– Кто-то пытался убить тебя, Максаим? Не знаю, что бы ответил ей отец. Возможно, придумал бы отговорку или, рассмеявшись, обратил все в шутку, которая вряд ли пришлась бы маменьке по душе. Но сегодня в Илистой Норе все шло совсем не так, как нужно. Сегодня первую скрипку играли отнюдь не люди, и жалко, что я смогла оценить это далеко не сразу. Раздался крик. Испуганный, женский, он перешел в визг и тут же захлебнулся. Залаяли собаки, кто-то зарычал, кто-то помянул Дев, а потом… – Тень демона! – закричали на улице. И люди, как эхо, стали повторять: «Тень демона! Тень демона!» И было в этом крике что-то помимо страха. В нем было удовлетворение. Маменька побледнела еще больше. Не берусь судить, но, кажется, я тоже. Про тень демона нам рассказывала старая Туйма. В этом же самом доме, когда бревенчатые стены стонали от снежной пурги, а пламя в камине казалось таким теплым и родным. Возможно, это предвещало пробуждение силы, а возможно, в тот зимний вечер нам с братом просто было хорошо, и даже травяной чай не казался таким противным, как обычно. Графиня Астер не приветствовала такие разговоры между первой и второй переменой блюд, но и не особо запрещала, сводя все к мракобесию крестьян. Отец смеялся. И только в одном случае они оба замолкали и быстро переводили разговор на другую тему – когда речь заходила о Людвиге Астере. Он был нашим троюродным или даже четвероюродным… в общем, незнамосколькоюродным прапрапрапрапрадедом. Такой же младший сын, как и наш отец. Молва гласила, что единственным его недостатком являлась женитьба на «неподходящей женщине». В этом месте Илберт всегда спрашивал, что значит «неподходящей»? Она не умела правильно ходить? Старая женщина поджимала губы и нехотя поясняла, что та была камеристкой вдовствующей графини, а потом добавляла странное и непонятное слово «мезальянс». Оно казалось мне особенно гадким, каким-то скользким, как заразная болезнь вроде болотной лихорадки. Я даже с тревогой приглядывалась к слугам матушки, боясь увидеть у них все признаки этого самого «мезальянса». Но годы шли, и Людвиг продолжал жить с той самой камеристкой, поплевывая на мнение семьи. В конце концов, он ведь не был первым наследником. Туйма никогда не рассказывала, сколько они прожили, но в один зимний день младшего Астера нашли в постели мертвым. В этом самом доме. Его отравил лакей, затаивший обиду на хозяина, отказавшегося дать рабу обещанную свободу. Последнее особенно подчеркивалось, благо мертвый не мог сам рассказать, кому и чего он в хмельном бреду пообещал. Раба четвертовали и на той истории поставили жирную точку. Сказка же, рассказанная Туймой однажды вечером, немного отличалась от официальной версии, которую скормили серым псам. Здесь, на севере, многое отличалось от общепринятого. Шепотом, под треск очага, старая нянька говорила, что отравил Астера вовсе не казненный, а молодая жена. А через несколько часов после смерти Людвига тот самый раб-лакей взял на кухне столовый нож, в кладовке – веревку, и, подвесив молодую вдову, так и не успевшую насладиться вдовством, во дворе, словно свиную тушу, заживо ее разделал. Когда слуги и рабочие шахты прибежали на крики, которые давно уже утратили всякое сходство с человеческими, слуга сидел на снегу и запихивал в рот куски плоти, выл, давился и снова запихивал. И было в его глазах что-то, что впоследствии окрестили самой тьмой, что-то, чему не место в этом мире. А может, у страха глаза велики и то, что он сделал, не укладывалось в головах людей настолько, что проще было списать произошедшее на происки демонов? Сама вдова в это время еще была жива, но никто так и не решился подойти к ней и нанести удар милосердия. Тогда тоже говорили о тени демона. «Тень демона!» – эхом откликнулись снаружи, и я поняла, что уже бегу вслед за отцом, отмахиваясь от вопроса Мэрдока. Бегу, сжимая в одной руке