— Понял я, Валера, понял… Я ведь постарше тебя, поэтому таких Ермиловых редко, но доводилось встречать. Ты, кстати, запомни на будущее — они самые преданные люди, но, когда Красная Армия войдет в Берлин, они своим боссам тихонечко финки под ребра вгонят и, единственные, красиво и спокойно уйдут… Штукин несогласно мотнул головой: — Юнгеров под финку не подставится. По крайней мере подловить его будет сложно. Он нутром людей чует, и не только их породу, но и сиюминутные настроения, эмоции… В нем очень много энергии, жизненной силы… — И в чем же это выражается? — Да в том, как он живет! Вот едет он, допустим, в администрацию района — весь такой в костюме, в галстуке за пятьсот долларов, а на его объекте рыбу мороженую как-то не так разгружают. Так он врывается на склад, как комдив, и орет: «А если я за пятнадцать минут один шаланду разгружу — могу тогда по харям вам надавать?!» Все молчат. А он разгружает — весь в рыбе, потом залезает под холодную струю на мойке, хватает в этом же универсаме чуть ли не с витрины новый костюм и рубашку и орет директору: «За твой счет!» И только после этого всего уматывает к главе администрации. Ильюхин улыбнулся: — Действительно, симпатичным он у тебя получается… На такого, чтобы завалить, — китобойный гарпун нужен… Валерка сузил глаза и спросил негромко, но жестко: — Кому? Странно, но полковник взгляд не выдержал, глаза отвел и пробормотал в сторону: — Кому, кому… Гамернику в том числе… Штукин взгляд не отводил, но молчал, понимал, что все равно ничего из Ильюхина не вытрясет. Захочет — сам скажет. Не захочет — бесполезно пытать. — Гамернику в том числе, — повторил Виталий Петрович, а потом вдруг махнул рукой и добавил: — Ведь я, Валера, все-таки узнал, кто вас расстреливал, где они живут и кто они такие. На мгновение Валерке показалось, что в кафе вдруг стало очень тихо, — просто его сердце заколотилось так громко, что перекрыло все остальные звуки. Штукин облизал пересохшие губы и качнулся вперед: — Хотелось бы на этих товарищей хоть одним глазом взглянуть… — Кому? — вернул Ильюхин вопрос Валере — с той же самой интонацией. Штукин, однако, даже и не заметил подколки: — Взглянуть хотелось бы и мне, и Денису. Мы право имеем, ведь это они и нас расстреливали. И не их вина, что не добили. Они-то все грамотно сделали. Нас, наверное, судьба уберегла. Так что мы имеем право. Полковник подпер щеку рукой: — Ты, Валера, договаривай… Договаривай, что еще на них очень хотел бы и Юнгеров посмотреть, — и знаешь, для чего? Я отвечу: для того, чтобы они получили под старым дубом все, что им причитается.[136] Штукин непонимающе потряс головой: — Старый дуб — это просто к слову? Ильюхин усмехнулся: — Старый дуб — это не просто к слову, но ты не заморачивайся… И вот что я тебе еще скажу: мы тут с тобой сидим не для того, чтобы помочь кому-то с кем-то разобраться, понял? Внезапно лицо полковника скривилось, словно от сильной зубной боли. Валерка не мог читать мысли, поэтому не узнал, что Ильюхин в этот момент подумал: «А на самом деле получается — что именно для этого и сидим, прости господи!» Штукин снова начал нервно ерошить пальцами волосы: — Виталий Петрович, а зачем же вы мне тогда о Гамернике-то… Я ведь тоже — человек. У меня свой счет есть! Ильюхин ждал этот вопрос: — Я тебя, Валера, ориентирую. Ты должен настоящей информацией обладать, чтобы лучше чувствовать, чтобы понимать по мелким оговоркам возможное развитие событий. Еще раз подчеркну: я тебе сказал об исполнителях не для того, чтобы их кому-нибудь сдавать. Знаешь, не все так плохо! О стрелках я сказал лишь для одного — чтобы подчеркнуть, что они имеют самое непосредственное отношение к Гамернику. Стало быть, у Юнкерса мыслят в правильном направлении. А информация оперативная — это не сакральное знание. Информация, как вода, — где-нибудь, да просочится. И Юнгеров рано или поздно начнет отвечать Гамернику. Ну не сможет он не ответить — так ведь? Валера посмотрел на полковника очень нехорошими глазами: — И в чем же он будет не прав? Ильюхин сделал вид, что не замечает этого взгляда: — А в том, что, сделав это неуклюже, он может попасть в крайне неприятные отношения с государством… Или сам ничего не будет делать, все Ермилову поручит? Валера медленно качнул головой: — Нет, в этом случае он не поручит Ермилову, хотя тот, наверное, будет настаивать. — Вот! — поднял вверх указательный палец Ильюхин. — Юнгеров захочет поступить по-человечески, а людям свойственно ошибаться, особенно когда их чувства задеты… — Ну да, — неприятным голосом перебил полковника Валера. — Гамерник-то не попадет в неприятные отношения с государством! Виталий Петрович нахмурился: — Слушай, друг дорогой! Ты не забывай, что у нас с тобой есть дело, дело нешуточное, и твоя роль в этом деле ключевая, и притом редкая. Я понимаю, что тебе тяжело, что ты с живыми людьми контачишь и видишь в них много хорошего. Это правильный настрой. Психологически правильный — видеть на участке своей работы больше позитивного. Но не наше дело — и уж точно