Его слуги были бы менее шокированы, если бы он дал им пощечину. «Скорее, я сам себе дал пощечину у них на глазах», – подумал он злобно. Они все знали правило: ни один мужчина, кроме Великого князя Хэнани, не может заходить на женскую половину его резиденции. Они почти польстили ему тем, что до этого момента им в голову не приходило, что Оюан не мужчина и может ходить, куда ему вздумается. «Привилегия, которой я никогда не желал». Он никогда прежде не пользовался ею; ему вовсе не хотелось видеть Эсэня в роли жеребца среди его кобыл. Но сейчас Оюан ухватил свое отвращение и сжимал его до тех пор, пока не почувствовал жгучую боль, будто ногтем сковырнули присохшую корку на ране. Этой встречи невозможно избежать. Чем больше он злится, тем легче будет сделать этот следующий шаг. В глубине души он понимал, почему это кажется ему таким трудным – потому что это истинная точка невозврата. И понимание того, что эта точка невозврата существует, что, будь он кем угодно, но не самим собой, он мог бы предпочесть не продолжать, было хуже всего. Женские покои были незнакомой территорией. Цвета и запахи и даже сам воздух – все было настолько чужим, что кожа Оюана покрылась мурашками. Пока он бесшумно шагал по коридору, служанки пугались при виде его доспехов, потом успокаивались, увидев его лицо. Каждый раз при этом его злоба росла. Женщины: щебечущие, надушенные, бесполезные существа. Он хотел бы, чтобы его доспехи, со всеми своими острыми краями и запахом металла и крови, могли в самом дел ранить их. Но вместо этого они сами ранили его каждым понимающим взглядом, намекающим на то, что ему место здесь, в этом женском пространстве. Он пылал от унижения, гнева и стыда. Его направили в приемную, где висящие на стенах свитки с мудрыми изречениями буддизма не гармонировали с удушающим количеством стульев, столиков и ваз в современном сине-белом стиле. Две служанки распахнули покрытые черным лаком двери спальни госпожи Борте, и появился Эсэнь. Он был полностью одет, вид у него был расслабленный, а косы расплетены и расчесаны. Доспехи Оюана никак не защищали его от этого зрелища. Одно дело, знать, что у Эсэня есть жены, а другое – видеть доказательство той жизни, которую он вел в действительности. Знать, что он недавно прикасался к другому человеку и что прикасались к нему. В этом царстве женщин и детей, которое всегда будет чужим Оюану, Эсэнь проводил целую жизнь, полную интимных наслаждений и мелких огорчений. Оюан едва не задохнулся от своих эмоций: отвращения, презрения и ревности, – настолько переплетенных друг с другом, что он не мог определить, где кончается одно и начинается другое. А под всем этим крылась пронзительная тоска. Он понятия не имел, жаждал ли обладать всем этим или просто быть иным, и одинаковая невозможность и того и другого вызывала невероятную боль. «Хорошо, – злобно подумал Оюан. – Пусть мне будет больно». Он опустился на колени: – Достопочтенный Великий князь, Бяньлян потерян. Этот недостойный слуга вас подвел. Прошу наказать меня. Эсэнь смотрел на него сверху. На его лице читалось разочарование и много других чувств, которые Оюан не смог определить. В Оюане смешались самые разные чувства, но то же самое переживал Эсэнь. Для него это было новым, и Оюан с горечью понял, что сам стал их источником. – Не надо падать на колени, – наконец произнес Эсэнь. – Я не мой отец. Я не жду, чтобы ты унижался передо мной за потерю, которую я бы и сам не смог предотвратить. Разве ты, по крайней мере, не нанес поражение их войску, устроившему засаду? Ты сделал все, что было в твоих силах. Но Оюан не сделал все, что было в его силах. Он даже не пытался. Он мог бы так легко угодить Эсэню, если бы не решил иначе. Чтобы подавить чувство вины, он попытался дотянуться до гнева глубоко внутри себя. «Ты сделал все, что было в твоих силах». Сочувствие Эсэня глубоко ранило гордость Оюана. Он знал Эсэня лучше, чем кто-либо другой. Как он мог действительно поверить, что Оюан сделал все, что было в его силах? Это говорило о том, что Эсень забыл самое важное о нем: что он был наньжэнем. – Ханбалик не потерпит, что Красные повязки удерживают Бяньлян, – сказал Оюан. – Мы должны отбить его, у нас нет другого выхода. Уважаемый Великий князь, я хочу получить ваше разрешение отправиться к семейству Чжан в Янчжоу и попросить их о помощи