Когда доктор и Реджинальд уехали в больницу, миссис Лоренц с каким-то странным чувством отошла от окна и отправилась наверх в свои покои. Она взяла книгу, но любимое занятие не смогло развеять охвативших ее дум, и женщина принялась беспокойно бродить по комнатам. В какой-то момент она остановилась перед иконами, и вид непорочной Богоматери с Младенцем на руках пробудил в душе миссис Лоренц новые, неизведанные чувства. «Иисус был ее единственным утешением, и ей тоже, как и мне, пришлось отпустить от себя сына», — подумала миссис Лоренц, и обильные слезы закапали на ее шелковое платье. Она долго сидела в глубоком раздумье, наконец встала и бессознательно поднялась в мезонин, где хранились старые вещи и заброшенные игрушки Реджинальда. Лошадь-качалка живо напомнила женщине то время, когда ее малыш сидел на этой игрушке верхом и нетерпеливо дергал красные поводья. А теперь сын с такой же силой теребил струны материнского сердца, и мать слепо повиновалась ему. Опустившись на кожаный чемодан, миссис Лоренц задумчиво взглянула на лежавшую на полу открытую детскую книжку с картинкой: две матери искали в лесу своих детей. Над этой картинкой мальчик пролил несколько горьких слез, и она сама, не желая расстраивать мальчика, забросила книгу подальше, как бросают розу, уколовшись ее шипом. В углу мезонина в полумраке стояла пустая кровать, предназначенная для прислуги на случай болезни мальчика. Воображение миссис Лоренц мгновенно нарисовало длинный ряд белых кроваток с лежавшими на них бледными маленькими страдальцами. — И Реджинальд поехал туда! — воскликнула она с невыносимой болью в сердце и, стремительно поднявшись, поспешно спустилась вниз. — Мэри, помоги мне одеться! — крикнула она горничной. — Нет, причесывать волосы не надо! Достань мое выходное платье и прикажи заложить экипаж — я поеду в больницу! На пороге больницы миссис Лоренц встретила Лиззи Дове с полной корзинкой старых кукол в руках. Девочка, приветливо поклонившись, проследовала за ней. Миссис Лоренц щедро раздавала милостыню, но явно не испытывала и части того удовольствия, какое получала бедная девочка, раздавая свои скромные подарки. — Надеюсь, Реджинальд здоров? — скромно спросила девочка, избегая упоминать о бегстве наследника семьи миллионеров. — Да… Он где-то здесь. И я приехала… — миссис Лоренц остановилась, сама не зная, зачем она оказалась в больнице. — Вот и хорошо, что приехали! — воскликнула девочка. — Дети очень любят видеть нарядных людей, и я думаю, что Реджинальду тоже здесь понравится! Давайте поищем вашего сына, — предложила она и, заметив, что миссис Лоренц остановилась в нерешительности, добавила: — Позвольте, я покажу дорогу… Как во сне миссис Лоренц следовала за своей маленькой проводницей, пока та не остановилась у кровати, на которой покоился вечным сном сиротка Джейми. — Ах! — вскрикнула женщина, точно ее что-то кольнуло в сердце. — Где мой сын? На звук ее голоса с пола поднялся не замеченный ею сразу мальчик, пряча полные слез глаза. — Ты? Здесь?.. — прошептала миссис Лоренс и показала глазами на неподвижное тело на кровати. — А это?.. — Да. Это мой Джейми… — простонал Джим. — У него есть мать? — Нет. Никого нет, кроме меня… — Боже! — прошептала женщина. — А кто же о тебе позаботится, кто тебя приласкает? — Теперь уже никто!.. — зарыдал Джим и снова упал на колени у тела своего друга. Эта сцена тронула миссис Лоренц до глубины души. Она обвела взглядом страдавших от разных болезней детей, маленького покойника, безутешно рыдавшего Джима, и в ее сердце впервые проснулось неведомое чувство сострадания к чужому горю. Она прижала лохматую голову мальчика к своей груди и прошептала: — О нет, теперь у тебя тоже есть мать! Я буду любить тебя как своего сына! В это время к кровати подошли два служителя, чтобы унести тело Джейми. — Я хочу сам заплатить за похороны… — произнес сквозь рыдания Джим. — Нам удалось скопить немного денег на одежду для Джейми… Теперь… Я хочу употребить их для него… Миссис Лоренц шепнула несколько слов служителям и, заверив Джима, что его желание будет исполнено, увела его с собой. В коридоре они встретили доктора Кемпера и Реджинальда, собиравшихся ехать домой. При виде слез своей матери, ведущей за руку Джима, Реджинальд бросился ей навстречу. — О, мама! — воскликнул он. — Как я рад, что ты тоже печальна! И как хорошо, что ты нашла Джима. Теперь мы его больше не отпустим, правда, мама? С сияющим лицом и засверкавшими от радости глазами он повел грязного, убитого горем Джима к выходу. За ними последовали доктор и миссис Лоренц, на печальном лице которой отражалась неподдельная скорбь о безвременно ушедшем маленьком мальчике. На пороге Реджинальд приподнялся на цыпочки и шепнул доктору: — Позвольте мне, пожалуйста, поехать домой в одном экипаже с мамой и Джимом — он так расстроен. Возьмите вместо меня в свою коляску Лиззи Дове, она сегодня тоже грустная… Мальчик был так уверен, что ему не откажут в просьбе, что, не дождавшись ответа, вскочил за Джимом в экипаж. — Ты должен думать обо мне лучше, Джим, — сказал он, усаживаясь рядом с безутешным мальчиком, — потому что я буду теперь добрым. Лиззи поехала с доктором. Он хотел подвезти девочку домой, но миссис Лоренц пригласила ее к себе в гости. — Как вы думаете, доктор, мой кузен Робби поправится? — спросила она по пути. — Пути Господни неисповедимы, Лиззи, — вздохнул доктор. — Нам остается только надеяться и верить… Глава XIX Про экскурсию по дому и визит в мезонин Хорошая ванна, новая одежда и сытный завтрак оживили и отвлекли Джима. Тяжелое горе и бессонница надломили его самоуверенно-строптивый нрав и, казалось, превратили в покорного, податливого мальчика. — Теперь у меня не хватит духу чистить сапоги, — грустно сказал он, глядя на маленький ящик Джейми. — Малыш просил меня принести его сегодня, но даже не взглянул на него… Теперь я оставлю его ящик себе на память. — Да, да, сделай это! Мы поставим его в мезонине, и он будет храниться там с моими игрушками. Пойдем туда! — предложил Реджинальд, желая развлечь своего приятеля. Он побежал в комнату миссис Лоренц, чтобы позвать и Лиззи, но, поглощенный своей затеей, не заметил, что его мать о чем-то серьезно беседует с девочкой. — Я уверена, что мама будет очень рада сделать это. Мы всегда слышали о нем только хорошее, — говорила девочка хозяйке дома. — Лиззи, пойдем с нами смотреть игрушки! — закричал Реджинальд, хватая девочку за руку и таща ее за собой в свою комнату, где он оставил Джима. — Идем скорее, Лиззи! Стоит ли смотреть на эту древность! — торопил он, когда та остановилась на широкой лестничной площадке, чтобы послушать музыкальный бой прекрасных старинных часов. — Ах, как здесь чудесно! — в восторге воскликнула девочка, когда они вошли в комнату Реджинальда. Среди прочих вещей тут лежали костюм, шляпа и перчатки, которые сын миллионера надевал утром для верховой езды, небольшие боксерские перчатки, небольшие рапиры для фехтования и множество других роскошных вещей, говоривших об исполнении любой прихоти маленького баловня. — Хочешь, я дам тебе урок бокса, Джим? — спросил Реджинальд, надевая перчатки и становясь в позицию. — Чарли говорит, что я уже хорошо бью с плеча! — Когда нужно, так я умею драться и без перчаток! — ответил Джим безучастно. — Значит, ты тоже умеешь хорошо боксировать? — спросил Реджинальд в полной уверенности, что все мальчики, в том числе чистильщики обуви, в совершенстве владеют боевыми приемами. — Ну да, я учился драться и уворачиваться от ударов. И умею не хуже других раздавать тумаки. Однако я никогда не делаю этого нарочно или ради удовольствия. Ты сам знаешь, мне есть чем заняться. — Но доктор Кемпер говорит, что это очень полезное упражнение для моего здоровья. — Может быть, это и здорово для тех, кто разъезжает в экипажах и спит за занавесками, — заметил Джим, окидывая