– Чего стоишь? – сказал он сумрачно. – Хочу и стою, – сказал Ваня. – Иди, откуда пришёл. – Сам иди. Не твой лес. – А вот мой! – Как? – Так. Здесь наше подразделение стоит. – Какое подразделение? – Тебя не касается. Видишь – наши кони. Мальчик мотнул чубатой головой назад, и Ваня действительно увидел за деревьями коновязь, лошадей, чёрные бурки и алые башлыки конников. – А ты кто такой? – спросил Ваня. Мальчик небрежно, со щегольским стуком кинул клинок в ножны, сплюнул и растёр сапогом. – Знаки различия понимаешь? – сказал мальчик насмешливо. – Понимаю! – дерзко сказал Ваня, хотя ничего не понимал. – Ну так вот, – строго сказал мальчик, показывая на свой погон, поперёк которого была нашита белая лычка. – Ефрейтор гвардейской кавалерии. Понятно? – Да! Ефрейтор! – с оскорбительной улыбкой сказал Ваня. – Видали мы таких ефрейторов! Мальчик обидчиво мотнул белым чубом. – А вот представь себе, ефрейтор! – сказал он. Но этого показалось ему мало. Он распахнул шинель. Ваня увидел на гимнастёрке большую серебряную медаль на серой шёлковой ленточке. – Видал? Ваня был подавлен. Но он и виду не подал. – Великое дело! – сказал он с кривой улыбкой, чуть не плача от зависти. – Великое не великое, а медаль, – сказал мальчик, – за боевые заслуги. И ступай себе, откуда пришёл, пока цел. – Не больно модничай. А то сам получишь. – От кого? – прищурился роскошный мальчик. – От меня. – От тебя? Молод, брат. – Не моложе твоего. – А тебе сколько лет? – Тебя не касается. А тебе? – Четырнадцать, – сказал мальчик, слегка привирая. – Ге! – сказал Ваня и свистнул. – Чего – ге? – Так какой же ты солдат? – Обыкновенный солдат. Гвардейской кавалерии. – Толкуй! Не положено. – Чего не положено? – Больно молод. – Постарше тебя. – Всё равно не положено. Таких не берут. – А вот меня взяли. – Как же это тебя взяли? – А вот так и взяли. – А на довольствие зачислили? – А как же. – Заливаешь. – Не имею такой привычки. – Побожись. – Честное гвардейское. – На все виды довольствия зачислили? – На все виды. – И оружие дали? – А как же! Всё, что положено. Видал мою шашечку? Знатный, братец, клинок. Златоустовский. Его, если хочешь знать, можно колесом согнуть, и он не сломается. Да это что? У меня ещё бурка есть. Бурочка что надо. На красоту! Но я её только в бою надеваю. А сейчас она за мной в обозе ездит. – … Видал мою шашечку? Знатный, братец, клинок. Златоустовский… Ваня проглотил слюну и довольно жалобно посмотрел на обладателя бурки, которая ездит в обозе. – А меня не взяли, – убито сказал Ваня. – Сперва взяли, а потом сказали – не положено. Я у них даже один раз в палатке спал. У разведчиков, у артиллерийских. – Стало быть, ты им не показался, – сухо сказал роскошный мальчик, – раз они тебя не захотели принять за сына. – Как это – за сына? За какого? – Известно, за какого. За сына полка. А без этого не положено. – А ты – сын? – Я – сын. Я, братец, у наших казачков уже второй год за сына считаюсь. Они меня ещё под Смоленском приняли. Меня, братец, сам майор Вознесенский на свою фамилию записал, поскольку я являюсь круглый сирота. Так что я сейчас называюсь гвардии ефрейтор Вознесенский и служу при майоре Вознесенском связным. Он меня, братец мой, один раз даже вместе с собой в рейд взял. Там наши казачки ночью большой шум в тылу у фашистов сделали. Как ворвутся в одну деревню, где стоял их штаб, а они как выскочат на улицу в одних подштанниках! Мы их там больше чем полторы сотни набили. Мальчик вытащил из ножен свою шашку и показал Ване, как они рубали фашистов. – И ты рубал? – с дрожью восхищения спросил Ваня. Мальчик хотел сказать «а как же», но, как видно, гвардейская совесть удержала его. – Не, – сказал он смущённо. – По правде, я не рубал. У меня тогда ещё шашки не было. Я на тачанке ехал вместе со станковым пулемётом… Ну и, стало быть, иди, откуда пришёл, – сказал вдруг ефрейтор Вознесенский, спохватившись, что слишком дружески болтает с этим неизвестно откуда взявшимся довольно-таки подозрительным гражданином. – Прощай, брат. – Прощай, – уныло сказал Ваня и побрёл прочь. «Стало быть, я им не показался», – с горечью подумал он. Но тотчас всем своим сердцем почувствовал, что это неправда. Нет, нет. Сердце его не могло обмануться. Сердце говорило ему, что он крепко полюбился разведчикам. А всему виной командир батареи капитан Енакиев, который его даже в глаза никогда не видел.