— Я к тебе, асессор. — Марк Иренович антимоний не разводил, сразу приступив к делу. — Вот. Он достал из внутреннего кармана оплывший кусок металла. — Нашел тебе форму, в которой ту печать отвержения заливал. — Гаджо? — прорычал неклюд. — Тебе известно, что это за штука? — Я приняла у гнума подношение и протянула Беснику. — Такой печатью из неклюдов изгоняют, — пояснил тот, не прикоснувшись к форме. — Запирают внутреннего зверя, а душу изгнанника темным силам отдают. У моего родителя похожая есть. Да я же вашему Крестовскому про то рассказывал. — Ну, мне он, вишь, не пересказал. — Я опустила железку в тканый ридиюольчик, который несла на запястье, потеснив в нем носовой платок, денежку, необходимую любой барышне, даже если она идет гулять с кавалером, и гребешок. — Спасибо, Марк, — поблагодарила я гнума. — Спасибо в карман не положишь и в стакан не нальешь, — начал он обычную гнумскую бодягу, призванную возвеличить свершение и стребовать ответную услугу. — Твое дело с гаджо связано, чавэ? — встревоженно перебил его неклюд. — Это опасно очень. Они поганые люди, нет, даже нелюди. У тебя пахло в комнате… Он у тебя был? «Конечно, был, — подумала я, — Лялины наряды подносил. Недаром мне показалось, что от Палюли дух гадостный. Мне же и Бесник говорил, что изгнанники пованивать начинают, будто душа в теле гниет». А вслух ответила: — Мои служебные дела я с тобой обсуждать не буду. Вел меня на фильму, так веди. — В «Сад наслаждений»? — оживился гнум. Я посмотрела на Бесника, тот подтвердил с нажимом: — В него, на первый этаж. Марк Иренович вдохнул полной грудью и раскрыл рот. Я знала, что за этим последует, даже его стенания по поводу несправедливой судьбинушки и людской неблагодарности могла по пунктам расписать, поэтому предложила: — Идем с нами, если хочешь. — Именно так выглядит твое, асессор, «спасибо»? — Ну, если предпочитаешь на словах… — Я хитро улыбнулась. Даже если у Бесника были возражения насчет увеличения нашей компании, озвучить их он не успел. Марк Иренович ухватил его под руку, привстав на цыпочки: — Тогда надо поторопиться. Перед началом показа надо обязательно в «Крем-глясе» зайти, сливочное мороженое по такой жаре — самое то. «Крем-глясе» оказалось премилым заведением. Мы выбрали столик на веранде, заказали лакомство и с удовольствием съели его, поглядывая на проходящих по бульвару людей. Публика была все больше приличная, нарядно одетая. И я даже мысленно поблагодарила Бесника за то, что его стараниями в красивом платье на прогулку пошла. Платил за нас неклюд, так зыркнув глазищами, когда я предложила внести долю за себя и приглашенного мною гнума, что я решила о равноправии мужчин и женщин более не заикаться. По крайней мере, сегодня. Фильмотеатр «Сад наслаждений» оборудован был богато, ковровыми дорожками, позолотой, яркими пятнами афиш на стенах. И первая фильма мне понравилась. Это была комедия положений, где толстый дядька бегал за шкодливым мальчишкой и все никак не мог его догнать. Тапер наигрывал фоном такой залихватский марш, что даже захотелось подпеть. Я искоса взглянула на неклюда, сидящего от меня по правую руку, тот смотрел на экран широко открытыми глазами, будто опасаясь моргать. — Ты чего? — Первый раз фильму вижу. Понятно. Я-то калач тертый. В Вольске меня матушка часто на показы водила. Там, правда, не так шикарно все обставлено, как в столицах, обычно зал ресторана снимают для этих целей, но все же представление о фильматографе я получила. — Комедии — самое прибыльное. — Под мой левый локоть просунулась голова Марка Иреновича. — Ну еще, пожалуй, про роковую страсть хорошо идет, но тут еще очень от актера зависит. — Гнумы и фильматографом занимаются? — спросила я вполголоса, мешать разговорами остальной публике не хотелось. — Мы всегда на пике прогресса работаем. Я хмыкнула. Если есть хоть какая-то возможность заработать, гнум ее использует, если нет — изобретет возможность. — Только не говори, что это твой фильмотеатр. — Не скажу. Не мой, папенькин, меня он к съемкам пристроить собирается, когда в возраст солидный войду. — И скоро это будет? — заинтересованно спросил неклюд. Спутники мои переговаривались на уровне моей груди, и меня это слегка ажитировало. — Послезавтра, — неохотно ответил Марк. — На празднество не зову, но подарки можете готовить. Я кончиками пальцев раздвинула мужские макушки и поднялась. — Проводить? — Не стоит. — Галантность спутников невольно умилила. — Сама справлюсь. До начала основной фильмы успею вернуться. Пройдя через ряд и немножко запутавшись в плотных занавесях входа, я выбралась в фойе. Уход мой носил характер вовсе не демонстративный, а, скорее, физиологический. Выпитый с Лялей чай, а затем два бокала лимонада в «Крем-глясе» требовали немедленного посещения дамской комнаты. Вот ее-то я и отправилась искать. Места такие оборудуются обычно не у главного входа, поэтому я решительно свернула в глубь здания и обнаружила искомое за вторым поворотом. После еще умылась над белоснежным рукомойником, промокнула лицо и руки своим носовым платком и повертелась перед ростовым зеркалом, разглаживая складочки платья и поправляя шляпку. Все было в порядке, кроме одного. Выйдя из дамской комнаты, я свернула не в ту сторону (да, даже с отважными искательницами подземелий такое бывает!) и поняла это слишком поздно. Толкнув какую-то дверь, переступила через порог. Там было темно, я потянулась рукой вперед, уж не знаю зачем. Подошвы туфелек соскользнули, чтоб не упасть, пришлось оттолкнуться ногами, дверь за спиной захлопнулась. Одновременно зажегся потолочный магический светильник. Я оказалась в чулане, от пола которого наверх вела винтовая лесенка. Подергав дверь и убедившись, что с этой стороны она не открывается, я стала подниматься. Лестница вывела на второй этаж, в коридор, по обе стороны которого был ряд дверей, причем ни одна из них не была похожа на другую. Я немножко поудивлялась эдаким изыскам и, призвав логику, решила, что другой выход должен располагаться в другом конце. Место было душное и какое-то преувеличенно бесшумное, ковровая дорожка под ногами скрадывала шаги, отсутствие окон давило. Я не боялась нисколечко, в конце концов, люди строили, а не сказочные великаны, значит, и план здесь не своеобычный, похожий на другие. Звук открывающейся двери в тишине прозвучал громом небесным, хотя открылась она без скрипов. В коридор вышел пожилой подтянутый мужчина, говоря что-то вполголоса кому-то, оставшемуся в комнате, затем появился и второй собеседник. Я, не ускоряя шага, двигалась дальше, еще не решив, поздороваюсь пристойненько или с расспросами брошусь, как на волю выбраться. — Не благодари, — донеслась до меня фраза пожилого. — А вот и наш экзотический цветочек. Тут я узнала второго мужчину и натурально онемела. Семен Аристархович повернул голову, наши взгляды встретились, знакомая мне жаркая истома пробежала по спине. «Это же шеф! — лихорадочно думала я, чтоб отвлечься от неуместных ощущений. — Я хотела его видеть. Все одно к одному. Это судьба меня заставила не в ту сторону свернуть, чтоб я шефа увидела, чтоб все ему рассказала, чтоб…» Служебные мысли помогали мало, потому что начальство схватило меня за плечо. От прикосновения мне еще чуточку поплохело. Думай, Геля! Не стало бы его высокородие тебя просто так за конечности хватать! Он твое внимание привлечь хочет, чтоб молчала, чтоб личность свою не раскрыла. Думай! Наверное, у шефа здесь встреча с информатором. Тем временем — а прошло секунды три, не больше — начальство склонилось ко мне и велело: — Не пищите, Попович, это надо для дела. Не то чтобы я раньше не целовалась… Бывало. На заре туманной юности, до того, как я суфражистские взгляды на себя примерила и решила, что без мужчин жизнь устраивать правильней, и кавалер у меня был страстно-трепетный, и поцелуй под звездным небом Вольска — да, один, но ведь был! Только вот до сего момента я и не подозревала, что можно целовать вот так — открытым ртом, будто ставя огненные печати, вторгаясь внутрь. Крестовский толкнул мною дверь, мы ввалились в комнату, не прерывая поцелуя. Нога моя запуталась за что-то, возможно край ковра, я покачнулась, но он перехватил меня за спину, развернул, прижал к стене. Его руки и губы не останавливались ни на секунду, я тяжело дышала. Где-то в уголке сознания скукожилась мыслишка, что если мы сейчас не остановимся, на одну невинную девицу в Мокошь-граде станет сегодня меньше. Но мне, если честно, было все равно. Я запустила пальцы в рыжую львиную гриву и тихонько застонала от удовольствия. Видимо, мой едва слышный стон сработал выключателем. А скорее, то, что дверь по левую руку от меня замерцала зеленым светом и распахнулась. Крестовский отстранился, я придержалась руками за стену, чтоб не сползти по ней. На пороге воздвиглась барышня примерно моих лет, в отчаянно-рыжих локонах под черной шляпкой и чиновничьем мундире такого вида, коего мне раньше видеть не приходилось. Черная юбка с разрезами по бокам, такими длинными, что виднелись подвязки шелковых чулок, плотно облегала бедра, приталенный сюртук, расстегнутый на четыре, не меньше, верхние пуговки, позволял любоваться кружевом лифа и даже, если напрячь зрение, лентами корсета незнакомки. Богатству зрелища способствовало также и отсутствие под сюртуком блузки. — Опаздываете, андалузская прелестница, — сказал Семен Аристархович самым противным из своих голосов. — Молодежь за вас всю работу исполняет. — И, взяв меня за руку, спокойно вывел за дверь. Андалузская прелестница нас не преследовала, а дорогу Крестовский знал прекрасно. Коридор, лестница, коридор, поворот, ступеньки. И вот уже я дрожу от холода, это при жаре-то серпеневой, на каком-то заднем дворе рядом с дождевой бочкой, коллекцией покореженных временем табуретов и грядками, флору которых в темноте определить не представляется возможным. — На кого вы шпионите, Попович? — устало спросил шеф, присаживаясь на один из табуретов. — Ни на кого! — прижала я к груди руки. — Случайно так получилось. — То есть вы хотите сказать, — по мере произнесения фраз голос начальства креп и под конец стал напоминать львиный рык, — что приличная барышня вроде вас, пусть и с определенными изъянами в голове, может случайно оказаться в борделе? Сначала я обиделась на «изъяны в голове», потом переспросила: — В борделе? — Да! В доме терпимости, в притоне, в гнезде разврата, в лупанарии… — Я фильму смотрела, — прервала я шефов поток синонимов. — Потом мне выйти надо было от спутников, я заплутала, а тут бордель. Я же, ваше высокородие, и помыслить не могла, что два таких разноплановых заведения, как фильмотеатр и вот это вот, в одном здании разместить можно. Ну вот, тут бордель, а тут вы… А барышня малоодетая, стало быть, порочная женщина? И слава богу, что именно она, а то я уж стала размышлять, в каком чиновничьем ведомстве подобные мундиры уставом носить приписано. Значит, бордель, вы, барышня, господин в серой шляпе, от которого вы личность мою скрыли… На самом деле мне было стыдно просто до обморока и я очень боялась, что сейчас шеф примется за обсуждение того самого «нужного для дела» поцелуя и всех последующих, которые, как я подозревала, для дела были вовсе не нужны. А еще мне было обидно, что Крестовский целовал меня только «для дела», и стыдно за эту обиду, такую бабскую и вообще-то мне не свойственную. Поэтому я просто болтала, загоняя стыд вглубь, и мне даже было неважно, за кого он меня принимает, за шпионку, разгульную девицу или чокнутую суфражистку. — А этот господин серошляпный, как я догадываюсь, информатор ваш. Поэтому и встреча была назначена тайно и поэтому в таком непривычном для вас месте. «Ага, Геля, ври себе и дальше. Место для него непривычное, то-то он все закутки здесь доподлинно изучил! Первый раз шеф твой в этот дом терпимости наведался! А до того — ни ногой!» — Где Мамаев? — прервал мои самокопания Семен Аристархович. — Он же собирался вас с Ольгой Петровной в театр вести. — Он не смог, — ответила я. — Извинялся, сказал, дело важное и неотложное. Вот я от разочарования на фильму и пошла. Стойте, шеф! Значит, вы Эльдара вечером еще не видели? Он вас, видимо, не нашел. Мне же вам столько рассказать надо! Я азартно придвинула второй табурет и присела на него, не забыв проверить перед тем сохранность всех четырех ножек. — Шеф! Наш паук-убийца — это Петухов! Я точно знаю. Красивое лицо Крестовского осветила улыбка — так как светила она в купе с полной мокошь-градской луной, видела я ее во всех подробностях. Хорошая была улыбка, будто ребенку предназначенная, любимому чадушку, от которого любая глупость радостна и умилительна. — Излагайте. Ну, я и изложила. И про коляску, и про неклюда-отступника, и про запашок его явный, про волость Эстляндскую, в которой Петухов службу нес. Не забыла достать из ридикюля форму для печатной отливки, а также рассказать, что Беснику запах гаджо в моей комнате учуять удалось. Крестовский слушал со вниманием, даже не скривился ни разу, только время от времени разбавлял монолог мой сакраментальным «понятно», но в целом с блеском исполнял роль благодарной публики.