взглядом шелковый балдахин над кроватью. — Но я не родился таким богачом, и мне уже с пяти лет пришлось биться за кусок хлеба. — Бедный Джим, — сказал с участием Реджинальд, подходя к мальчику и обнимая его, — теперь тебе не надо будет этого делать: ты будешь жить здесь со мной. — Постоянно играть за кусок хлеба так же тяжело, как и постоянно работать за него, — покачал головой Джим. — Но, по-моему, лучше все-таки работать! — А теперь мы пойдем в мезонин, — торжественно объявил Реджинальд; он не знал, что ответить Джиму, и хотел поскорее закончить неприятный разговор. — Ну, пошли! Только ты, Лиззи, закрой глаза, не то опять будешь на все засматриваться по дороге. Дети пошли через картинную галерею. Реджинальд шел задом наперед, следя, чтобы его друзья не останавливались, но Джим все-таки остановился перед изображением молодой матери с младенцем на руках. Он по привычке поднял руку, чтобы снять свою неизменную фуражку, совсем забыв, что уже отдал ее слуге, когда вошел в дом. — Это Богородица и Христос, — пояснил Реджинальд, недовольный остановкой, — мы посмотрим эту картину в другой раз, Джим! Проходя по галерее, Джим и Лиззи продолжали с благоговением засматриваться на прекрасные картины и чудесные статуи, казавшиеся им живыми. У самого выхода на пьедестале лежал высеченный из мрамора спящий ребенок. Увидев эту статую, Джим остановился, его грудь тяжело приподнялась. Он пропустил Реджинальда вперед и нежно поцеловал мраморные губки малыша. — Какая красота! — заметила девочка, когда они стали подниматься по спиральной лестнице вверх. — А там наверху есть башня. Выгляни-ка из этих узких окон, и ты увидишь верхушки деревьев и синее небо. Ну вот, мы наконец и на месте! — сообщил Реджинальд, одним толчком отворяя дверь в мезонин. — Лиззи, садись вот здесь! И мальчик не без хвастовства принялся опорожнять сундуки и ящики с игрушками. — Это мой певучий волчок, — начал он, показывая игрушку, — он поет так жалобно, что мама каждый раз плакала, когда я его пускал. А это мой павлин: видите, какой у него превосходный хвост? Но я сломал подставку, и теперь он никуда не годится! — заметил мальчик, небрежно бросая в сторону дорогую игрушку. — А вот бедный Жако, моя обезьяна. Он околел, когда мы ездили на морской берег, и мама велела потом набить его опилками и вставить ему стеклянные глаза, чтобы я думал, будто он живой. Но когда я увидел, что он больше не прыгает, не тараторит и не смешит меня, мне не захотелось больше и смотреть на него! С этими словами мальчик ногой отбросил в сторону чучело обезьяны, как ненужную вещь, уже отслужившую свои дни. — А, тебе нравится лошадь-качалка? — спросил он, заметив, что Джим залюбовался красивой игрушкой. — Эта лошадка почти такая же большая, как мой пони Дик. Но я уже вырос, чтобы играть с такими игрушками. Скоро у меня будет настоящий арабский пони, хотя мама говорит, что это не совсем безопасно для меня и что Вилли Сондерс сломал себе руку, когда катался верхом на своем пони. Лиззи, ты опять взялась за книгу! Ты совсем такая же, как все другие девочки! Когда моя двоюродная сестра Эстель приходит сюда, она всегда садится со своей куклой читать книжки и не хочет ни фехтовать, ни играть. Я терпеть не могу девочек!.. Ох, Лиззи, прости меня, я опять забыл… — он бросился к девочке, увлекшейся чтением. — Я не так хотел выразиться, прости меня, Лиззи! — повторил Реджинальд. — Я даже не слышала, что вы сказали, — добродушно ответила девочка, поднимая голову. — О, я произнес нехорошие слова! Но я люблю тебя, Лиззи, ты совсем не такая, как Эстель… Но она тоже хорошая, — прибавил мальчик, приученный хорошо отзываться о своих родных. — Хочешь, Джим, я подарю тебе эту лошадку? Нет, возьми лучше моего Дика, а я скажу маме, чтобы она купила мне арабского пони. — Мне не надо никаких пони, — отозвался Джим, поглаживая шелковистую гриву игрушки, — но Джейми, наверное, полюбил бы вот эту лошадку…