– Верь чему хочешь. – Чжу устало пожал плечами. – Доверяет ли мне Чэнь Юлян? Не полностью, я думаю. Но в любом случае он во мне не нуждался. У него там уже был И Цзинькай. Тогда Ма зарыдала. Хрипло, с икотой. Ей казалось, что она плачет так уже много дней. – Почему мы должны играть в эти ужасные игры? Зачем? На мгновение в неверном свете свечей ей показалось, что он колеблется, что его маленькое тело – всего лишь контейнер для чего-то более ужасного. – Разве не все хотят только одного – подняться на самый верх, стать неприкасаемыми? – Я этого не хочу! – Да, – согласился он. Его черные глаза смотрели печально. – Ты не хочешь. Но другие хотят, и ради них эта игра будет продолжаться, пока не закончится. Кто следующее препятствие между Чэнь Юляном и вершиной? Правый министр Го. Поэтому следующий ход Чэнь Юляна будет против него. – Немного помолчав, он мрачно прибавил: – Ты должна подумать о себе, Ма Сюин. Если Чэнь Юлян уничтожит семью Го, он сочтет тебя полезной наградой для командира, который служит ему лучше других. Возможно, она бы пришла в ужас, если бы это стало неожиданностью. Но когда Ма услышала его слова, она уже знала: это просто еще одна часть жизни женщины. Это все равно было больно, но вместо свежей боли возникла все та же невыносимая тяжесть, которую она почувствовала, когда узнала о скором браке с Малышом Го. И как она ни страдала, глядя на гибель Малыша Го, это абсолютно ничего не меняло. Выражение его лица было мрачным, словно он знал, о чем она думает. – Ты позволишь этому случиться или сможешь наконец позволить себе пожелать чего-то иного? – Я не могу! – Ее испугал собственный отчаянный крик. – Кто я такая, по-твоему, чтобы думать, будто могу распоряжаться собственной жизнью? Я женщина! Моя жизнь была в руках отца, потом в руках Малыша Го, а теперь она еще в чьих-то руках. Перестань говорить так, будто я могу хотеть чего-то другого! Это невозможно… – Как ей могло казаться, что он понимает, если он никак не может понять этого? К ее отчаянию, у нее вырвалось рыдание. Через несколько мгновений он сказал: – Я знаю, что ты не хочешь такой жизни. Но другая жизнь не невозможна. – Тогда как? – крикнула она. – Присоединяйся ко мне. Ей удалось бросить на него гневный взгляд: – Перейти на твою сторону? Ты хочешь сказать, на сторону Чэнь Юляна! – Не на его сторону, – ровным голосом поправил он. – На мою сторону. Она не сразу поняла, что он имеет в виду. А когда поняла, она ощутила его предательство как пощечину. – Присоединиться к тебе, – прохрипела она. – Выйти за тебя замуж. Она представила себе эту ужасную перспективу, жесткую, как гроб: свадьба, дети, долг. Есть ли в ней место ее собственным желаниям? Она было подумала, что Чжу другой, она хотела в это верить, а он точно такой же, как все остальные. Смерть Малыша Го просто предоставила ему возможность взять то, что ему хочется. Она услышала голос Сунь Мэна, и ей стало нехорошо: «Он смотрит на тебя как мужчина». От жестокости этих слов у нее дух захватило. У Чжу была мечта, и он говорил ей, что она тоже может иметь собственную мечту, но все это было несерьезно. И, ох, в этот момент она действительно почувствовала желание. Желание причинить ему боль. Он поймал ее яростный взгляд. Но вместо того чтобы ответить взрывом обычной мужской ярости, он озадачил ее: его лицо смягчилось. – Да, выходи за меня. Но не так, как это было бы с Малышом Го. Я хочу тебя слушать, Ма Сюин. У тебя есть то, чего нет у меня: ты сочувствуешь другим, даже тем, кто тебе не нравится. – Вспышка самобичевания, промелькнувшая так быстро, что ее невозможно было заметить. – Люди, которые играют в эту игру, сделают все необходимое, чтобы взойти на вершину, не обращая внимания на других. Всю жизнь я верил, что должен быть таким же, чтобы добиться того, чего мне хочется. А хочется мне добиться того, что мне суждено. Хочется больше всего на свете. Но что это будет за мир, если в нем все будут такими, как Чэнь Юлян? Мир страха и жестокости? Я тоже этого не хочу, если есть другой путь. Но сам я не вижу этого пути. Поэтому присоединяйся ко мне, Ма Сюин. Покажи мне этот путь. Его неожиданная честность пробила брешь в ее гневе. Может, это только кажущаяся честность? Она с болью поняла, что ей хочется ему верить. Ей хочется верить, что он не такой, как все, что этот мужчина умеет видеть свои недостатки и нуждается в ней так же сильно, как она в нем. – Ты хочешь, чтобы я поверила в то, что ты не такой, как другие, – сказала она, и, к ее стыду, ее голос надломился. – Что ты можешь дать мне нечто другое. Как я могу в это поверить? Я не могу! К ее удивлению, его лицо на мгновение исказилось от боли. Уязвимость и тень страха, нечто такое, чего она не видела у него раньше, и это тронуло ее больше, чем все остальное, что произошло между ними. – Я понимаю, как трудно доверять, – сказал он. В его голосе опять промелькнула странная интонация, словно он действительно ее понимает, и Ма представления не имела, что она означает. Он отложил книгу и встал и начал развязывать рубаху. Это было так странно, что Ма смотрела на него в подвешенном состоянии, наполовину парализованная, наполовину смирившаяся, ей казалось, что она видит сон и странность этого сна уносит ее с собой. И только когда показались обнаженные плечи Чжу, она вернулась к жизни, смущенная и потрясенная. Ма резко отвернулась. Едва ли она в первый раз видела кожу мужчины, но почему-то лицо ее горело. Она услышала, как упала его одежда. Затем его прохладные пальцы коснулись ее лица и повернули ее голову. – Смотри, – сказал он. Их тела были так близко друг от друга, одно в одежде, другое без одежды, и с тем же ощущением смирения спящего человека Ма увидела в другом теле отражение себя самой, словно колеблющееся в миске с водой. Чжу наблюдала за ней. На ее лице была такая уязвимость, будто с него содрали кожу, нечто столь болезненное и страшное, что Ма отшатнулась. Оно напоминало лицо человека, закрывающего смертельную рану, на которую сам он не смеет посмотреть из страха, что реальность мгновенно убьет его. Чжу заговорила, спокойно, но под этим поверхностным спокойствием Ма ощутила дрожь страха. – Ма Сюин. Ты видишь нечто такое, что хочешь видеть? «Я женщина», – только что крикнула она Чжу в отчаянии. Теперь, глядя на стоящего перед ней человека с таким же телом, как у нее, она видела не мужчину и не женщину, а совершенно другую сущность: нечто абсолютно особенное. Обещание другого, ставшее реальностью. С ощущением головокружительного ужаса Ма почувствовала, как жесткая схема ее будущего куда-то уходит и остается лишь пустота чистой возможности. Она взяла маленькую огрубевшую руку Чжу и почувствовала, как тепло Чжу перетекает в нее, пока пустое пространство в ее груди не засверкало всем тем, что она никогда не позволяла себе почувствовать. Она уступала ему, оно поглощало ее, и это было самым прекрасным и пугающим из всего, что ей доводилось ощущать. Она желала. Она хотела всего того, что предлагала Чжу, обещая другой путь. Свободу, мечту и жизнь, принадлежащую ей самой. И если ценой всего этого было страдание, какая разница, если она все равно будет страдать, что бы ни выбрала? – Да, – сказала Ма. 15 Аньян. Лето Когда они вернулись из Хичэту, все в Аньяне было серым и неподвижным. Длинные коридоры стояли пустыми; внутренние дворы были голыми. Когда Эсэнь ходил по этим пространствам, где обитало эхо, у него возникало такое чувство, будто он остался один в целом мире. Даже Оюан остался где-то далеко позади, и это его тревожило: словно тень, которая почему-то отделилась от его тела. Эсэнь вошел в резиденцию отца и остановился у входа во внутренний двор, и там он увидел их. Все члены его семьи, его жены и дочери, чиновники и слуги, все были одеты в белое и молча одновременно кланялись. Пока он шел сквозь их толпу, эти непрерывные волны поклонов напоминали тысячу снежно-белых орхидей, которые открывали и закрывали лепестки. Их траурные одежды издавали вздохи. Ему хотелось крикнуть им, чтобы они прекратили, ушли, что им здесь не место и это не его дом, что отец не умер. Но он этого не сделал. Не смог. Он поднялся по лестнице резиденции отца и повернулся к ним лицом, и тут же раздался чей-то одинокий голос: – Да славится Великий князь Хэнани! – Слава Великому князю Хэнани! И стоя там, Эсэнь понял, что все изменилось, что больше ничего прежнего не будет. Следующие длинные, жаркие дни были заполнены церемониями. Одетый в траурный посконный халат, Эсэнь вошел в прохладный семейный храм. Его темное дерево пахло пеплом и ладаном. В глубине возвышались статуи. Эсэня внезапно посетило призрачное видение, как в будущем кто-то будет делать то же самое для него. Его дети, потом внуки будут делать это для его детей. Линия его предков, в которой накопилось больше мертвых, чем живых: всегда больше тех, кто умер, чем еще живых, которые их оплакивают. Он опустился на колени перед Буддой и положил ладони на позолоченную шкатулку с сутрами. Он старался думать об отце, читая молитвы. Воин, истинный монгол, самый преданный слуга Великого Хана. Но затхлый запах храма его отвлекал. Он не мог сосредоточиться на молитвах, не мог должным образом войти в них, чтобы наполнить их смыслом. В его устах это были пустые слова, они ничем не помогали духу отца, который ожидал реинкарнации во тьме под землей. За его спиной открылась дверь. Тень прорезала квадрат падающего в храм света. Эсэнь почувствовал присутствие брата, как прикосновение клейма. Эта сияющая неискренность, пустая игра на публику. Оскорбление, которое излучало само его существо. Чем больше проходило времени после того дня, когда Баосян сбросил Чагана с обрыва, тем острее становились чувства Эсэня к брату. Теперь он думал, что, возможно, единственным, что имело смысл в данный момент, была эта отчетливая ненависть. Он резко сказал служащему храма: – Я запретил кому-либо входить. Тот неуверенно ответил: – Господин, то есть уважаемый Великий князь, это… – Я знаю, кто это! Выведите его отсюда. Он старался сосредоточиться на ритуальных поклонах, на потрескивании разворачиваемых свитков с сутрами, но его сознание фиксировало шепот служителя, удаляющуюся тень и погасшую полоску света из-за двери. Его молитвы были не просто пустыми, они были еще хуже. Бесполезные, убитые слова, ничем не лучше лицемерных речей предателей, которые шевелят губами, не ощущая ничего в душе. Он резко встал, бросил сутры на пол. Святотатственный грохот прервал чтение монаха. Он чувствовал потрясение служителей как внешнее давление: все они желали, чтобы он повиновался ритуалам, чтобы закончил чтение. – Это не настоящее поминовение моего отца, – сказал Эсэнь. – Эти слова. – Сердце его стучало, он чувствовал, как правда сказанного стремительно течет по его жилам с таким же напором, как поток крови. – Я буду помнить и чтить его так, как хотелось бы ему. Так, как он заслуживает. Он зашагал к двери и распахнул ее, вышел под рассеянный свет жемчужного жаркого неба. Пустой двор напомнил ему о тех сотнях людей в белом, которые недавно стояли здесь. Но сегодня там стояла только одна фигура. Издалека роскошный белый наряд Ван Баосяна и его бледное лицо делали его похожим на человека не больше, чем кусок резного нефрита. Оюан вышел оттуда, где он поджидал Эсэня, и Эсэню удалось оторвать взгляд от своего брата. Присутствие Баосяна причиняло ему боль, но присутствие Оюана так же эффективно успокаивало: оно олицетворяло весь порядок и правильность мира. Эсэнь чувствовал, как утихает внутри него буря. Он сказал: – Жаль, что тебе нельзя в храм вместе со мной. Не пришлось бы проходить через это в одиночку. По лицу Оюана пробежала тень. В его голосе звучало странное отчуждение. – Роль сына – воздавать почести отцу и предкам. Духу вашего отца нужна только ваша преданность. – Позволь мне сделать пожертвование от твоего имени. – Вы путаете свое собственное мнение обо мне с мнением вашего отца. Не думаю, чтобы его духу очень хотелось получить от меня весточку. – Он был о тебе высокого мнения, – упрямо настаивал Эсэнь. – Мой отец терпеть не мог глупцов. Разве он бы позволил утвердить мой выбор тебя генералом, если бы не верил в твои способности? Репутация армий Хэнани ничего бы не стоила, если бы не было тебя. Конечно, он хочет, чтобы ты выказал ему уважение. – Затем он понял: – Отец был воином. Если мы хотим почтить его и воздать ему по заслугам, то надо делать это не в храме. Оюан удивленно поднял брови. – Мы победим в этой войне. Вместе, ты и я, мой генерал. Наши армии в Хэнане возродят силу империи Великой Юань; это будет самое долгое правление на этой земле между четырььмя океанами. Наш дом будут вечно помнить как защитников империи. Разве это не лучшая почесть, которой мог бы желать мой отец? Уголок рта Оюана дрогнул: намек на улыбку. Тень, пробежавшая по его лицу, была слишком прозрачной, чтобы скрыть боль. Эсэнь подумал: «Он тоже его оплакивает».