– Кто это «он»? – Дяденька Биденко. Ефрейтор. Разведчик ихний. Может, знаете? – Слыхал, слыхал, – хмурясь ещё сильнее, сказал Енакиев. – Только что-то мне не верится, чтобы ты убежал от Биденко. Не такой он человек. По-моему, голубь, ты что-то сочиняешь. А? – Никак нет, – сказал Ваня, вытягиваясь. – Ничего не сочиняю. Истинная правда. – Слыхал, Соболев? – обратился капитан к своему коневоду, который с живейшим интересом слушал разговор своего командира с мальчишкой. – Так точно, слыхал. – И что же ты скажешь? Может это быть, чтобы мальчик убежал от Биденко? – Да никогда в жизни! – с широкой, блаженной улыбкой воскликнул Соболев. – От Биденко ни один взрослый не убежит, а не то что этот пистолет. Это он, товарищ капитан, извините за такое выражение, просто мало-мало заливает. Ваня даже побледнел от обиды. – С места не сойти! – твёрдо сказал он и метнул на коневода взгляд, полный холодного презрения и достоинства. Потом, весь вспыхнув и залившись румянцем, он стал быстро-быстро, пятое через десятое, рассказывать, как он обхитрил старого разведчика. Когда он дошёл до места с верёвкой, капитан не стал более сдерживаться. Он смахнул перчаткой слёзы, выступившие на глазах, и захохотал таким громким, басистым смехом, что лошади навострили уши и стали тревожно подтанцовывать. А Соболев, не смея в присутствии своего командира смеяться слишком громко – это было не положено, – только крутил головой и прыскал в кулак и всё время повторял: – Ай, Биденко! Ай, знаменитый разведчик! Ай, профессор! Когда же Ваня стал рассказывать о встрече с военным мальчиком, капитан Енакиев вдруг помрачнел, задумался, стал грустным. – Они меня, говорит, за своего сына приняли, – возбуждённо рассказывал Ваня про военного мальчика, – я у них теперь, говорит, сын полка. Я, говорит, с ними один раз даже в рейд ходил, на тачанке сидел вместе со станковым пулемётом. Потому что я своим, говорит, показался. А ты своим, говорит, верно, не показался. Вот они тебя и отослали. Тут Ваня крупно глотнул воздух и жалобно посмотрел в глаза капитану своими наивными прелестными глазами: – Только он это врёт, дяденька, что будто я своим не показался. Я-то своим показался. Верно говорю. Они меня жалели. Да только они ничего поделать не могли против капитана Енакиева. – Что ж, выходит дело, что ты всем «показался», только одному капитану Енакиеву «не показался»? – Да, дяденька, – сказал Ваня, виновато мигая ресницами. – Всем показался, а капитану не показался. А он меня даже ни разу и не видел. Разве это можно судить человека, не видавши? Кабы он меня разок посмотрел, может быть, я бы ему тоже показался. Верно, дяденька? – Ты так думаешь? – сказал капитан, усмехнувшись. – Ну, да ладно. Поглядим. Он решительно поставил ногу в стремя и сел на лошадь. – В ночное с ребятами ездил? – строго спросил он, улыбаясь глазами и разбирая поводья. – Как не ездил! Ездил, дяденька. – На лошади удержишься?… А ну-ка, Соболев, бери его к себе. И не успел Ваня моргнуть, как сильные руки коневода подхватили его с земли и посадили впереди себя на лошади. – К разведчикам! – скомандовал капитан Енакиев, и они помчались галопом. – От Биденко ушёл, а от меня, брат, не уйдёшь, – сказал ординарец, крепко, но осторожно прижимая к себе мальчика. – А я сам не хочу, – сказал Ваня весело. Он чувствовал, что в его судьбе происходит какая-то очень важная, счастливая перемена. Подъехав к блиндажу разведчиков, капитан спрыгнул с лошади и бросил поводья коневоду. – Дожидайтесь, – сказал он и, быстро бренча шпорами, сбежал по ступенькам вниз. 10 Все разведчики были в сборе и как раз в это самое время играли в «козла». Они с таким азартом хлопали костями по столу, что