в этом предприятии. – Мы должны отобрать у них Бяньлян, это правда, но, по-видимому, я больше верю в твои способности, чем ты сам. Нет необходимости пресмыкаться перед этими жалкими торгашами, – ответил Эсэнь. И прибавил тише: – Я знаю, почему ты бежишь от меня: из чувства стыда. Но в этом нет нужды. Я тебя ни в чем не виню. «Ты должен меня винить!» Несмотря на усилия Оюана сохранить чувство гнева, боль и чувство вины грозили его прикончить. Ему пришлось заставить себя заговорить: – Я случайно познакомился с генералом Чжаном в Хичэту прошлой весной. Какой бы ни была репутация его брата, сам генерал Чжан очень достойный воин. С его помощью мы непременно победим. – Ради всех святых, встань. Мы не должны так беседовать. – На лице Эсэня отразилось страдание. У Оюана защемило сердце. «Почему ты не можешь сделать так, чтобы мне было легче тебя ненавидеть?» – Мой Князь, вы должны обращаться со мной так, как я заслужил. – Так бы и было, если бы ты действительно меня опозорил, – возразил Эсэнь. – Много лет мне говорили, что сам факт назначения тебя моим генералом – это позор. Я не верил в это раньше и не верю сейчас. Я отказываюсь вышвырнуть моего генерала, моего лучшего друга, из-за потери, которую можно вернуть. Поэтому – встань. – Так как Оюан до сих пор не сдвинулся с места, он прибавил, уже тише: – Ты меня вынуждаешь отдать тебе приказ? Комната была настолько пропитана ароматом духов, что у Оюана кружилась голова. Он попал в ловушку в кошмарном женском пространстве, где Эсэнь был господином и Князем. И, как все остальные обитатели этого царства, Оюан тоже принадлежал Эсэню; он был в его власти. Так как Оюан не шевелился, Эсэнь произнес, очень мягко: – Генерал Оюан, встаньте. Это приказ. Не рывок поводка, а прикосновение к подбородку: слова человека, который никогда не представлял себе, что ему могут отказать. И Оюан повиновался. Он встал и почувствовал глубоко в себе, под гневом, прилив удовольствия. То было удовольствие раба, который хочет угодить хозяину; успокоение, наступившее после возвращения порядка в мир хаоса. И в то же мгновение, когда Оюан понял, что чувствует удовольствие, оно почернело, как сердцевина разрезанного банана, оно превратилось в отвращение. Он отшатнулся от истины: он просто услужливый пес, каким его всегда называли. Но, даже погружаясь в трясину ненависти к самому себе, он знал, что, если бы можно было продолжать в том же духе, он бы это сделал. – Подойди ко мне, – сказал Эсэнь. Оюан подошел. Он сознавал, что слуги наблюдают за ними, и видел предательскую щель приоткрытой двери в спальню. Мысль о том, что они все видели, подогревала унижение. Он остановился перед Эсэнем. Так близко, что к нему можно было прикоснуться. Воспоминание о прикосновении пальцев Эсэня к лицу обожгло его. Часть его мечтала снова испытать унижение этого прикосновения, а другая, равная первой, ненавидела Эсэня за то, что он заставил его чувствовать удовольствие и сделал покорным, сам об этом не подозревая. Обе части вызывали боль. Эта общая боль раздавила его. Эсэнь смотрел на него странным, напряженным взглядом: – Поезжай в Янчжоу, если считаешь, что это необходимо. Но перестань беспокоиться о Бяньляне. Ты его отобьешь. А после того, как ты его вернешь, после того, как ты выиграешь для меня эту войну с мятежниками, Великий Хан наградит нас. Я попрошу его дать тебе в награду земли и сына, ты сможешь усыновить мальчика, чтобы он носил твое имя. Это наше будущее, разве ты не понимаешь? Наши сыновья вместе возглавят армии империи Великой Юань. Они завоюют Японию, и Чам[34], и Яву во славу империи, и люди будут помнить их имена, как помнят имена великих ханов. – Он повысил голос: – Разве ты не этого хочешь? Поэтому прекрати себя винить и позволь себе пожелать всего. А я дарую тебе все это. Оюан, потрясенно, с болью глядя на Эсэня, видел, что тот действительно верит в эту картину будущего. В конце концов он ответил охрипшим голосом: – Тогда пойдем вместе со мной на Бяньлян, Эсэнь. Поскачем вместе, как прежде. Давай отвоюем его вместе, чтобы закончить все это и двинуться вперед, к нашему будущему. Он услышал возмущенный шепот слуг: как он посмел так обращаться к Великому князю Хэнани; как он посмел просить больше, чем то, на что имел право. Как будто Великий князь Хэнани может так просто покинуть свои обязанности