— Да. — Игры с болью ему чрезвычайно нравятся, хотя он и без боли занимается сексом, и весьма часто. Вернее будет сказать, что Кингсли наслаждается... всем. — Мой тип парней. — Есть еще кое-что, что тебе нужно узнать о Кингсли. — Что? — Она обняла колени руками, внезапно ощутив прохладу. — Есть Бог, есть ты, и есть Кингсли. Три мои твердыни. Понимаешь? Она с почтением кивнула, гадая, почему Кингсли столько значил для Сорена, но решила не спрашивать. В школе Кингсли был его лучшим другом, и их дружба пережила смерть сестры Кингсли. Сорен назвал Кингсли твердыней. А больше ей не нужно знать. — Попрошу Кингсли проинструктировать тебя о нашем мире, о правилах. — Все так сложно? — Да. Наш мир структурирован, как иерархически, так и ритуально. — Похоже на церковь. Сорен широко улыбнулся. — Возможно, это и привлекает меня. Там серьезно относятся к эротизму, обращаются с ним как со священным, так и должно быть. — Я воспринимаю это чем-то священным. Не вижу в этом греха. Так ведь? Сорен повернулся к ней лицом. Она должна была испытывать смущение, будучи обнаженной рядом с ним, особенно учитывая то, что он до сих пор был в брюках, но она чувствовала гордость за свое обнаженное тело, радуясь тому, что наконец может ему его продемонстрировать. Он обхватил ее груди ладонями и держал их, пока целовал ее. — Это похоже на грех? — спросил Сорен, когда оторвался от ее губ и отпустил груди. — Нет. Похоже на любовь, — ответила она. — Твоя подруга святая Тереза Авийская, у которой была эротическая встреча с ангелом, могла бы с тобой согласиться. — Правда? — Она говорила: «Любовь должна быть найдена — а не прятаться по углам в разгар греха». Возможно, она права. — Думаю, да, — согласилась Элеонор. — Мне понравилось то, что мы сделали. Я влюбилась в это. — Элеонор, не стану тебе врать. С тех пор, как я причинял кому-то боль, прошло несколько недель. Когда ты едва не голодаешь, сгодится любая еда. Когда ты сытый, нужно нечто большее, чтобы соблазнить тебя. — Это ваш извращенный способ сказать, что я сегодня легко отделалась? — Это я сегодня легко отделался. Элеонор рассмеялась. Боже, как хорошо быть так интимно близко с ним. Обнаженной. Разговаривать. Смеяться. Идеально. Сорен оставил поцелуй на ее обнаженном плече. — Малышка, сегодня я дал тебе синяки. Однажды это будут рубцы. Будут порезы и ожоги. Я никогда не сделаю с тобой того, чего ты не захочешь. К несчастью, ты можешь не знать, что именно тебе не нравится, пока не попробуешь. — В конце концов, вы поймете, что я вас не боюсь. — В конце концов, тебе придется понять, что бояться придется, ради блага нас обоих. Скажи «да, сэр», если поняла. — Да, сэр. — А теперь одевайся, пока я не передумал. — Передумали насчет чего? — Она соскользнула с постели и нашла пижаму. Ее потрясло то, насколько комфортно она чувствовала себя обнаженной рядом с Сореном. Даже в кабинете врача она не любила снимать рубашку. — Насчет лишения тебя девственности в постели, где я лишился своей, не проронив ни слова. Сердце Элеонор ушло в пятки от его слов, произнесенных так просто и без малейшего намека на печаль и стыд, которые она была уверена он испытал той ночью. Она подошла к нему и обняла. Он сидел на кровати. Она стояла перед ним. Наконец, они были на одной высоте. — Я хочу, чтобы наш первый раз был в вашей постели, в доме священника. Можно? — попросила она. — Да. Но это произойдет нескоро. Ты можешь чувствовать, что готова, но я знаю, что нет. Сегодняшнего не должно было произойти. Я не сожалею и определенно не хочу, чтобы ты расстраивалась или стыдилась того, что мы сделали. Но последствия сделанного могут быть огромными. — Тогда мы подождем столько, сколько вы считаете нужным, пока вы не почувствуете себя в безопасности. — Я буду чувствовать себя в безопасности, когда ты начнешь ощущать угрозу. — Я поработаю над этим, — пообещала она и поцеловала его в шею. — Поэтому я хочу, чтобы Кингсли показал тебе кое-что. Возможно, так ты лучше поймешь, с чем связан риск. — Он же не собирается потерять внутри меня свои часы, верно? — Не совсем уверен, что он носит наручные часы. — Тогда можно выдохнуть. Сорен поднял руку и убрал волосы с ее лица. — Ты слишком молода для того, о чем я тебя попрошу. Боль — это одно, но время, полная преданность мне, о которой я прошу — другое. Я слишком сильно тебя люблю, чтобы забирать твою юность у тебя, и не важно, как сильно я ее хочу. Ты должна сосредоточиться на своей жизни. Ты должна пойти в колледж. У тебя должна быть жизнь вне школы и вдали от меня. Ты должна знакомиться с людьми... Затем он остановился, и слова повисли между ними. Знакомиться с людьми? Какими людьми? Прежде чем она успела спросить, он продолжил. — Чем сильнее и умнее, и более независим человек, тем лучше он или она подчиняются, не теряя собственное я. Давным-давно я был кое с кем, кто мог бы умереть по моей команде. Меня очень испугало то, что меня так сильно любят. Мне нужно, чтобы ты помогала мне держать себя под контролем. — Я справлюсь. Прикажите мне умереть за вас. — Элеонор. — Испытайте меня, — сказала она, запуская пальцы в волосы на его затылке. Она не знала, когда еще ей выпадет шанс побыть с ним вот так же наедине, так же интимно прикасаться к нему. Она хотела впитать каждую драгоценную секунду. — Умри для меня, — приказал он, на его лице была маска серьезности. — Пошел нахер, — ответила она и поцеловала кончик его носа. Он рассмеялся и притянул ее ближе к себе. — Ответ был правильным? — Да. Элеонор расслабилась в его объятиях, со слезами на глазах. — Мне так жаль, — начала она. — То есть жаль, что с вами такое произошло, когда вы были ребенком. — Не нужно. Мне не жаль. Мне жаль Элизабет, но не себя. Потребовались годы, чтобы успокоиться на этот счет, но то, что я здесь с тобой на руках, означает, что мне не о чем сожалеть из моего прошлого, которое привело меня в этот момент. — Спасибо. Думаю, я должна сказать то же самое. Мы могли бы не быть здесь, если бы я не угнала те машины. — Не используй это в качестве оправдания, чтобы сделать это снова. — Обещаю. Отныне я святая. — Не верю ни единому слову. Она мягко усмехнулась и еще крепче обняла его. — Я рада, что вы, наконец, рассказали кто вы, — сказала она. — Мне нравится знать, что я не единственная с упоротой семейкой и постыдными моментами в прошлом. Сорен заправил прядь волос ей за ухо и поцеловал в лоб. — Когда мне было восемнадцать, — начал Сорен, — Я ушел из иезуитской школы, которая была мне домом восемь лет. Я собирался в Европу, чтобы осенью поступить в семинарию. Перед отъездом я еще раз приехал сюда. — Сюда? В этот дом? — В этот дом. Я знал, что меня не будет десять лет. Я не хотел, чтобы отец заманил еще одну молодую девушку в брак с ним. Я... — Что? Расскажите мне. Вы можете рассказать все. — Я приехал сюда ночью. Я вырубил отца и кастрировал его. Я не мог заставить себя убить его, но мог помешать ему вступить во второй брак и завести детей, которых он мог сломать. Он так и не узнал, что это был я. Когда он очнулся, я уже был на пути в Европу.