированной, описывалась бы как состоявшаяся на КК, на самом деле проходила в обычном кафе — правда, не самом модном и тусовочном, зато чистом и тихом. Виталий Петрович встретил Валерия улыбкой, встал со стула, шагнул вперед и протянул руку. После рукопожатия полковник еще и похлопал левой рукой Штукина по плечу. И не то чтобы полковник совсем уж лицедействовал, но элемент навыка в избранной им манере, конечно, был. Ведь во время таких мероприятий, как контрольная встреча, грамотный руководитель всегда старается создать теплую, товарищескую атмосферу, которая лишний раз подчеркивала бы для исполнителя важность его миссии, свидетельствовала бы о том, что его помнят и ценят. Но и обвинить Виталия Петровича в полной неискренности тоже было бы неправильно: он и в самом деле переживал за Штукина. Понимал, конечно, что опер не в банде Горбатого и что в случае расшифровки вряд ли ему грозит лютая смерть, но понимал и то, что Валере все равно очень тяжело. Актеру и два-то часа на сцене тяжело играть, а если — неделю? А месяц? У отца Ильюхина был друг, старый чекист, который разведшколу окончил еще в 1946 году. В 1954 году его заслали с заданием в Грецию, где он через полтора месяца «провалился» и получил 25 лет тюрьмы. Отсидел он там 18 лет, а потом его отдали — так просто, потому что в Греции он уже был никому не нужен и не интересен. Так вот: этот чекист рассказывал, что самое трудное в профессии разведчика годами актерствовать: на работе, в такси, в постели с женщинами — любимыми и не очень. Старый чекист признался, что даже в тюрьме, где он уже никого не интересовал, он долго не мог избавиться от этой манеры… Штукин и Ильюхин сели за столик, и полковник заказал два эспрессо. Пока несли кофе, они долго молча рассматривали друг друга, а потом Валера без улыбки вдруг затараторил шепотом: Опасаясь контрразведки, Избегая жизни светской, Под бандитским псевдонимом Мистер Джон Валерий Штук — Вечно в кожаных перчатках, Чтоб не делать отпечатков, Жил в гостинице бандитской Не бандюга, а «урюк»[133]. Окончив декламацию, Штукин поднял воротник джинсовой куртки и начал с утрированной подозрительностью озираться. Полковник усмехнулся: — А почему «урюк»? Валера развел руками: — Для рифмы, в основном. Да и… «Урюк» я и есть… Ильюхин вскинул брови: — Что ж так мрачно? Или в чем-то… просчитался пресловутый мистер Пек?[134] Валера чуть скривил губы, быстро прикурил и помахал в воздухе зажженной сигаретой, разгоняя дым: — Не мрачно, но… Как вам сказать, товарищ полковник… — Скажи, как есть. — Скажу. А вы уверены, что я попал в ОПС[135]? — В каком смысле? — В человеческом, то есть в прямом, но не официальном. Виталий Петрович прищурился: