— Да, да, наверное! Но ведь он не может больше играть с ней… Глубокое горе Джима, стоявшего в стороне с опущенной на грудь головой, заставило Реджинальда прекратить свою беспечную болтовню. — О, Джим! Что мне сделать, чтобы ты полюбил меня так же, как любил Джейми? — воскликнул он, глубоко тронутый. — Пусть эта лошадка будет его! Положи ящичек Джейми на седло и знай, что никто никогда не дотронется до вещей твоего друга! — Если ты будешь любить Джейми, я полюблю и тебя! — прошептал Джим, глотая слезы. — Ты увидишь, как я буду любить его! — горячо воскликнул Реджинальд, в полной уверенности, что Джим сдержит свое слово. Глава XX Про свежий воздух и серьезный разговор Когда Джима проводили в комнату, предназначенную ему для ночлега, он вспомнил, что видел в мезонине небольшую кровать. — Я лучше лягу спать там, наверху, — сказал он, указывая пальцем вверх. — Ты хочешь спать в мезонине? — высокомерно спросил Реджинальд. — Но ведь та кровать поставлена для прислуги! — Ну и что? — пожал плечами Джим. — Мне она вполне сгодится, хоть я и не прислуга! — Я хотел сказать, что она недостаточно хороша для тебя, — поправился Реджинальд. — Но мне там больше нравится. К тому же я привык спать на свежем воздухе: там я могу открыть окно и смотреть на звезды! — настаивал Джим. — Оставь его, Реджинальд, пусть он делает как хочет, — заметила миссис Лоренц и приказала слуге: — Тиммон, проводите Джима. Получив от своей хозяйки приказание проводить гостя в мезонин, спесивый слуга угадал в презренном чистильщике сапог нового любимца дома и потому почтительно отвел его наверх и с низким поклоном пожелал спокойной ночи. Но Джим долго не мог заснуть. Лежа в постели, он мысленно перебирал события последних дней и заново переживал их с новой силой. Наконец он встал и отворил окно. «Может быть, я усну, если здесь будет побольше свежего воздуха», — подумал мальчик. Но он был слишком возбужден, чтобы задремать. Взгляд Джима бесцельно блуждал по освещенным луной предметам, принимавшим иногда самые фантастические формы: глаза лошади горели как огненные шары, чучело обезьяны скалило зубы, а хвост павлина сверкал подобно сотне огромных чудовищных глаз. Мальчику казалось, что за ним следят со всех сторон. «Здесь точно в зверинце! Все эти ящики, наверное, тоже набиты разными зверями, как в Ноевом ковчеге», — думал он, поворачиваясь лицом к стене и закрывая глаза. Но заснуть ему так и не удалось: посреди царившей кругом тишины внезапно раздалась резкая песня сверчка, окончательно разогнавшая сон. Тем временем Реджинальд тоже беспокойно метался на своей постели. Слабый свет ночной лампы тускло освещал комнату и, казалось, наполнял ее удушливым смрадом. В комнате матери было тихо, а из-за портьер доносилось ровное, глубокое дыхание гувернантки. Откинув одеяло, маленький миллионер спустил босые ноги на пол, подкрался к дверям и, осторожно повернув ключ, вышел в слабо освещенную прихожую. Большие часы разразились громким боем, и Реджинальд остановился и затаил дыхание, испугавшись, что эти звуки разбудят прислугу. Выждав несколько минут и убедившись, что все в доме спят, мальчик, словно маленькое привидение, прошмыгнул в картинную галерею и невольно вздрогнул, услышав, как за панельной обшивкой стены что-то грызет мышь. Яркий свет луны заливал таинственным блеском изображенные на картинах лица. Казалось, они строгими взглядами провожают крадущегося мимо них Реджинальда, и высеченный из мрамора мальчик тоже казался живым на своем каменном ложе. Даже мышка перестала шуршать за стеной и прислушивалась к тихим шагам, нарушавшим привычную в этот час тишину дома. «Здесь точно в зверинце!» — подумал Джим. Миновав