– Почему? А впрочем, это ваше дело! Людей я предупрежу. Засаду партизаны приготовили грамотно, со знанием дела, вот только как всегда бывает, неожиданно выплыли детали, которые никакими точными планами и детальными разработками не учтешь. Вместо легкового автомобиля с охраной на дороге оказалась колонна из четырех автомобилей и мотоцикла с пулеметчиком, но хуже всего было то, что одной из машин оказался полугусеничный бронетранспортер с двумя пулеметами. Метко брошенная граната буквально перевернула мотоцикл, выбросив фрицев на дорогу, а с другой стороны затрещал пулемет и ударили винтовки, прошивая борта и кабину ехавшего сзади тентованного грузовика. Пулеметчика сняли сразу, но на его место мгновенно встал другой, а в добавление к пулеметам поверх бортов транспортера застрочили автоматы солдат, но неожиданность сыграла свою роль, и оборона фрицев была сломлена уже спустя несколько минут. Сначала противотанковая граната сорвала гусеницу, лишив путей отхода, а прилетевшая следом пара метко брошенных гранат довершили дело. Из всей колонны только легковой автомобиль выглядел более или менее достойно, не считая нескольких пулевых отверстий, спущенных шин и пары стекол, разбитых случайными осколками. Когда его водитель понял, что их не расстреливают на месте, он сделал все для того, чтобы остаться живым. Открыл дверцу и с диким криком «Не стреляйте!! Я сдаюсь!!» – мешком вывалился наружу. Вот только зря он старался, так как во время короткого боя партизаны понесли существенные потери. Позже мне стало известно, что в этой засаде погибло четверо партизан и еще трое получили ранения, именно поэтому они выскочили на дорогу злые как черти. Глаза бешеные, пальцы застыли на спусковых крючках. Им очень хотелось отомстить, добив до конца всех гитлеровцев, а тут еще строгий приказ: всех в автомобиле захватить живыми, во что бы то ни стало! – Суки фрицевские, бросай оружие! Сдавайтесь, гады! – раздались со всех сторон крики. После такого приглашения дверцы автомобиля почти разом распахнулись, и на землю полетело оружие. – Выходи, фашисты! Живо, суки! Три немецких офицера вылезли из машины и сейчас неподвижно стояли и со страхом смотрели на приближающихся партизан, но стоило партизанам приблизиться, как обер-лейтенант, чья левая рука была до времени прикрыта дверцей, вдруг вскинул ее и стал стрелять. Как оказалось, он был левшой и имел второй пистолет. Он просто высадил обойму в подходивших к машине партизан, за что получил несколько пуль в грудь и свалился в дорожную грязь. – Не стрелять!! Мать вашу!! – сразу заорал командир отряда, прекрасно понимая, чем для него чревато невыполнение приказа высшего командования и кинулся вперед. – Это приказ!! Не стрелять!! Живыми брать! Я видел, как он при этом бросил мельком взгляд на партизан, лежащих на земле, и заскрипел зубами от злости. Один из них лежал на спине, смотря в небо пустым взглядом, второй умирал, хрипя и булькая, с простреленной грудью. Третий, стоявший поодаль, со злым и кривым от боли лицом, держался за простреленную руку. Он, а за ним комиссар, который подбежал к машине, практически закрыли собой немецких офицеров. Только это спасло немцев от немедленной расправы. Партизаны, матерясь сквозь зубы, медленно опустив оружие, стали расходиться, как неожиданно раздалось несколько выстрелов. Все, как один, мгновенно повернули стволы в сторону звука, но уже в следующую секунду стало все понятно: кто-то из партизан пристрелил забытого на какое-то время немца-шофера. То, что случилось на дороге, меня не удивило. Кому как не мне знать, что дисциплина в большинстве партизанских отрядах хромала на обе ноги. Настороженные и злые партизаны принялись осматривать трупы и собирать трофеи, а двое бойцов под присмотром комиссара тем временем обыскали обоих немецких офицеров, после чего подвели их к командиру. Стоя рядом, я внимательно оглядел немцев. Офицеры удивленно косились на мою немецкую форму, но при этом благоразумно помалкивали. Полковника абвера я сразу узнал, а вот второй офицер, в звании подполковника, был мне незнаком. Только я открыл рот, чтобы его спросить, как раздался крик молодого партизана, залезшего в бронетранспортер. – Эй! Сюда! Тут наш! На его крик кинулось сразу несколько человек, подбежавших к бронетранспортеру. Командир отряда, до этого разглядывавший немцев, повернул голову в его сторону: – Что там за наш, Сашка?! – Не знаю. Один в нашей форме. Пленный, что ли… У второго немецкая форма, но без погон, – неуверенно ответил молодой парень. Стоило мне услышать эти слова, как я быстро зашагал к бронетранспортеру. Мозг быстро связал полковника абвера и старшего лейтенанта Мошкина, так как оба они имели прямое отношение к тайне. Если Мошкин хоть и стал для меня в какой-то степени неожиданностью, но все равно не такой большой, как мертвец в военной форме без знаков различия. Им был предатель с фотографии, который несколькими днями ранее опознал старшего лейтенанта в группе пленных. «Почему их вместе везли? Или один был под охраной, а для предателя другого места не нашлось? Но почему они тогда в бронетранспортере, а не в грузовике с солдатами. Хм. А куда фрицы второго предателя задевали?» Долго ломать голову над этими вопросами я не стал, так как все эти загадки были не для моего ума. У меня было свое, четко очерченное задание. Спрыгнув на землю, я подошел к пленным немецким офицерам. Командир, все это время стоявший рядом с фрицами, бросил на меня вопросительный взгляд, собираясь узнать у товарища из Москвы его особое мнение. В ответ я сделал многозначительное лицо, мол, потом поговорим, после чего обратился к немцам: – Господа, здравствуйте. Насколько я понимаю, вы господин Густав фон Клюге? – Вы хорошо осведомлены, господин русский разведчик, – ответил мне немецкий полковник. – Может, вы для начала представитесь? – Вам это не нужно. Где документы? – Какие документы? – при этом полковник усмехнулся краешками губ. Он уже понял, что засада была организована именно на него и его не убьют прямо здесь, на грязной лесной дороге, поэтому вспыхнувший в нем страх смерти почти погас и теперь только тлел где-то глубоко внутри него. Он им нужен живой. Его повезут в Москву. А там видно будет. – Вам лучше знать. Вы же ради них сюда приехали. – Не знаю, о чем вы говорите. – Пусть так, – и я повернул голову к стоящему рядом с ним подполковнику. – А вы кто будете? – Барон фон Болен. – Вы имеете какое-либо отношение к полковнику? – Нет. – Значит, вы для меня бесполезны. Подполковник вздрогнул. Он видел бросаемые на него время от времени взгляды партизан и понял, что в эти самые секунды решается его жизнь, но при этом повел себя как мужчина. – Моя смерть ничего вам не даст. Эта фраза из уст человека, почти приговоренного к смерти, была достойна уважения. В его глазах клубился страх, но при этом у него хватало силы воли держать себя в руках. «Ничего мужик, крепкий», – подумал я, а вслух сказал: – В лагере разберемся. Руки обоим связать. Заберем с собой. – Обоих? – сразу уточнил командир отряда. Я его понимал. Ему очень хотелось отдать на расправу своим парням этого лощеного гитлеровца, чтобы они как-то могли поквитаться за убитых товарищей. – Обоих. Все найденные документы и бумаги, кроме военных книжек, должны быть переданы мне, Никита Семенович. А сейчас… – Эй! Народ! А он дышит! Точно, еще живой! Я обернулся на крик. Оказалось, что когда партизаны стали тащить из бронетранспортера тела Мошкина и предателя, старший лейтенант вдруг неожиданно застонал. Быстро подойдя к телу, я склонился над ним. Сейчас он смотрел прямо на меня, но, похоже, ничего не видел, потом снова закрыл глаза и провалился в забытье. Партизан, исполняющий роль санитара, вопросительно посмотрел на меня. – Чего смотришь?! – зло бросил ему я. – Окажи ему помощь! Тот коротко кивнул головой и принялся за дело. Я обернулся к командиру отряда. – Никита Семенович, подойдите. Подойдя, тот бросил взгляд на тела, лежащие на земле, потом посмотрел на меня. В его взгляде читался вопрос: что еще? Я ткнул пальцем в труп предателя. – Это человек, которого мы искали. Запомните его лицо. Возможно, потом вам придется давать показания. Партизанский командир скривился, словно у него неожиданно заныл зуб, бросив на меня неприязненный взгляд. Зачем меня в свои дела вмешиваешь, говорил он глазами, но вслух ничего не сказал, только кивнул. Я его понимал. Его отряд понес весьма ощутимые потери в людях, а тут еще вешают на шею обязательства, связанные с важной государственной тайной. И как потом все это для него обернется? – А что второй? – спустя несколько секунд спросил он. Стоило мне увидеть тело Мошкина, то я сразу решил его не признавать, вот только теперь, когда оказалось, что тот может выжить, передо мной снова встал тот же самый вопрос: признать или нет? Колебался до последней секунды и все же решил сказать: нет. Если что, решил