Поднялись Вишневский с Куртымовым, перебежали. Поднялся Конышев – сместился, прихрамывая, сгибаясь в три погибели, пристроился боком, выставив табельный «ТТ». Боец из этого мужика был посредственный, надо было оставить его на базе. Подлетели Гундарь с Чумаковым. И тут шевельнулась на опушке ветка, смазанное движение за стволом, блеснуло что-то. – Ложись!!! – заорал капитан дурным голосом. Отменная реакция у бывших фронтовиков – попадали плашмя, за долю секунды до огненной лавы! Били длинными очередями, как минимум из двух стволов. Метались вспышки пламени, тряслась листва. Алексей катился вдоль канавы – там, где он был чуть раньше, пули основательно вспахали землю. Катились и остальные, огрызались беспорядочными выстрелами – но толку никакого, прицелиться невозможно. Хоть пальцами рой землю, чтобы спрятаться! Разразился гневной матерщиной Дьяченко, открыл огонь из «ППШ» – он находился в стороне, на фланге, в него пока не стреляли. Он выпустил весь дисковый магазин, пока противник сориентировался, перенес огонь на него. Дьяченко уже отползал, прижимаясь к земле, волочил за собой на ремне пустой автомат. Заработал под капотом автобуса ручной пулемет Дегтярева! Шорохов садил плотно, почти без пауз, что-то орал, плевался в усы – он прекрасно видел, куда надо стрелять. И ситуация изменилась в корне – противник ее уже не контролировал. Ответный огонь был подавлен, хотя что-то подсказывало, что все остались живы. Алексей, пригибаясь, кинулся вперед, запетлял зигзагами, упал. Видел краем глаза, как кто-то поднялся слева, справа, оперативники тоже смещались. Ругался сержант, меняя диск, потом поднялся, побежал, волоча тяжелую машинку. Свалился, расставил ноги, снова открыл огонь, потроша молодую листву. Противник отступил. Алексей первым ворвался под завесу деревьев, кинулся за ствол корявой осины. Враг не стрелял. На всякий случай он выпустил несколько пуль в плотный полог растительности, сменил обойму. Сержант прекратил огонь, оперативная группа вступала в лес. «А ведь грамотно работаем! – пронеслась мысль. – Будет ли только отдача?» Ковылял Конышев, его обогнали молодые Чумаков с Вишневским. Левее пробивался сквозь кустарник, словно через тропические джунгли, Гундарь. Спешил догнать товарищей бледный Дьяченко – он забрасывал за спину пустой автомат, надрывно кашлял. – Мужики, ложись! – крикнул Алексей. – Сержант, давай веером! Для чистовой обработки, так сказать. Шорохов поднялся, расставив ноги, ударил от бедра. Водил раскаленным стволом пулемета из стороны в сторону, насыщая пространство смертоносным свинцом. Разлетались обрывки кустарника, ветки, ошметки коры с деревьев. Все, иссяк и этот диск. Бросились вперед Куртымов с Петровым, ведя огонь из табельных «ТТ». Взвилось пламя – одна из пуль попала в бензобак спрятанного в кустах автомобиля. Оперативники отшатнулись, присели. Огонь был мощный, сжирал обшивку салона, плавил все, что находилось рядом. Перестарались… Оперативники обогнули кустарник по продавленной колесами земле, замерли у пылающего автомобиля. Это был тот самый «Опель» – по крайней мере соответствовал приметам. Горел салон – чадил черным дымом, в стороне валялись пустые денежные мешки. – Рассредоточиться! – кричал Алексей. – Не стоять на месте! Всем вперед, догнать их! Люди скатывались в канаву, лезли наверх, цепляясь за разросшиеся корни деревьев, топтали подлесок. Кончились осины, впереди возвышался непроницаемый черный ельник – кошмарный сон для того, кто хочет кого-то догнать. «Мы мишени, – мелькнуло в голове, – начнут стрелять – без потерь не уйти». Алексей снова крикнул: – Всем укрыться, не стрелять, объявляется минута молчания! Люди застыли, вслушиваясь. В лесу стояла тишина. Не пели птицы, не убегали преступники. Да какого черта, если они уже убежали! Чертов бор не такой уж маленький, к нему подходят несколько дорог – пусть отвратительных, но по ним можно проехать! Если уж эти черти в городе пропадают бесследно, то в лесу и подавно! Стоит ли искушать судьбу? Он снова командовал: двое на правый фланг, двое – на левый, остальные – вперед, да осторожно, мне трупы не нужны – я еще не готов отдать ваши жизни за Отечество! Искать следы, слушать! Конышеву – вернуться к машине, следить, чтобы пламя на лес не перекинулось – из него все равно бегун хреновый! Петр Антонович надрывался кашлем, ругался – он что, пожарник? Но уже ковылял обратно, боком спускался в канаву… Полчаса народ плутал по лесу, перекликался. Видели следы – бежали люди в кирзовых сапогах, но следы обрывались – то в кустах, то на краю оврагов. Еловые лапы лезли в глаза, обвивались, как объятия ведьмы. Все это было глупо, бесполезно – самое время расписаться в бессилии. Черкасов хрипел: все назад, хватит маяться дурью! Оперативные работники выбирались из канавы, брели в полнейшем изнеможении к остову сгоревшего автомобиля. Пламя иссякло, когда не осталось для него пищи. Петр Антонович ковырялся в горелках, скрежетала обгорелая дверь. Он чихал, затыкал нос. Салон обгорел основательно, искать там что-то было бесполезно. Личных вещей налетчики не оставили. Конышев вытащил с брезгливым видом недогоревшую фуфайку, источающую смрад, выбросил на поляну – вот и весь улов. Дьяченко тряс банковские мешки с сорванными сургучными печатями, словно там могло что-то заваляться. На машине сохранились номерные знаки – Алексей переписал их в блокнот. – Странно, – недоумевал Дьяченко, – зачем они сюда приехали? – Машина наверняка угнанная, – проворчал Алексей. – Не захотели бросать в городе. А здесь бы ее через месяц нашли, и то не факт. Деньги переложили в вещмешки, в обычные сумки – чтобы не бросалось в глаза. Нас не ожидали, никуда не спешили, возможно, делили добычу. Они уже далеко, искать бесполезно. Нужно армию вызывать, чтобы оцеплять район, а кто ее даст? Даже оцепят – они уже десять раз уйдут. Держу пари, у них имелась другая машина на лесной или проселочной дороге. Пересели – и с концами. И не факт, что обретаются сейчас в Уварове, это может быть любой населенный пункт в округе. Но с Уваровым их что-то связывает – это безусловно. Сделаем кружок вокруг леса – час потеряем. Еще раз осмотреться, товарищи оперативники. Подобрать отстрелянные магазины – на них могли остаться отпечатки. И строем – на выход… Удивительно – такая интенсивная перестрелка, и никого не зацепило. У работников милиции имелся боевой опыт, научились увертываться от пуль, значит, и у врагов есть аналогичный опыт? Он последним выходил из леса – все его люди уже топтались у автобуса, закуривали. Сержант Шорохов запустил двигатель, гонял его на холостом ходу. Возникло странное чувство – что-то еще держало в лесу. Ощущение опасности отсутствовало – что-то другое. Алексей медленно шел, хрустел валежник под ногами. Работало боковое зрение. Движение справа – екнуло сердце. Пистолет уже на взводе, резкий разворот через левое плечо. Ноги подогнулись, готовые изобразить пружину. Неблагодарное занятие – увертываться от пуль, но что делать? Застыл мужчина, не успевший юркнуть из-за дерева в гущу боярышника. Он наблюдал за оперативниками, не высовывался. У него были пустые руки, никакого оружия. Одежда странная, словно найденная на помойке и нанизанная в несколько слоев, рваные башмаки, дырявая кепка. Физиономия заросла рыжеватой бородой, страх блестел в воспаленных глазах. Он не рассчитывал, что его засекут – и был очень взволнован. От существа не исходило никакой опасности. Алексей тоже застыл, держал незнакомца на прицеле. Текли секунды, происходило что-то странное. Включилась память: здесь иногда попадаются бродяги: то ли немцы, сбежавшие из плена, то ли бывшие политические. Обитают в лесах, дичают, они безвредны… Один из упомянутых товарищей? Они пристально таращились друг на друга, бродяга сделал глотательное движение, облизнул пересохшие губы под гущей свалянных волос. Он зарос неприлично, на виду оставались одни глаза. Происходило что-то странное – не хотелось кричать, обнародовать свою находку. Да и был ли в ней прок? В данный момент его интересовала только банда. Алексей повел стволом: сюда. Бродяга вышел из оцепенения, затряс головой – нет. Отступил. Черкасов нахмурился, сделал такое лицо, словно собрался стрелять. Бродяга протестующе замахал рукой: не надо! Возможно, он был немой. Он снова попятился, потом развернулся и с неожиданным проворством метнулся в канаву, заросшую кустами. Алексей приглушенно чертыхнулся. Ей-богу, он чуть не выстрелил дикарю в спину, но сдержался. Сомкнулись ветки, усыпанные глянцевой листвой, донеслось сиплое дыхание, хрустнули ветки под ногами. «Ты похож на идиота», – мелькнула обескураживающая мысль. – Алексей Макарович, вы идете? – донеслось с опушки. – Или нашли что? Он глухо выругался, заспешил к опушке, а выходя из леса, сделал вид, что застегивает штаны – мол, приспичило, оттого и задержка. Странное чувство настойчиво твердило, что не надо говорить о случившемся… Глава четвертая – Наслышан о вашем незапланированном боестолкновении, – проворчал начальник милиции майор Черепанов. – Уже что-то, вы хоть как-то, но зацепили банду. Жалко, что закончилось ничем, но все живы, и эти упыри теперь знают, что милиция работает… Ты что устроил на заводе, капитан? Мне уже поступают жалобы. – А что я устроил на заводе? – удивился Алексей. – Указал директору и секретарю парткома на выявленные недостатки в их деятельности, благодаря чему мы имеем еще четыре трупа? Банковские тоже виноваты, Виктор Андреевич, им бы я также указал, но трупы на критику не реагируют. – Да, возможно, ты прав, – поморщился майор. – И все же полегче. Не забывай, что это руководство с партбилетами и надо с ними уважительнее, что ли. Мы же не хотим, чтобы на тебя настрочили донос в райком или, боже упаси, в обком? – Как скажете, Виктор Андреевич, – пожал плечами Алексей. – Я даже с преступниками могу вести себя вежливо и учтиво, предоставлять им адвокатов и удобные условия проживания в изоляторе… В общем, так, Виктор Андреевич, мы пока не знаем, почему преступников потянуло к Чертову бору – случаен этот маневр или их что-то связывает с этим лесом. Мы объехали лесной массив, насколько позволяли складки местности, и не отметили ничего подозрительного. Преступники ушли. Бор огибают две проселочные дороги, а еще одна проходит через лес, но я не уверен, что по ней проедет даже бронетранспортер – такая она непроходимая. Мы вернулись в город на последних каплях бензина. Машина бандитов уничтожена огнем – мы «метко» влепили ей в бензобак. Но в ней и не было ничего существенного. Собрали отстрелянные бандитами магазины, отдали экспертам – отпечатков пальцев не выявлено. Эти люди дьявольски умны и изобретательны. Осталось выяснить, откуда машина… – Уже выяснили, – отмахнулся Черепанов. – Машину угнали ночью с проходной хлебозавода. Это служебный транспорт директора Ильинского. Руководство завода работало всю ночь – по сорванным годовым планам и по аварии, приведшей к обесточиванию предприятия. Люди разошлись, а Ильинский лег спать в рабочем кабинете, чтобы не тратить время на поездку домой… В общем, пропажу государственной собственности обнаружили только после обеда. – Замечательно! – восхитился Алексей. – Опять вопиющая халатность – теперь уже работников проходной и водителя. Их мы тоже не подвергнем разносу, Виктор Андреевич? Я бы проверил и их, и директора Ильинского. Причастность сомнительна, но убедиться надо. Поговорите с военными, Виктор Андреевич, у вас же есть на них выходы? Пусть прочешут местность вокруг леса, поработают с жителями окрестных деревень. Мы могли бы и сами, но штат отдела, мягко говоря, маловат. – Представляю их реакцию… – усмехнулся Черепанов. – Ладно, капитан, за «поговорить» в лоб не дадут. Лишь в десятом часу вечера Алексей задворками выбрался на Базарную улицу, обошел 60‐й дом, отчаянно сопротивляясь нахлынувшим воспоминаниям. Еще не стемнело – сумерки сгущались медленно, зловеще. В некоторых окнах горел тусклый свет. На электричестве экономили, использовались маломощные осветительные приборы. Фонарей на улице и вовсе не было – не дошли еще до них руки. Детская площадка была пуста, на лавочке сидел старый дед, переживший две мировые войны и все, что между ними. Алексей, хоть тресни, не мог вспомнить, как его зовут. Такое ощущение, что старик не постарел – некуда дальше. Он с трудом поворачивал голову. Алексей поздоровался, но тот его не видел и не слышал. А вот старушка, с которой он столкнулся на первом этаже, его узнала. Она смотрелась неважно, опиралась на палочку, но имела ясный ум и хорошее зрение. – Прасковья Семеновна? – Черкасов учтиво склонил голову. Удивительна память человеческая – сколько воды утекло, а ведь приходят на ум правильные слова. – Постой-ка, – скрипнула старушка. – Ты же Алексей, сын Макара Андреевича и Тамары Ульяновны, царствие им небесное… – У вас прекрасная память, – похвалил Алексей. – Да, выжил, вернулся в родные пенаты. У вас-то как? Пришлось задержаться – глаза женщины наполнились слезами, ее прорвало. Она всхлипывала, ощупывала Алексея, проверяя на подлинность, и говорила, говорила, а ему было неловко прерывать женщину. Квартал построили в 24-м – с тех пор и живет здесь, как переехала из частного дома, всех пережила – большинство соседей, двух мужей, обоих деток и даже одного внука, скончавшегося от туберкулеза. Первый муж погиб на Первой мировой – пал за Отечество и царя-батюшку во время знаменитого Брусиловского прорыва. Двое детей остались. Уже в годах была, когда вторично сошлась с мужчиной – военный был, герой Гражданской войны, детей уже поздно было рожать, да и сгинул благоверный в хаосе Антоновского мятежа на Тамбовщине, где командовал красным эскадроном. Ходили слухи, что попал в плен к мятежникам, умирал мучительно и долго – за то, что жег их проклятые мятежные деревни без страха и упрека… Сын погиб на фронте в июне 41-го – только принесли похоронку, а через пару дней уже немцы в Уварове хозяйничали. Дочь умерла от легочной болезни в эвакуации на Урале – туда вывезли всех специалистов химзавода плюс часть оборудования. Неразбериха была страшная, немцы наседали, важнее было вывезти станки, чем членов семей, да и заупрямилась Прасковья Семеновна – давай, мол, одна, ничего со мной не сделается, немцев скоро выгонят, снова встретимся. Так и есть, ничего с ней не сделалось, а о том, что дочь умерла в 43‐м, узнала только в 45-м, когда Победу отметили. Всю оккупацию здесь провела, выжила – немцы не шибко пенсионеров доставали, если те не якшались с партизанами и евреев не прятали… – Что с квартирой, Прасковья Семеновна? – спросил Алексей, едва иссяк поток ее словесности. – Мы в пятой жили. Поселили туда кого или как? – Да вроде никого там нет, – сообщила соседка. – В четвертой живут, в шестой живут, а вот в вашей… Взламывали ее квартирные воры, потом приходили люди из жилконторы с участковым, замок опять повесили… Он распрощался с соседкой, заспешил наверх. Три квартиры на последнем этаже, забитый люк на чердак. Его дверь – по центру, разбухшая от старости и сырости, все еще обитая дерматином. Две скобы, ржавый замок – еще бы доски крест-накрест набили и эпитафию написали! Набора отмычек при себе не было, но трофейный перочинный нож с отверткой имелся. Он выкручивал шурупы из скобы – они не успели проржаветь и намертво врезаться в дерево, аккуратно снял ее вместе с замком. Скрипнула дверь, впуская в нутро квартиры, где он не был много лет. Пахнуло плесенью, сгнившей мебелью, давно забытым детством. Он стоял посреди затхлого пространства и мысленно уносился сквозь толщу времени. Это было так давно, и уже казалось, не с ним… Из полумрака выплывали стены со старыми обоями – выцветшими, пузырящимися. Проявлялись очертания буфета, старого серванта, стулья, составленные друг на друга. Жесткая софа, платяной шкаф в смежной комнате, которая когда-то считалась его. На кухне уцелели неработающая плита, покосившийся настенный шкаф. Из крана капала ржавая вода, и он обрадовался – значит, проявив толику смекалки, можно помыться. Вода была и в туалете, но чтобы выпустить ее на волю, пришлось поколдовать ржавыми отцовскими плоскогубцами, найденными на антресолях. Квартира находилась в полном запустении. И воры побывали – сервант с буфетом нараспашку, под ногами хрустело стекло, ящики комода выдвинуты, содержимое разбросано. Вещей осталось – с гулькин нос. В период оккупации здесь никто не жил – он бы почувствовал чужой дух. Электричество отсутствовало – надо пожаловаться руководству милиции. На окне в родительской комнате сохранились шторы – настолько «суровые», что на них никто не позарился. В зале балкон – небольшой, заваленный многолетним хламом. Пришлось включить фонарь – за окном стемнело. Он рылся в буфете, в комоде, отыскивал полезное для быта. Старые родительские вещи убрал подальше – чтобы сердце не сжималось. В деревянном ящике под сливным бачком обнаружились инструменты, ржавое железо, гвозди. Там же – примитивный накидной замок с набором ключей.