галерею, мальчик приподнял свою длинную рубашонку и стал подниматься по спиральной лестнице. Время от времени его окутывал яркий свет луны, проникавший из узких окон, и серебрил его золотистую головку и голые ножки. Поднявшись наверх, он тихо толкнул дверь и остановился на пороге, озаренный с ног до головы волшебным лунным светом. Джим увидел из своего темного угла таинственное привидение и мгновенно вскочил с кровати. — Джейми, это ты? — спросил он шепотом, в котором слышалась неизъяснимая радость. — Ш-ш-ш-ш… — прошептало привидение, приложив палец к губам. — Это я, Реджинальд… — А-а-а… — разочарованно вздохнул Джим, падая назад на подушки. Реджинальда обидел этот холодный прием. — Я уйду, если ты не хочешь меня видеть, — сказал он, опускаясь на колени, чтобы прикрыть голые ноги. В эту минуту он походил на молившегося ангела. — Джейми точно так же читал свои молитвы, — прошептал Джим, пораженный этим зрелищем. — И я тоже молюсь, хотя я и не всегда добрый, — простодушно ответил Реджинальд. Миновав галерею, мальчик стал подниматься по спиральной лестнице. — Малыш всегда молился за меня. А теперь уже некому это делать… — Я буду молиться за тебя! Это мне больше нравится, чем просить за себя. Ты ведь знаешь, у меня все есть, мне ничего не надо. — Ну хорошо, — согласился Джим, сердце которого нуждалось в утешении. — «Господи, благослови и помилуй меня, не отврати лица Своего от меня…» — начал Реджинальд. — Ты, кажется, только за себя молишься, — перебил его Джим. — Эта молитва так начинается, — возразил Реджинальд, — но я сейчас прибавлю: «Господи, помилуй Джима и не отврати лица Своего от него. Аминь». — Аминь, — повторил Джим. — Я думаю, что Господь услышит твою молитву… Зачем ты пришел сюда? — спросил он уже более дружелюбно. — Джим, я не мог уснуть и все время думал о тебе. Мне казалось, что тебе скучно, вот я и пришел. — Так иди ко мне под одеяло, — предложил Джим. — Я вижу, ты озяб! Реджинальд юркнул в постель и прижался к Джиму. — Как в мезонине хорошо и прохладно! — заметил Реджинальд. — У меня-то в комнате горит лампа и занавески все задернуты, так что совсем не похоже на ночь. А, оказывается, на небе ярко блестят луна и звезды… Я прежде никогда не замечал их! Знаешь, Джим, — сказал он после минутного молчания, — мне кажется, что я тебя больше люблю, чем ты меня. — Я не знаю, насколько ты можешь любить других, — ответил Джим, — но мне кажется, у тебя так много родных и других добрых людей, которых ты обязан любить, что ты никого не любишь от всего сердца. — О, Джим, как ты можешь так думать?! — воскликнул Реджинальд. — Я очень люблю маму, кузена Чарли. И мадемуазель тоже. — А они знают об этом? — Ну да, как же им этого не знать! Ведь потому они и делают все для меня. — Ну, не мешало бы тебе почаще напоминать им о том, что ты их любишь. Да и делом доказывать это! — Я стараюсь. Только быть добрым, оказывается, довольно трудно! — вздохнул Реджинальд. — Как ты думаешь, Джим, можно ли в школе научиться быть добрым? — Как тебе сказать… Не знаю, — признался Джим, — но там, говорят, мальчиков перевоспитывают. — Перевоспитывают, если они недобрые? Как же это делается, Джим? — Их отучают от дурных привычек. — Скажи мне, Джим, если бы ты был сыном моей мамы, а я оказался на твоем месте, была ли бы между нами какая-нибудь разница? — Разумеется! Тогда я был бы миллионером. — А ты был бы добрым? — Не знаю… Может быть, я сделался бы морским разбойником. — Что ты говоришь, Джим! Ведь тогда ты был бы гораздо хуже меня? — Не знаю, но думаю, что ты на моем месте не сделался бы негодяем. Ты и сейчас неплох, только испорчен. — А что меня испортило, Джим? — спросил озабоченно мальчик.