– Шесть осколков. Крови много потерял. Два из них вытащила, а остальные побоялась доставать. Слабый он очень. Не выдержит боли, умрет. Внимательно посмотрел на «Мошкина». Сейчас тот лежал неподвижно с закрытыми глазами, только пальцы жили своей отдельной жизнью, комкая одеяло. На фоне его бледного и мокрого от пота лица два багрово-красных пятна на щеках смотрелись особенно ярко. Я снова задумался. «Неужели он немецкий шпион? Хм. Если так, то тогда ясно, почему он ехал в бронетранспортере с иудой. Вот только почему он тогда оказался среди пленных? Или он, как и я, в бессознательном состоянии попал в плен. А чего? Вполне годная версия. Погоди! А почему его предатель опознал как человека Берии? Или они не связаны? Да и фиг с ними. Не мое это дело». Пока я думал, командир с комиссаром сидели молча, наверняка думая о непонятном человеке, пока комиссар неожиданно не сказал: – Он их постоянно повторяет, а значит, для него они очень важны, Никита Семенович. Ты не думаешь, что они заключают в себе важную государственную тайну? – и он посмотрел на командира, потом на меня. Увидев кислое выражение наших лиц, осознал свою ошибку и решил исправить положение, сменив тему. – Марина Васильевна, вот вы медицинский работник. Что вы скажете насчет того… М-м-м… Насколько можно верить словам раненого в таком состоянии? – поинтересовался политрук. – Вы же знаете, Василий Александрович, что я не настоящий врач, а только фельдшер. Могу только сказать, что в горячке больной чаще всего говорит о том, что его тревожит или он чего-то боится. Вот только это могут быть разные воспоминания. Недавние или давно прошедшие. Например, три года назад. И вообще, здесь хороший специалист нужен. Командир отряда встал. За ним поднялся комиссар. – Бред, он и есть бред, – утверждающе сказал командир, но при этом выжидающе посмотрел на меня. Что скажу? Я пожал плечами. – Вы остаетесь? – поинтересовался он. – Посижу, послушаю. Может, что-то пойму. Командир кивнул и пошел, сопровождаемый замполитом, к выходу. Я присел на топчан, где до этого сидели товарищи командиры, и задумался о том, что вся эта история попахивает еще хуже, чем я думал. – Товарищ, вы здесь еще побудете? – неожиданный вопрос врача вырвал меня из мыслей. Я поднял глаза. – Могу побыть. – Я отлучусь ненадолго. Дождитесь меня, пожалуйста. – Хорошо. Спустя минуту после ее ухода я нагнулся к Мошкину и негромко сказал по-немецки: – Отдай архив. Мое. Его воспаленный мозг не сразу, а спустя какое-то короткое время откликнулся на них: – Мой архив! Интернациональная улица… Третий этаж… Мой! Никому не отдам! Мой! – его отрывистая и бессвязная речь в очередной раз оборвалась. В течение получаса он еще дважды бредил, но то, что говорил, представляло собой повторение ранее сказанного, после чего, дождавшись врача, я ушел. Весь вечер я раскладывал по полочкам, что мне случайно удалось узнать, после чего подвел итоги. «Мошкин – это хорошо законспирированный немецкий агент. Непосредственно он не связан с перебежчиками, так как в противном случае тот бы его не сдал фрицам. Работал Мошкин по делу… м-м-м… Скажем, назовем его для простоты “Архив”. Этот архив, предположительно, лежит в одном из домов на улице Интернациональная. Город? Девяносто процентов из ста, что это Москва. Что там? Хм! Проявленный интерес к нему немцев… Секретная документация, схемы, чертежи? Скорее всего, что нет, чем да. Иначе бы он отснял все на микропленку и отправил бы обычным путем, с каким-нибудь курьером. Нет. Здесь что-то другое. И еще… Почему он постоянно упоминает третий этаж?» На следующий день мне стало известно, что «Мошкин», так и не придя в сознание, умер около часа ночи. Узнав, я откровенно обрадовался этому факту, особенно после разговора с командиром и комиссаром. – Так ничего и не выяснил, товарищ Константин? – Как вы сказали, Никита Семенович, это был бред умирающего человека. – Полностью с вами согласен, товарищ. Вот и наш комиссар тоже такого же мнения. Правда, Василий Александрович? – Да. Согласен, – кивнул заместитель по политической части. – К тому же он умер, и все непонятное ушло вместе с ним. – Согласен. Забыли, – поставил я точку в нашем разговоре. Партизанские командиры, услышав мой вердикт, даже повеселели. Вопрос решен! И теперь это непонятное дело, от которого явственно пахло допросами у следователя госбезопасности, было полностью закрыто. Выйдя из штаба, я направился к землянке, где держали под стражей пленного подполковника. Просто интересно было с ним поговорить, к тому же все равно делать было нечего. – Здравствуйте, господин подполковник. – Здравствуйте… – он сделал паузу в надежде, что я представлюсь, а когда понял, что ответа не будет, продолжил: – У вас отчетливо прослеживается берлинский акцент. – Мне уже не раз говорили. У вас, кстати, тоже не чисто немецкое произношение. – М-м-м… Скажем так. Швейцарский вариант немецкого языка. Я родился и вырос… Впрочем, это неважно. Могу сказать только одно: у нашей семьи много родственников в Швейцарии. – Вам повезло. Будет где отсидеться, когда закончится война. Впрочем, не о том разговор. Мне нужно знать все о вашей служебной деятельности. Коротко, четко и понятно. Сразу говорю, что мне не надо секретов, вроде подготовки покушения вашими генералами на Гитлера. Надеюсь, вы… Я шутил насчет заговора, намекая на то, что все, что не касается его военной деятельности, и даром не нужно, а нужна только четкая и конкретная информация, и именно от нее будет зависеть его жизнь, вот только от моих слов подполковник неожиданно дернулся, словно я его наотмашь хлестнул ладонью. Я даже сразу не понял, что случилось, и только спустя несколько секунд сообразил, что этот фриц сам, лично, участвует в заговоре генералов, пик которого придется где-то на лето 1944 года. Хотя я сам с некоторым опозданием откликнулся на его неожиданное, пусть и не прямое, признание, но сразу решил, что хуже не будет, и решил изобразить знающего человека. – Удивил вас, подполковник? Да знаем мы про заговор, знаем, но мешать не будем, так что пусть все идет, как идет. Немец уже пришел в себя, хотя и понял, что выдал себя, но так же, как и я, попытался исправить положение: – О чем вы говорите?! Какой заговор?! – Вы знаете. Я знаю. И хватит об этом. Теперь мы будет говорить о том, что ценного вы можете нам предложить в обмен на вашу жизнь. – Я пленный. Вы не можете меня расстрелять. – Партизанский отряд потерял четверых бойцов. У каждого из них остались друзья-приятели, а возможно, и родственники, которые хотят вашей смерти, и то, что вы сами никого не убили, для них ничего не значит. – Вы меня решили запугать? – Нет. Мне это не нужно. Просто мне нужны сведения, которые помогут сохранить вам жизнь. В противном случае я скажу командиру отряда, что вы не имеете никакого отношения к нашей операции, и тогда уже он будет решать вашу судьбу. Пару минут немец думал, потом заговорил: – Как я уже говорил ранее: я – барон Арнольд фон Болен. Сын и зять немецких промышленников и финансистов. Наша семья богата и влиятельна, – при этих словах я усмехнулся: немец решил купить меня. Стоило подполковнику это понять, как он резко сменил тему. – Я служу в Управлении тыла и прибыл сюда с инспекцией… Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь