— Что еще, Попович? — Шеф посмотрел на меня со страданием во взоре. — Совершенно случайно, — руки не слушались, когда я доставала из кармана смятый рисунок, — вчера у одного отпрыска гнумской фамилии я узнала, что это изображение может обозначать. Чардеи выслушали меня внимательно, я даже получила от своего бенефиса удовольствие. — Печать отвержения? — Крестовский делал какие-то быстрые пометки в своем рабочем блокноте. — Кажется, я о чем-то подобном слышал. — Надо нашего неклюда допросить, Бесник который. — И его спросим, — согласилось начальство, — да только, скорее всего, нам неклюдский барон понадобится, а не наследник непокорный. — Эстляндская волость далековато, — сокрушился Зорин. — Туда, обратно… Неделя, не меньше. А если по почте запрос послать? Так не уважают неклюды наши почтовые службы. — А мы в ближайший к их табору разбойный приказ телеграфируем, — решил шеф. — Бесника ко мне, как только появится. Когда там у вас с ним, Попович, сегодня встреча назначена? Я пожала плечами. — Понятно. Что ж, Попович, вы… гм… орлица! Хвалю! Я раскраснелась уже от удовольствия. Какой же он милый, шеф наш! Так бы и расцеловала! — А еще я знакомицу встретила, которая в том самом кафешантане служит. — Закрепить успех мне хотелось чрезвычайно. — Собираюсь сегодня к ней наведаться, осмотр произвести тайный. — А вот это я вам делать запрещаю, — с той же радостью, что звучала в моем голосе, сообщил шеф. — Ваша задача до субботы без приключений дожить. Поняли? Я грустно кивнула. — Исполняйте! — И мановением руки меня отправили прочь. — Злобствует? — приподнялась со своего места Ляля. — Что опять случилось? — Как обычно. — Я неторопливо сняла с самописца чехол, достала из ящика стола коробочку с запасными кристаллами, поискала глазами, что еще эдакого спокойного сделать, полила цветы из графина. — Я вообще его придирок ко мне не понимаю. — А я не понимаю, как тебе такое твердокаменное спокойствие при нем получается сохранять, — Ольга Петровна покачала головой. — У меня при нашем Семене Аристарховиче ноги отнимаются. — А сердце заходится? — быстро спросила я. — Как дышать забываю… Уфф… Меня отпустило. Значит, не только с моим организмом эдакие катавасии случаются. Значит, точно его высокородие какие-то флюиды чародейские на барышень выпрыскивает. — Он же злой как черт, начальник наш, — продолжила Ляля. — Орет? — Да лучше бы орал! У меня дядюшка крикун записной, я к этому привычная. А Семушка — нет, взглянет эдак презрительно и слова сквозь зубы цедить начинает. Меня с самого начала предупреждали, что он женщин презирает… — И причина на это какая-то имеется? — Что-то такое было… — Ляля воровато оглянулась на дверь и понизила голос. — Знаешь графиню Головину, фрейлину ее императорского величества? Я покачала головой. — Да знаешь. Про нее часто в газетах пишут. Прелестнейшая графиня Г. Я радостно кивнула — знаю! Пресса об этой аристократке писать любила. Графиня Г. на водах устроила великолепный прием, графиня Г. осветила своим присутствием благотворительный аукцион, туалеты графини Г. в этом сезоне заказывались в Париже… — Поговаривают, что у нашего Семена Аристарховича с блистательной фрейлиной роман был страстный, до того как она за Головина замуж вышла. Он даже стрелялся на дуэли… Интереснейший разговор прервался с появлением в приемной Мамаева. — Как поживаете, букашечки? Одна из букашечек хихикнула и покраснела, вторая же внимательно осмотрела мамаевский серый костюм, примечая, не оттопыривается ли где карман приказного чардея от коробочки с обручальным кольцом внутри. — Вашими молитвами, — ответила я за обеих. — Господин статский советник велел мне до субботы не куролесить. Специально тоном подчеркнув слово «суббота», я надеялась, что Эльдар сейчас рассмеется и развеет все мои тревоги, с этой самой субботой связанные. Но он лишь рассеянно кивнул и скрылся в кабинете. Я поднялась с места и бочком подошла к двери. — Зря стараешься, — кисло проговорила Ляля. — Червонец поставлю на то, что они там щитами прикрылись, чтоб ни одного словечка наружу не утекло. — Нам не доверяют? — возмутилась я, будто и не собиралась только что подслушивать. — Не нам, а мне. Вот тут я удивилась. Ольга Петровна продолжила: — Семен Аристархович опасается, что я все, что на службе происходит, дяде пересказываю. Интриги у нас здесь — почище мадридского двора. — А дядя у нас кто? — А дядя у нас — обер-полицмейстер Петухов. Тут я одновременно удивленно открыла рот и получила по спине — да пониже спины, чего уж там — створкой двери, челюсти щелкнули, я прикусила язык. — Зайди к нам, Гелюшка, — велел Зорин. Мамаев наслаждался прохладой, Семен Аристархович кивнул на свободный стул, предлагая мне присесть: — Наши с вами коллеги, Попович, считают, что я должен ввести вас в курс дела. Поэтому сейчас я буду говорить, а вы слушать, не перебивая, по возможности, своими обычными волелюбивыми репликами. Я кивнула. Язык болел, и даже если бы захотела, ничего членораздельного я сейчас слушателям предъявить бы не смогла. — Нам сверху указания спустили об укреплении морального чиновничьего духа и о действиях, кои мы должны для этого укрепления произвести. Вы понимаете? Нет, Попович, не отвечайте! Я сам озвучу. Вас требуют разжаловать и отказать от места, а господину Мамаеву грозит понижение в чиновничьем классе. Я замычала, как глухонемой на паперти. — Мы эти требования исполнять не будем, — успокоил меня Крестовский. — Но чтоб привести наши личные дела в соответствие с требованиями разбойной канцелярии, нам следует некоторым образом защитить и вашу девичью честь, и доброе имя Эльдара Давидовича. Ну или то, что от него осталось. Я осторожненько потрогала языком щеку изнутри и решилась слово молвить: — Шеф, если вы хотите мне сообщить, что помолвка моя будет понарошку, то я и сама уже догадалась. Не стоит на меня сейчас ваши ораторские таланты расходовать. Крестовский удивленно приподнял брови, Зорин крякнул что-то нечленораздельное, я продолжила: — Через пару месяцев или через полгода Эльдар Давидович будет уличен мною в адюльтере, и мы с ним расстанемся, к взаимному удовольствию сторон. Тихо расстанемся, чтоб слухи не пошли, а только наметились, навроде кругов по воде. Я прекрасно понимаю, что брошенная невеста — персонаж трагический, вызывающий сочувствие, в отличие от суфражистки, к появлению которой в стенах чародейского приказа наша берендийская общественность еще не готова. Мамаев опустился передо мною на одно колено и почтительно поцеловал руку: — Сообразительная букашечка. Я выдернула конечность и строго взглянула на жениха: — Еще раз назовешь меня букашечкой, уличу немедленно, и тебя в классе понизят! — Извините, Евангелина Романовна. — Мамаев споро вернулся на свое место. — Душечка? Котик? Я поправила очки, Эльдар замолчал. — Ты, Гелюшка, только никому об этом обмане не рассказывай. — Зорин смотрел на меня с истинно отеческим участием. — Ни маменьке в письме, ни подругам не проболтайся. — Ольга Петровна? — И ей тоже об этом знать не нужно. Ну да, если Ляля — племянница Петухова, предосторожности не помешают. Я бы, конечно, лучше бы ее успокоила, зная, как болезненны ей мамаевские порхания. Но нет так нет. Приказ, даже в такой вот просительной форме полученный, исполнять надо. Я решила, что хотя бы время потяну, расскажу ей уже после обручения, чтоб раньше не терзать дольше необходимого. — Значит, договорились, — произнес Крестовский, уже поднимая руку для своего изгонятельного жеста. Стоп! Мой жест с очками стоил десяти шефовых мановений. — Вы меня только ради этого в кабинет вызывали? Семен Аристархович кивнул, но слегка неуверенно. Этого «слегка» мне хватило, чтоб продолжить. — Шеф!