перед своими владениями, перед своими женами, которые все еще соперничают в борьбе за этого драгоценного сына. Оюан чувствовал неприязнь госпожи Борте, сочащуюся сквозь двери спальни. «Выбери меня», – подумал он, не отрывая глаз от лица Эсэня, и его затошнило. Эсэнь ответил не сразу. Его рука дрогнула, и Оюан перестал дышать, но затем Эсэнь опомнился и сцепил руки за спиной. – Идет снег? – внезапно спросил он. Это было так странно, что Оюан не сразу понял, что на его волосах, должно быть, еще лежит снег. Эсэнь смотрел на него с обращенным внутрь себя, несчастным выражением лица, как человек, борющийся с болью, которую не ожидал испытать. – Ты, наверное, не знаешь – был в дороге. Это первый снег: он начался позже обычного в этом году. Первый снегопад, на который влюбленные любят смотреть вместе. И все те вещи, которых Оюану никогда не суждено иметь, тоже присутствовали, подобно преследующим его призракам. Вот почему он хотел злиться, чтобы гнев смыл все то, что он может почувствовать. Но его гнев оказался недостаточно сильным, и он сам утонул. Эсэнь сказал все еще с тем странным выражением боли на лице: – Если я тебе там нужен, я поеду с тобой. Он всегда давал Оюану все, чего тот хотел. Оюан представил себе, как снег падает снаружи, укрывает все своей холодной, приглушенной тишиной. Если бы он мог взять эту белизну и закутать в нее свое сердце, чтобы ничто больше никогда не могло причинить ему боль! Обстановка в конторе господина Вана была менее оживленной, чем привык видеть Оюан. Пускай Эсэнь не смог лишить господина Вана его титулов, но опала сильно ударила по нему. Несмотря на все события, господин Ван по-прежнему сидел за своим письменным столом и, как всегда, усердно работал. Или, возможно, просто решил использовать всю ту власть, которую ему оставили. – Приветствую вас, мой господин. – Оюан поклонился и вручил свое прошение о выделении ресурсов на предстоящую осаду Бяньляна. Он уже поручил Шао начать приготовления, чтобы они были готовы выступить, как только Оюан вернется из Янчжоу. Господин Ван с насмешливым выражением лица просмотрел список: Оюан не пытался ни на чем сэкономить. – Вы превзошли себя, генерал. Сначала вы потеряли десять тысяч солдат во время операции, которая должна была разгромить противника. Теперь ваша ошибка привела к тому, что мятежники посадили Сияющего Князя на исторический трон последней законной династии, которая должна была править здесь, на севере. – Его непроницаемые черные глаза сверкнули. – Как потомку предателя, вам следует, может быть, проявить осторожность в следующей кампании, не то люди начнут сомневаться, вызваны ваши ошибки некомпетентностью или чем-то иным. Господин Ван испытывает ностальгию по прошлому, как и любой чистокровный наньжэнь, понял вдруг Оюан. Если бы он знал, что Оюан позволил мятежникам захватить Бяньлян… Он отогнал от себя эту мысль. Это говорит лишь обычная ревность господина Вана. – Чтобы обеспечить мой успех, мой господин, вам нужно только выполнить мои требования без возражений. Или вы предпочитаете, чтобы я прибег к помощи Великого князя Хэнани? Учитывая то, как он к вам расположен, результат будет не в вашу пользу. Сколько земли у вас осталось? Будет жаль, если он сочтет нужным отобрать все, что осталось… Господин Ван встал, обошел свой письменный стол и ударил Оюана по лицу. Удар был слабым, как и следовало ожидать от ученого, но его хватило, чтобы голова Оюана дернулась в сторону. Когда он снова посмотрел на господина Вана, тот холодно произнес: – Я знаю, вы считаете, что вы лучше меня. В глазах моего брата так и есть, безусловно. Но я все еще выше вас, и я все еще могу сделать вот так. За то, что наньчжэнь ударит монгола, полагалась смертная казнь через удушение. Но даже если бы не это, Оюан не нанес бы ответный удар: слишком явно несчастным был господин Ван. Вся его жизнь была полна унижения и сознания своей бесполезности. Перед Оюаном промелькнуло видение другого опустошенного, страдающего лица: монаха-мятежника, который не мог поверить своим глазам, глядя на кровоточащий обрубок своей правой руки. Этому монаху предстояла такая же жизнь, полная позора и бессилия, как и господину Вану. Такое будущее было знакомо Оюану лучше, чем кому-либо другому. Самое страшное наказание – быть оставленным в живых. Он спросил: – Это мне в благодарность