– Да нет, что же… Жалко не жалко… Он, конечно, и в тылу не пропадёт. А сказать правду, то и жалко. У него душа настоящая, воинская. Ему в армии самое место. – А не сочиняешь? – Чего же тут сочинять! Это сразу заметно. Хотя вам, как нашему командиру батареи, конечно, виднее. – А вы, ребята, почему молчите? – сказал капитан Енакиев, пытливо всматриваясь в солдатские лица. – Как вам показался мальчик? По лицам разведчиков тотчас разлилась такая дружная улыбка, словно она у них была одна, большая, на всю команду, и они улыбались ею не каждый порознь, а все вместе. – Глядите. Думайте. Вам с ним жить, а не мне. – Подходящий паренёк. Одно слово – пастушок, солнышко, – заговорили разведчики, всё ещё не вполне понимая, куда гнёт их капитан. А он строго посмотрел на них и после некоторого, довольно продолжительного раздумья твёрдо сказал: – Ну ладно. Только знайте, что это вам не игрушка, а живая душа… Эй, Соболев! – крикнул он, подойдя к двери. – Давай сюда пастушка. И когда на пороге, к общему изумлению, появился Ваня, капитан сказал, крепко взяв мальчика за плечо: – Получайте вашего пастушка. Пусть пока у вас живёт. А там увидим. 11 Едва капитан Енакиев вышел из блиндажа, как разведчики окружили Ваню. Всем хотелось поскорее узнать, каким образом всё это получилось. – Пастушок! Друг сердечный! – воскликнул Горбунов. – Ну, парень, докладывай! – строго сказал Биденко. – Откуда ты взялся? Где тебя черти носили? Как тебя нашёл капитан Енакиев? – Который капитан Енакиев? – спросил Ваня с недоумением. – А тот самый, кто тебя к нам привёз. – Так нешто это был капитан Енакиев? – Он самый. – Батюшки! – А ты и не знал? – Откуда ж! – воскликнул Ваня, мигая короткими ресницами. – Кабы я знал… Нет, кабы я только догадывался… Правда, дяденька, самый это и был капитан Енакиев? – Разумеется. – Командир батареи? – Точно. Самый он. – Ох, дяденька, неправда ваша! – Погоди, пастушок, – сияя общей улыбкой команды разведчиков, сказал Горбунов. – Ты не восклицай, а лучше всё по порядку рассказывай. Но Ваня, видимо, был так взволнован, что не мог связать и двух слов. Восхищённо сияя глазами, он осматривал новый блиндаж разведчиков, который уже казался ему знакомым и родным, как та палатка, где он в первый раз ночевал с ними. Те же аккуратно разостланные шинели и плащ-палатки, те же вещевые мешки в головах, те же суровые утиральники. Даже медный чайник на печке и рафинад, который Горбунов уже поспешно выкладывал на стол, были те же. Правда, трофейная карбидная лампа была другая. Она неприятно резала глаза своим едким химическим светом, который, как и сама лампа, казался трофейным. И мальчик щурился на неё, морща нос и делая вид, что не может вымолвить ни слова. На самом же деле, если говорить всю правду, он давно уже смекнул, что офицер, с которым он заговорил возле избы, был капитан Енакиев. Только и виду не показал. Недаром солдаты сразу разглядели в нём прирождённого разведчика. А первое правило настоящего разведчика – лучше знать да молчать, чем знать да болтать. Так судьба Вани трижды волшебно обернулась за столь короткое время. 12 Тёмный поздний рассвет чуть брезжил над болотами. Среди чёрных, гнилых лугов, среди дымчатого кустарника, среди полей, покрытых неровными рядами сжатого, но неубранного льна, болота светились бело и слепо, как олово. Озябшие вороны, ночевавшие в кустарнике, уже проснулись и с голодным карканьем перелетали с места на место. Они лениво двигали крыльями, отяжелевшими от ночной сырости. В особенно низких местах на земле лежал плотный белый туман. Призрачные верхушки кочек с пучками мёртвой травы, казалось, плавали на поверхности тумана. Вокруг, насколько хватал глаз, всё было мертво, пустынно, очень тихо. Лишь далеко на востоке туманный воздух время от времени вздрагивал, как будто там мягко, но очень сильно хлопали большой дверью. Но если бы чей-нибудь опытный глаз особенно внимательно присмотрелся к кочкам, выступающим из тумана, то он бы, возможно, и заметил, что две кочки расположены как-то слишком близко друг к другу. Эти две тёмные кочки с пучками травы были шлемы Биденко и Горбунова. Вот уже три часа они неподвижно лежали среди трясины, покрывшись плащ-палатками с нашитыми на них пучками почерневшей травы. Разведчики лежали таким образом, что каждый видел, что делается позади другого. Упёршись локтями в топкую землю и чуть приподняв головы, они напряжённо всматривались каждый в свою сторону. Изредка они перекидывались короткими фразами: – Что-нибудь просматривается? – Пусто. – И у меня пусто. Ни живой души. – Плохо дело. – Да. Неважно. Они находились в тылу у немцев, километрах в тринадцати от линии фронта. С каждой минутой их лица делались всё серьёзнее, озабоченнее. – Не видать? – Не видать. – Давно бы, кажется, пора. – Слышь, глянь на часы. Мои стали, чёрт! Должно, обо что-нибудь стукнул. Сколько времени мы уже дожидаемся? Горбунов поднёс руку с часами к глазам. Он сделал это так плавно, так осторожно, что на его шлеме не шевельнулась ни одна травинка. – Семь тридцать две. Стало быть, ждём уже больше трёх часов. – Ого! Минут пятнадцать, если не больше, они молчали. – Слышь, Вася. – Да. – А что, как его там захватили немцы? Горбунов наконец высказал то самое, что уже давно в глубине души мучило Биденко. Но Биденко сумрачно сжал челюсти, отчего тёмные его скулы обозначились ещё резче. Глаза сузились, стали злыми. – Не каркай! Чем зря языком трепать, наблюдай. – Я и так наблюдаю. Да что ж, когда пусто. И снова они надолго замолчали, изо всех сил напрягая зрение. Вдруг Горбунов шевельнулся, чуть приподнял голову. Это движение было едва заметно. Но оно выражало крайнюю степень волнения. Как у очень дальнозоркого человека, зрачки его глаз сразу резко сократились, стали маленькими, как булавочные головки. Биденко понял, что Горбунов видит нечто очень важное. – Что там такое, Кузьма? – тихо, одними губами спросил Биденко.