я, скажу, что не хотел светить контрразведчика перед партизанами. Ведь неизвестно, с какой миссией он оказался в тылу врага. То ли пленного, то ли разведчика. – Не знаю этого человека, – после чего пошел к автомобилю и стал внимательно, с особой тщательностью, обыскивать его под неприязненными взглядами партизан, которых к машине не подпускал комиссар. Единственным результатом поисков стали два портфеля из кожи, желтого и коричневого цвета, лежавшие на заднем сиденье. Забрав их, подошел к командиру отряда: – Мы можем идти. Сразу после того, как мы вернулись на базу, командир составил шифровку, но отсылать ее не стал, а почему-то показал мне. Текст короткий: задание выполнено. Полковник захвачен. – Вы ничего не хотите добавить к тексту? – Нет. – Воля ваша. Будете допрашивать немцев? – Фон Клюге – нет, а вот с другим, подполковником, поговорю. У вас есть человек, знающий немецкий язык? – Сейчас никого нет. Девушка была. Учительница. Только ее в начале лета убило. – Ясно. Сейчас я исходил из одного мудрого правила: меньше знаешь – крепче спишь. Мне нельзя было влезать еще глубже в это дело, от которого явно попахивало дерьмом. Меня по-любому будут крутить на допросах, так зачем давать следователям лишние шансы утопить меня. Именно поэтому портфели пленных немецких офицеров и все бумаги, которые были найдены, были сложены в мешок при командире и комиссаре, и теперь все это находилось в штабе, под охраной часового. Подошло время ужина. Я только вышел из землянки, чтобы похлебать горячего, как ко мне подбежал совсем молодой партизан, почти мальчишка, с лицом, полным важности, видно от оказанного ему доверия, передал приказ: – Командир отряда приказал вам срочно прибыть в госпиталь! – Куда? – невольно спросил я, озадаченный подобным распоряжением. – В госпиталь! Срочно! – в следующий миг, наткнувшись на мой недовольный взгляд, сбросил с себя важный вид и уже совсем по-детски попросил: – Идемте быстрее, дяденька! Никита Семенович очень ждет! В землянке, отведенной под госпиталь, стояло шесть топчанов. На двух дальних топчанах лежали раненые партизаны, которые сейчас спали, сладко похрапывая. На третьем лежал старший лейтенант Мошкин. Рядом с ним стояла женщина-врач, вытиравшая ему лицо влажной тряпочкой, а на соседнем топчане сидели двое: командир отряда и его заместитель по политической части Тихорук Василий Александрович. Только я хотел спросить, ради чего меня сюда позвали, как Мошкин, до этого лежавший молча, вдруг заметался, а затем вдруг заговорил… на отличном немецком языке. Я замер, удивленно глядя на него. У меня были хорошие учителя и богатая языковая практика, как во времена своего студенчества, так и в тылу у немцев, поэтому со временем изучил особенности нескольких немецких диалектов и, к примеру, мог отличить берлинца от австрийца. Именно поэтому спустя несколько минут, слушая невнятный бред контрразведчика, мог дать голову на отсечение, что старший лейтенант ГБ Мошкин является жителем Берлина. Или очень долгое время там прожил. Я удивленно уставился на партизан: что это такое происходит? Командир при виде моего явного удивления усмехнулся: – Вижу, товарищ Константин, что вы тоже удивлены. Хм. Просто загадка какая-то. Одет в нашу форму, а говорит по-немецки. Мы чего вас позвали, товарищ. Вы послушайте его, может из его слов хоть что-то станет понятно. – Хорошо. «Мошкин» то выдавал скороговоркой слова и обрывки фраз, то вдруг начинал метаться и тогда резко замолкал. Сначала мне ничего не было понятно, но со временем удалось выделить из его бреда четыре слова, повторяющихся с бессистемной периодичностью. «Третий этаж». «Архив». «Мое». «Не отдам». После коротких раздумий я постарался сложить обрывки предложений, после чего можно было сделать только один вывод: он где-то хранит какой-то архив и не собирается его никому отдавать. «Может, подтолкнуть его к откровению? В бреду – может и выболтать», – но потом покосился на партизанских командиров и решил на время отложить эксперимент. – Так что он говорит? – перебил мои мысли комиссар. – Бормочет про какие-то три документа, которые должен сохранить, – выдал я собственную импровизацию перевода. – Точно, – подтвердил мои слова командир отряда. – Все время тройку повторяет. – Так он что, немец? – поинтересовался комиссар. – Я не специалист, но, похоже, что так, – со специально добавленной ноткой неуверенности сказал я, потом повернулся к женщине-врачу: – Как он?