за то, что я спас жизнь моему господину? – Я должен за это благодарить?! – с горечью воскликнул господин Ван. – За то, что вы спасли меня, так что теперь брат может обвинять меня в том, что я сбросил отца с утеса! Оюан не смог удержаться от мести за пощечину. Он ответил жестко: – Будь вы сильнее, – «то есть, не будь ты никчемным умником», – вы бы смогли его спасти. Господин Ван побелел: – И за это меня так и не простили. – Он вернулся к своему креслу и снова сел за стол. Не поднимая глаз, хрипло произнес: – Берите все, что вам нужно. Делайте что хотите. Оюан ушел, думая, что все прошло на удивление гладко. Если единственная месть господина Вана за унижение – это пощечина, тогда не о чем волноваться. Но в какой-то тревожный момент он вспомнил Алтана. Аньян от Янчжоу отделяло расстояние больше тысячи ли. Оюан, быстро плывя на юг по Великому каналу на битком забитом людьми торговом судне, смотрел, как меняется пейзаж. Затопленные в зимний период равнины под сверкающей желтой водой сменились картинами лихорадочной деятельности: крестьян на полях, рынков на арках мостов, промышленных предприятий. А потом наконец появились горы сверкающей белой соли, тянущиеся вдаль, сколько хватало глаз. Обширная торговая империя семьи Чжан, столицей которой был большой, обнесенный стенами город Янчжоу. Вода принесла их прямо в этот город. По широким каналам Оюан проплывал мимо садов за высокими стенами, под каменными мостами, между знаменитыми черно-зелеными особняками квартала удовольствий. Каждая улица свидетельствовала о богатстве. Обычные жители носили яркие одежды из парчи и шелков этого района, их волосы были уложены в высокие прически, заколотые шпильками, украшенные драгоценностями; они выходили из паланкинов, которые выглядели так, словно их окунули в золото. Зрелище было великолепное. Увидев все это в Янчжоу, Оюан считал себя адекватно подготовленным к тому, чего следовало ожидать от резиденции семейства Чжан. Но даже он, выросший в высокопоставленной семье, был потрясен. Возможно, охоты Великого Хана демонстрировали самые красивые вещи четырех каганатов, но некоторая монгольская простота все же преобладала. В отличие от них, Никчемный Чжан построил себе просто императорский дворец: безвкусное олицетворение невероятно богатого человека, построенное в вековых традициях региона, привыкшего производить и потреблять всю роскошь империи. В зале, обставленном черной лаковой мебелью с золотом, сидел сам хозяин в кресле, больше похожем на трон. В Янчжоу было теплее, чем в Аньяне, но это не совсем объясняло необходимость целой шеренги служанок с веерами, обмахивающих его. Он уставился на Оюана, и глаза его заблестели от жадного любопытства. Когда Оюан закончил ритуал приветствий, Никчемный Чжан грубо расхохотался: – Так это тот евнух, о котором так высоко отзывается мой брат! Вижу, что он забыл упомянуть некоторые важные подробности. Я ожидал увидеть слабого старика. – Он окинул Оюана взглядом с головы до ног, оценивая так же, как оценивают при покупке стоимость новой наложницы по качеству кожи и размеру ступней. – Я думал, у монголов совсем нет вкуса. Теперь я убедился, что самое красивое они ставят во главе армий. У армии мужчин сразу же возникает желание их защищать! Тут вошел генерал Чжан: – Старший брат, я слышал, что прибыл генерал Оюан из Хэнани… А, вы уже благополучно добрались, – сказал он, увидев Оюана, и приветливо улыбнулся ему: – Теперь, когда вы уже поприветствовали моего брата, прошу вас пройти со мной в приемный зал. Мы подготовили для вас радушный прием. – Мне уже оказали весьма радушный прием, – сдержанно ответил Оюан. Когда они вышли, генерал Чжан сказал: – Не сомневаюсь. Почему я пришел, как вы считаете? – Ваш брат сказал, что, по его мнению, я вызываю у мужчин покровительственные чувства. – Ему казалось, что он сможет повторить оскорбление с юмором, но плохо оценил свою способность подавлять гнев. – Хотите верьте, хотите нет, он все же обладает некоторыми положительными качествами. Но я понимаю, что вы в данный момент не склонны поверить мне на слово. – Я доверяю суждению тех, кого уважаю. Чжан улыбнулся: – Не слишком доверяйте мне. Я еще не был мужчиной, когда он делал свои первые успешные шаги. Как младший брат, я многим ему обязан. – Не сомневаюсь, что это теперь уравновешивает то, чем он обязан вам.