можно было подумать, будто в блиндаже палят из пистолетов. – Встать, смирно! – крикнул дневальный, увидав входящего командира батареи. Разведчики резко вскочили на ноги, побросав кости на стол. А ефрейтор Биденко, который в этот день был дежурным по отделению, как положено – в головном уборе и при оружии, – чёртом подскочил к капитану и отрапортовал: – Товарищ капитан! Команда разведчиков взвода управления вверенной вам батареи. Команда находится в резерве. Люди отдыхают. Во время дежурства никаких происшествий не случилось. Дежурный ефрейтор Биденко. – Здравствуйте, артиллеристы! – Здравия желаем, товарищ капитан! – дружно крикнули разведчики. После этого капитан Енакиев обычно командовал «вольно» и разрешал продолжать заниматься каждому своим делом. Но на этот раз он молча сел на подставленный ему табурет и довольно долго рассматривал трофейную картину «Весна в Германии». Батарейцы хорошо изучили своего командира. Достаточно было посмотреть на его нахмуренные брови под прямым козырьком артиллерийской фуражки, достаточно было увидеть его прищуренные глаза, тронутые вокруг суховатыми морщинками, и твёрдые губы, сложенные под короткими усами в неопределённую, холодную улыбку, чтобы понять, что без хорошего «дрозда» нынче дело не обойдётся. – Стало быть, никаких происшествий не случилось? – сказал капитан, помахивая по столу снятой перчаткой. Биденко молчал, сразу сообразив, куда гнёт командир батареи. – Что ж вы молчите? – Разрешите доложить… – Можете не докладывать. Известно. Хорош у меня разведчик, которого мальчишка вокруг пальца обвёл! Командиру отделения докладывали? – Так точно. Докладывал. – Ну и что же? – Командир отделения четыре наряда не в очередь дал. – Сколько нарядов? – Четыре. – Мало. Доложите ему, что я приказал от себя ещё два наряда прибавить. Итого – шесть. – Слушаюсь. Капитан Енакиев некоторое время не спускал глаз с вытянувшихся перед ним солдат. – Садитесь, орлы, – наконец сказал он, расстёгивая шинель и давая этим понять, что официальный разговор кончен и теперь разрешается держать себя по-семейному. – Отдыхайте. Слыхал я, что вы мужички хозяйственные, будто у вас завёлся какой-то необыкновенный пензенский самосад. Вы бы меня угостили, что ли! Не успел он это сказать, как пять кисетов потянулись к нему, пять нарезанных газетных бумажек и пять зажигалок, готовых вспыхнуть по первому его знаку. Отовсюду слышались голоса: – Моего возьмите, товарищ капитан. Мой будто малость послабже. – Моего попробуйте, мой с можжевельником. – Разрешите, товарищ капитан, я вам скручу. Против меня тоньше никто не скрутит. – Может быть, лёгкого табачку желаете? У меня сухумский, любительский, сладкий, как финик. – Богато живёте, богато живёте, – говорил капитан, неторопливо примеряясь, у кого бы взять табачку. – А ты, Биденко, ты зря свой кисет подставляешь. У тебя я всё равно не возьму. Накуришься твоего табачку, а потом, чего доброго, проспишь всё на свете. – Верно, – подмигнул Горбунов. – Точно. Это он непременно после своей махорки заснул в машине и пастушка нашего прошляпил. – Про это я и намекаю, – сказал капитан. – Товарищ капитан, – жалобно сказал Биденко, – кабы он был обыкновенный мальчик… А ведь это не мальчик, а настоящий чертёнок. Право слово. – А что, верно – хороший малый? – спросил капитан, затягиваясь пензенским самосадом. – Как он вам, братцы, показался? – Паренёк хоть куда, – сказал Горбунов, улыбаясь той широкой, свойской улыбкой, которой привыкли улыбаться все разведчики, говоря о Ване. – Самостоятельный мальчик. И уж одно слово – прирождённый солдат. Мы бы из него знаменитого разведчика сделали. Да, видно, не судьба. – Жалко? – спросил капитан Енакиев.