не твое — вступаться за Юнгерова. Тем более в разборке с Гамерником. Кто там из них прав? Откуда что пошло? Живут они так… А то, что этот Гамерник гнусен, — я и без твоих замечаний знал еще тогда, когда ты в школе учился. Ферштейн? — Яволь, херр оберст![137] Виталий Петрович помолчал, снова потер лоб пальцами и продолжил уже более спокойно: — Оперативные материалы я тебе показывать-листать не буду, но поверь — тех, кто вас изрешетить пытался, я знаю. Буду к себе суров: я не знаю пока, как их «приземлить», и тем более, как их официально привязать к заказу Гамерника. Этих наемников на «понял-понял» не возьмешь, они ребята серьезные. Штукин тихо кашлянул и поднял руку, как первоклашка. Ильюхин, разрешая, кивнул, и Валера очень осторожно начал выстраивать предложение: — А вот Ермилов бы… Он смог бы их разговорить… Денис рассказывал, что… Полковник не дал ему договорить: — Я надеюсь, что ты так пошутить решил. Да? Пошутил? — Пошутил, — мрачно кивнул Штукин. — Мне, вообще, как я заметил, особенно удаются шутки на тему собственного расстрела. Виталий Петрович одобрительно кивнул: — Это хорошо, что ты чувства юмора не теряешь. Ничего-ничего, мы и не из таких ситуаций выходили достойно. Ты особо не гоняй, ты больше прислушивайся. В системе Юнгерова скоро возникнет такая атмосфера, когда о чем-то открыто не говорят, но все всё понимают… — Появилась уже, — заметил Штукин. — Тем более! Значит, скоро и конкретика начнется — только определяй по косвенным признакам, как говорят наши друзья чекисты… Тебя что-то смущает? — Есть немного… — Что? Ты не таи, у нас же с тобой откровенный разговор… — Виталий Петрович, я, когда в «наружке» топтал, мое дело было поросячье, главное — за объект не думать. В отделении, когда опером был, так то же самое: мы — окопники, любое серьезное преступление — главку виднее. И сейчас — все то же самое получается… — Это с чего же ты так решил? — удивился Ильюхин, а Штукин на его удивление только руками развел: — Ну — как же… Вы на мое мнение о Юнгерове и его людях даже внимания не обращаете. Такое ощущение, что вам не важно, кто хороший, кто плохой… Полковник жестом подозвал официантку, чтобы попросить ее принести еще кофе, и Валерка вынужден был оборвать свою фразу. Впрочем, Ильюхин и так уловил ее смысл и постарался ответить искренне, насколько мог: — Это не так. Мнение твое для меня очень важно, но это не значит, что я с ним всегда буду соглашаться. Более того — иногда буду спорить, хотя и согласился уже с ним. И вообще, в этой истории, в этой конкретной ситуации, тут как раз все от тебя и зависит. Ты там один, а нас здесь много. Это не значит, что я тебя слушаю, тупо докладываю кому-то наверх, и там наверху кто-то принимает какие-то решения… Я, кстати, если хочешь знать, в Москву еще ничего по существу и не докладывал. Туда, кроме пустых формальных бумажек, ничего и не уходило. Нечего было докладывать. А если бы и было что, то я сто раз бы еще подумал: стоит ли доложить, и если стоит — то в каком объеме и в каких деталях, — чтобы, во-первых, тебя не подвести, а во-вторых, — себя не подвести. Потому что я понимаю, что ты среди людей, и людей сложных, а не в среде наркоманов-налетчиков, к которым общечеловеческие ценности примеривать просто глупо… Девушка принесла им кофе — Штукин даже удивился, как его быстро приготовили. Ильюхин быстро схватил свою чашечку, и Валера заметил, что рука полковника чуть подрагивает. Виталий Петрович отхлебнул приличный глоток, обжегся, невнятно матюгнулся и продолжил: — И вообще… Результатом твоей работы может стать вывод, что все это сообщество должны разрабатывать не милиционеры, а налоговые службы. Может такое быть? — Запросто! — оживился было Штукин, но Ильюхин махнул на него рукой, сиди, мол, слушай: — Запросто — не запросто, а такой результат — тоже результат. Только выводы сами по себе не рождаются, к ним приходят. Ну и если налоговые службы — так флаг им в руки… Но! У нас ведь есть трупы! Так? Так… И что, мы все знаем? Нет, не все, а очень поверхностно… И значит, какова цель? Валерка даже головой помотал, чувствуя, что полковник его специально путает. Подумав, Штукин попробовал сформулировать ответ: — Если о трупах… Значит, цель — увидеть конкретные действия Юнгерова в отношении Гамерника и действия Гамерника в отношении Юнгерова, зафиксировать все это — и накрыть панамой. Так? Ильюхин улыбнулся: — Ну, на это, конечно, трудно рассчитывать, чтоб вот так сразу всех панамой… Такие удачи только в кино и в книжках бывают… — Тогда в чем же цель? — насупился окончательно сбитый с толку Штукин. Полковник задумчиво повел головой, отхлебнул еще кофейку и вдруг выдал: — Ты знаешь… теоретически, по гамбургскому счету, наша задача — заставлять Гамерников и Юнгеровых… да, да, и Юнгеровых — вести споры не привычным им способом, через двери лифта, а цивилизованным. Такая задача в обыденной милицейской работе — утопична, но в нашем конкретном мероприятии — возможна. Валерка долго молчал и хлопал глазами, потом начал неуверенно переспрашивать: