— Я таких вещей не забываю. У тебя вот здесь, — плоский ноготь заскользил по рисунку, — очень характерный переход от головы, и здесь, где ножные крепления, и рога эти… — Хелицеры, — рассеянно поправила я. Значит, неклюды? Надо будет допросить Весника. Мне же запретили! А, плевать. Сама потихоньку разузнаю. — Эстляндия — это же далеко очень? Гнум с готовностью развернул на столе карту и показал мне окраинную губернию. — А чего этот барон через всю империю к тебе добирался? Ты же семь лет назад небось подмастерьем еще был. — Талантливым подмастерьем! — обиделся Гирштейн-младший. — А добирался он не ко мне, а к величеству. Я так понял, то ли у него аудиенция у монарха была, то ли вообще всех неклюдских баронов Бериндий в Мокошь-граде собирал. А печать неклюд мне уже заодно заказал, сокрушался еще, что эстляндские гнумы жаднее столичных. Пришлось поэтому слупить с него втридорога, чтоб честь столицы поддержать. Я попрощалась, не забыв ни самописца, ни своих художеств, кои свернула аккуратненько и в карман положила. Уже на пороге Марк придержал меня за локоток. — Держи, коллежский асессор, мне оно без надобности. А тебе, может, сгодится на что. На ладони у меня оказалось витое серебряное кольцо-печатка с буковкой «ять» на верхней площадке. — Такое вообще на мизинце носить положено, — сообщил гнум, — но у тебя пальчики тонкие. Пока я пыталась сообразить, что вообще происходит, гнум схватил кольцо с моей ладони и быстро надел на мой же средний палец. — В самый раз. Прощевай, асессор, сладких снов. И я пошла домой. «Окольцевали, значит, а проводить не предложили. Недаром я мужчин не люблю», — подумала я мимоходом, а потом сосредоточилась на других мыслях. Время было не совсем уж позднее, но темное. Два часа до полуночи, как сообщили мне верные часики, которые я не забыла к платью приколоть. Поэтому я сначала вышла из переплетения переулков гнумской слободки на набережную — к фонарям, фланирующим людям и проезжающим коляскам, — а потом уж, миновав чародейское присутствие, свернула к Швейному переулку, за которым начиналась Мясоедская. Дорога была мне знакома, я даже знала, что, если свернуть эдак вот от начавшего уже представление кафешантана, там, за углом, будет пекаренка, где, если мне повезет, я разживусь хлебушком на поздний ужин. Есть хотелось уже просто неприлично, даже в животе урчало. Эх, надо было в лазарете еще обед себе стребовать, так сказать, прощальный. Я свернула и нос к носу столкнулась с некой барышней, которую с перепугу приняла невесть за что. Поэтому, сразу встав в боевую стойку, попыталась той барышне врезать посильнее. К нашему обоюдному счастью, удар пришелся вскользь, и кулак мой, прошуршав оборками пелеринки, никакого ущерба не произвел. — Сыскарка! — воскликнула барышня и энергично сплюнула на мостовую. — Шансонетка! — Плевать я не стала, не так, знаете ли, воспитаны. — Жозефина и история коварного обольщения. Матрена Ивановна Величкина. Какими судьбами в наших трущобах? Девушка окинула внимательным взглядом мое платье, скривилась, высокомерно поправила на плечах пелерину. — Работаю я здесь. — Тряхнув смоляными кудрями, она протянула руку в сторону кафешантана. — Давно? — Три дня как. — Она как-то погрустнела, высокомерие свое подсдула. — А Клотильда с Элеонорой, — я покопалась в памяти, чтоб выудить оттуда имена остальных ее товарок, — тоже с тобой? — Они-то как раз в театр служить пристроились. Меня-то не взяли, представь, а рыжуху с коровой белобрысой — с распростертыми объятиями. Перфектно! А как же дружба женская нерушимая? Мы вместе до конца? Или всех троих, или ни одну? Я про это вслух, конечно, не спрашивала. И так все было понятно. — Там брюнеток избыток, — будто кого-то оправдывая, продолжила Жозефина, — в кордебалете-то. — Волосы перекрасить предлагали? Она вздохнула: — Я там такой тарарам подняла, когда отказ получила, такую мерихлюндию устроила… — Поскандалила, значит? Я испытывала к девушке некоторое сочувствие, хотя и не должна была, памятуя хамское отношение ко мне ее и ее подруженек. — А чего на службу опаздываешь? Представление-то уже в разгаре. — После антракта мой выход. — Жозефина пошуршала чем-то под оборками, я заметила выглядывающий из складок ткани бумажный пакет. Значит, не одна я свежей выпечкой поужинать мечтаю. А еще значит, что булочная еще открыта. Я стала спешно прощаться, в животе урчало, да и не было у нас общих тем для разговора с этой случайной знакомицей. — Ты, это, в гости заходи, — неожиданно предложила она. — Вот завтра после полудня, к примеру. Вижу, жизнь тебя потрепать успела, так я помочь могу. Я приподняла вопросительно брови. Что она имеет в виду? Мое платье? — Прокатили тебя со службой-то? — В голосе шансонетки звучало искреннее участие. Я уж открыла рот, чтоб возразить и про карьеру свою блистательную поведать, но передумала. Жозефина работает там, где произошло второе убийство. В понедельник, между прочим, произошло, а сегодня только среда, но вечерним представлениям кафешантана это нисколько не мешает. Жизнь продолжается? Только я сейчас не о всеобщем падении нравов подумала, а о прекрасной возможности лично место преступления осмотреть. Поэтому я потупилась, пробормотала некий нейтрально-жалостливый ответ и заверила собеседницу, что в гости явлюсь с превеликим удовольствием. — Если умеешь что-нибудь руками делать, тебя примут, — сообщила мне та. — У нас и в костюмерной работники требуются, и в буфете. Только совсем уж рано не приходи, я почивать буду. После полудня? Перфектно. У меня как раз будет пауза, для обеда предназначенная. И я, пообещав, что приду, и поблагодарив Жозефину, отправилась сначала в булочную, потом домой. По пути мне все казалось, что за мной кто-то следит, затылок почесывался, будто кто-то вперил в него злобный взгляд, по спине бегали мурашки, и еще, когда я резко оборачивалась, чтоб увидеть преследователя, краешком глаза успевала заметить какую-то тень. Посему, добравшись до вывески меблированных комнат «Гортензия», я испытала изрядное облегчение. Тетя Луша меня ждала, в моей комнате, между прочим, за накрытым к ужину столом, с пыхтящим самоваром и самым недовольным выражением лица из всех возможных. Так что перед сном кроме обильной трапезы я получила еще и прилагающуюся к ней взбучку, рефреном которой звучала фраза: «Порядочная чиновница дома должна ночевать, а не невесть где, даже и в лазарете, даже и с проломленной головой, даже и на задании пострадав, шляться». Я ощутила себя почти как дома — матушка моя тоже любила меня перед сном пожурить. Поэтому примерно за час до полуночи в постели оказалась абсолютно сытая и счастливая чиновница восьмого класса. И, к слову, в эту ночь мне не снились пауки. Глава пятая В коей наитщательно описаны трудовые будни чиновника чародейского приказа Между другими добродетелями, которые честную даму или девицу украшают и от них требуются, есть смирение, начальнейшая и главнейшая добродетель, которая весьма много в себе содержит. И того не довольно, что токмо в простом одеянии ходить, и главу наклонять, и наружными поступками смиренна себя являть, сладкие слова испущать, сего еще гораздо не довольно, но имеет сердце человеческое Бога знать, любить и бояться. По том должно свои собственные слабости, немощи и несовершенство признавать. И для того пред Богом себя смирять, и ближнего своего больше себя почитать. Никого не уничижать, себя ни для какого дарования не возвышать, но каждому в том служить охотну и готову быть… Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению… Люди просыпаются по утрам по-разному. Даже один и тот же человек может проснуться или отдохнувшим и полным