Трибуны неистовствовали. Машинисты, готовые навалиться на рычаги локомотивов, сжимали рукоятки побелевшими от напряжения кулаками. Кочегары метали в ревущие пламенем топки уголь. Отмашчики, по одному на каждую колею, стояли, воздев вверх стартовые стяги. Паровозы исходили обильными струями пара. В судейской ложе дамы прикрывали уши ладошками в белых перчатках, мужчины жадно ловили каждое движение внизу… Должен был последовать стартовый выстрел из пушки… Сейчас!.. Уже сейчас!.. Орудие стояло здесь же, мрачное, длиннодульное, чугунное. Рядом с ним возвышался тот, кто единственный мог дать сигнал к началу Великих гонок. Сам Таде! Вот только пауза затягивалась. Фабрикант замер неподвижно, почему-то прижавшись лбом к устремлённой в небо пушке. Шёпот недоумения пронесся по толпе, как под порывом ветра проносится по пруду рябь. Он добрался до самых глубин судейской ложи, туда, где в кресле сидела с бокалом «Dom Pierre Pérignon d'Hautvillers » графиня-мать Мйончинская. – Уже кончилось? – спросила она у случайно оказавшегося неподалёку франта с головой лиса. – Когда награждение Адама-Каетана? Франт любезничал сразу с несколькими красавицами в масках экзотических птиц, но вопрос услышал, повернулся, удивлённо обвёл глазами обеспокоенных гостей и, с изящной грациозностью махнув чаровницам рукой, двинулся сквозь толпу. Ещё один юноша, обладатель аккуратных бакенбард, одетый попроще, в сюртук, а не визитку, но сюртук добротного полотна, пошёл за ним. Едва эти двое пробились к лестнице, спускавшейся к артиллерийской площадке, перед ними вырос, преграждая путь, дворецкий. Франт снял с себя голову лиса, открыв публике одухотворённое бритое лицо, отмеченное решительностью и умом. По толпе ветром пронесся восторженный гул. – Вийт! – истерично вскрикнула одна из дам. – Это же сам Вийт! – Сыскной надзиратель барон Ронислав Вакулович Вийт-Ладимирский, лично! – представился таинственный гость дворецкому. Восхищение заискрилось в глазах великолепной публики. Аристократы, конечно, умеют сдерживать чувства, но всё же отовсюду донеслись вздохи дам и покашливание господ. Казалось, сам воздух забурлил от упоения, да, собственно, экстаза присутствовавших. Дворецкий отступил в сторону, но к Вийту уже бросились находившиеся в судейской ложе хроникёры. – Что произошло? Что вы расследуете? – кричали они. – Ничего, – развёл руками дедуктивист. – Я просто гость. Надеюсь, никакого преступления не случилось-с! Ослепительно улыбнувшись, он вместе с сопровождавшим его юношей легко сбежал по ступеням вниз, к пушке. Заглянул в лицо Анфиру Житеславовичу… Всемогущий бог локомотивов спал. Человек, в жизни которого не было ничего более важного, чем Великие гонки, уснул! Уснул в момент, когда должен был дать им старт! – Господин Таде! – вскричал Вийт. Потрепал фабриканта по плечу. Потом сильнее. – Ваше превосходительство! Фабрикант замычал и зашевелился. Приоткрыл, щурясь, глаза. Поправил на голове зимнюю шапку с опущенными толстыми наушниками. – Гонки! – орал ему в лицо сыскной надзиратель. – Гонки начинаются! Вы должны дать старт! Стреляйте! – Да, да, – сонно пробормотал Анфир Житеславович, поудобнее устраивая щеку на чугунном дуле. – Сейчас… Он вновь мерно задышал. – Да что же это такое! – вспылил детектив, берясь за плечи локомотивщика обеими руками. – Немедленно проснитесь! Таде, сотрясаемый, будто туземный тюркос в руках папского зуава, сладко потянулся. – Великие гонки! – зарычал сыщик. – Старт! Пушка! Полицейский почти насильно вложил в руку Анфира Житеславовича шнур. Таде с видом человека, не совсем понимающего, где находится, пробормотал: – Ах, это вы, барон! А кто этот господин с вами? – Это мой неизменный помощник истопник Фирс! – вскричал вызнавальщик. – Я представлял его вам на рождественском балу у Буков!.. Глаза Таде закрылись. – Вы меня слышите? – орал доследчик. – Вы меня понимаете? Фабрикант приподнял веки, глянул на полицейского затуманенным взором и… Дёрнул шнур. Пушка подпрыгнула. Её дуло изрыгнуло обильное пламя. Прозвучал оглушающий выстрел. Пороховые газы белёсым шаром рванули во все стороны, обдав горячей дымной волной Вийта, Фирса и Таде. Артиллерийская площадка затряслась. Истомившиеся от нетерпения отмашчики в едином порыве взмахнули своими флагами. Дамы на трибунах завизжали. Их кавалеры почему-то разразились громогласным «Ура!». Цилиндры, кэпи, капоры и шляпки взлетели в воздух. Машинисты навалились на рычаги. Помощники машинистов повисли на шнурах гудков. Чёрные локомотивы надрывно, оглушающе завыли, перекрывая и без того невообразимый шум. Струи пара ударили в ясно-голубые небеса. Колёса, проскальзывая по рельсам, завращались. Составы вздрогнули и медленно стронулись с места. Дирижабли в небе тут же принялись искать высоту, чтобы последовать за ними. Вийт, потерявший способность что-либо слышать, крутился на месте, то и дело сталкиваясь с Фирсом, пребывавшем в подобном же состоянии. Рядом с ними совершенно спокойно стоял в своей глупой шапке Таде. Глаза его сонно закрывались… * * * Зрители на трибунах неистовствовали, выпуская наружу всё накопившееся за фасадом благочинности безумие. Поезда уже набрали полную скорость. Они всё ещё шли рядом, обдавая друг друга обильным дымом топок, но локомотив Мйончинского начал потихоньку выдвигаться вперёд. В судейской ложе мирно спал в специально принесённом сюда кресле фабрикант Таде. Доктор Лафарг посчитал пульс на его руке, поочерёдно приподнял каждое веко, поднёс ухо ко рту и послушал дыхание. Гости, перешёптываясь, следили за эскулапом. – Ничего опасного я не нахожу, – произнёс, наконец, лекарь. – Что? – крикнул Вийт. От него отшатнулись стоявшие рядом, и он понял, что говорит слишком громко. Тогда величайший из дедуктивистов переспросил, постаравшись говорить тише: – Что? – А вот с вами всё серьёзнее, – повернулся к нему Лафарг. – Вы и ваш помощник часик-другой вообще ничего слышать не будете! – Что? – переспросил сыскной надзиратель и вновь не сумел соизмерить голос. Лекарь покачал головой, достал из своего чемоданчика тетрадь, стальное перо и непроливайку, начал что-то писать. – Кто ещё из присутствующих ощущает сонливость? – спросил следователь, прочитав записку доктора. Он вновь говорил слишком громко. Все лишь недоумённо переглянулись. Фирс забрал у врача тетрадь. «Пунш пили только Таде и…» Истопник ещё писал, а Вийт уже бросился к гигантской золотой чаше. – Кто-то подмешал в напиток снотворное? – пробормотал Ронислав Вакулович, глядя на пестрящую мелкими пузырьками чёрную поверхность напитка. Его натужный голос слышали все. – Нас отравили! – истошно завопила госпожа Квят, женщина солидная, уважаемая, но с большим воображением. – Яд! Мы все умрём! – Что? – спросил полицейский надзиратель, прислонив ладонь к уху. – Доктор, доктор! – кричала дама, бросаясь к ногам лекаря. – Спасите! Молю, спасите! Лафарг порылся в саквояже и достал небольшой виал тёмного стекла. Подобрал с ближайшего стола хрустальный бокал, налил немного остро пахнущей жидкости, с сомнением посмотрел на госпожу Квят, плеснул ещё чуть-чуть и, наконец, протянул сосуд страждущей. – Это противоядие? – с надеждой вскричала грандкокет. – Это успокоительное, мадам, – произнёс врач. Вийт тем временем понюхал остатки пунша в кубке. По-видимому, он ничего не учуял, поскольку сразу же макнул в жидкость палец и слизнул каплю. – Вкусно! – пробормотал он. Потом поворотился к эскулапу. – Лафарг, есть возможность определить, не подмешано ли сюда снотворное?