сил, или с трудом разлепляя глаза, зевая и мечтая, что когда-нибудь настанет тот день, когда идти никуда будет не нужно, а можно будет лежать под одеялом хоть до морковкина заговения. Я открыла глаза счастливой и готовой к новым свершениям. Меня ждала служба, и приятные коллеги на оной, и тайна, которую потребно было во что бы то ни стало разгадать. Что еще нужно для счастья чиновнику восьмого класса? Я понежилась в постели, над этим раздумывая. Конечно, для совсем уж полного счастья не помешал бы мне карьерный рост. Седьмой класс звучит лучше восьмого, и жалованья к нему прибавляется, и общественного почета. Интересно, а что полагается талантливой Геле Попович, если она паука-убийцу самолично под стражу возьмет? Я немножко и об этом помечтала, так, самую чуточку, и, наконец, поднялась с кровати — навстречу, так сказать, новому дню. К слову, надо бы словарный запас расширить, а то и мыслить я стала канцелярскими устойчивыми выражениями. Утренняя рутина за пару дней стала мне уже привычной. Отгладить мундир и еще одно простенькое платьице из личных запасов. В обед надо будет переодеться, меня же в гости звали, а по этим гостям в мундирах и не походишь особо. Лукерья Павловна утренним визитом меня не порадовала, встретились мы с ней мельком, уже на лестнице, тетя Луша вела в свои апартаменты какого-то мужичонку затрапезного вида, по всему мещанина, поэтому поздоровалась со мною с приветливостью, но как бы между делом. Я вышла на улицу, перехватила поудобнее баул с запасной одеждой, поправила шляпку, очки, ремень самописного чехла и поняла, что изжарюсь заживо, не сходя с этого места. Душная жара накрыла Мокошь-град плотной периной, даже дышалось с трудом, как в натопленной бане. Солнце жарило на тропический манер, поэтому я передвигалась зигзагами — от тенечка к тенечку, сокрушаясь абсолютной непродуваемости суконного мундира. На восьмом зигзаге я заметила слежку, на девятом в ней убедилась. Меня… кхм… пасли, если употреблять терминологию неофициальную, но часто используемую моим учителем Саввой Кузьмичом, вбивавшим основы слежки Вольским курсистам. Вели меня двое — рябой хромоножка в потертом котелке и парень, по виду мастеровой, в картузе, льняной рубахе и сапогах бутылками. Я вздохнула, прикинула, что геройствовать по эдакой жаре — дело глупое, и юркнула в переулок, сразу же отскочив к стене и развернувшись. Через двадцать секунд появился хромоножка. Я бросила под ноги баул и стала в стойку, перекинув самописец за спину. А колечко-то я снять позабыла. Неладно это. Ну то есть для шпика моего неладно. Потому что после резкого точечного удара на лице преследователя отпечаталась аккуратненькая буква «ять». — Чего деретесь, ваш бродь? Сдачи он мне дать даже не попытался, отчего я немало смутилась. — Следишь за мной зачем? — По указанию начальства, — ответил шпик и потер щеку. Его напарник сунулся было к нам, но, увидев, к чему дело движется, замялся, замахал руками издали. — Кто приказал? За вторым шпиком я приглядывала вполглаза, убедившись, что нападать он не намерен. — Эльдар Давидович велел смотреть, чтоб с вами ничего не приключилось. «Знаю, что место плохое… своих людей поставь», — или как-то так говорил Мамаеву Крестовский в том подслушанном мною разговоре. Я смутилась еще больше. Чего я вообще засады секретные устраивать принялась? Людная же улица, опасности никакой не было. Ну идет кто-то и идет! — Простите, обозналась! Я подхватила с земли упавший во время нашей полудраки котелок, отряхнула его и надела на голову пострадавшему. — Приношу свои глубочайшие извинения. Мы вышли из переулка вдвоем, я кивнула парню-мастеровому со всей возможной приветливостью и, чтоб хоть как-то загладить свою вину, пригласила обоих служак: — Давайте я вас хотя бы сельтерской водой угощу. Жарко. И работа у вас… нервная.