окровавленный кол, стягивая во вторую «зерна изменений». Я почти готова была ударить, почти готова увидеть, как кто-то поедает плоть, сидя на красном снегу. Ржали лошади, карета с орлом на дверце прогрохотала по каменному мосту и исчезла среди темных холмов. Бежать и останавливать ее никто не собирался. Были проблемы и тут. Плоть никто не поедал, хотя снег быстро впитывал брызнувшую во все стороны кровь. В первый момент она показалась мне нереально светлой, почти алой, как рубины в матушкином ожерелье… А во второй момент я смогла разглядеть картину целиком. Мур держал в руках нож, очень тонкий, острый, почти танцующий между пальцами. Этим ножом слуга, стоявший сейчас с непередаваемым выражением лица, только что перерезал глотку рябому Оросу. – Тень демона! – снова закричал один из рабочих, факелом указывая на слугу нотариуса. – Он пролил кровь Змея и теперь расплачивается! Рабочие ответили утвердительным гулом. Они были напуганы, но они не боялись, а, скорее, благоговели перед тем, что видели. Женский плач захлебнулся. – Мур! – произнес отец. Он даже не повысил голоса, а слуга уже заморгал, поворачиваясь к нам лицом. Немного растерянным, немного обиженным, словно детским. Ребенок, которого взрослый окликнул таким тоном, что тот понял: нагоняя не избежать – но пока еще не понимал, за что. – А старикашка-то сбежал, – указал на холмы, по которым неслась карета с клубящимся под колесами снегом, шахтер в вязаной, надвинутой на самые глаза шапке. Рядом с ним с серьезным видом стоял мальчишка лет четырнадцати. – Но от тени демона не убежишь. Остальные одобрительно закивали. Я видела далекий огонек факела, закрепленного на стене кареты, в остальном такой же черной, как и подступавшая к Илистой Норе ночь. Я даже чувствовала его далекое трепыхание – это как держишь в руке птичку, маленькую и напуганную, и знаешь: стоит тебе чуть сильнее сжать ладонь, и она замрет навсегда. Я тоже знала, что стоит разжать пальцы, выпуская «зерна изменений», и далекое пламя покорится, лизнет дерево экипажа, пройдется по козлам, станцует на рессорах, накинется на занавески, пожирая обивку…. Я заставила себя погасить магию. Что бы там ни говорили о магах, мы не кровожадные твари, что швыряются огнем направо и налево. А спустя секунду далекий огонек с запоздалым сожалением исчез, растворился в сумраке, стал слишком далеким, чтобы я могла дотянуться до него. У всего есть предел, даже у магии. Тело Ороса, которому опекун Мэрдока доверял подавать себе еду за столом, упало на растаявший от горячей крови снег. – Мур, – повторил папенька. – Что ты творишь? – Я? – спросил слуга и уставился на нож так, будто видел его впервые в жизни. Лезвие, которое еще недавно так танцевало в его руках, что казалось продолжением пальцев, неловко полетело на землю, мужчина попятился от убитого. – Хозяин, я… – Вызывайте серых, – процедил Мэрдок. – Убийца должен быть наказан. – Будет, – заверил его граф Астер, кивнув двоим охранникам, что обычно дежурили у входа в шахту. – Запереть. – Хозяин, это не я! – закричал Мур, дико озираясь. Люди снова загудели, зашептались, заговорили все разом. – Кто-то пытался убить графа? – Двое рабочих шагнули вперед. – Да, повариха сказала, что в шахту подложили заряд, и не один. – Еще пятеро посмотрели на Мэрдока, на меня, на замершую в дверях матушку. – Может, там и сейчас зарядов полно. – Один из них плюнул вслед скрывшейся карете. – Столько людей чуть к Девам не отправили!!! – пожаловалась неизвестно кому одна из женщин. – Так за что же Мура виноватить? – Старый шахтер, что выполнял обязанности счетовода, взмахнул палкой перед самым носом моего сокурсника, и тот вынужден был отступить. – Не по-людски это… – За спиной графа Хоторна уже стояли трое рабочих, что еще совсем недавно спали на разложенных овечьих одеялах. – Тень демона… – Хозяин, вы же знаете! – Мужчины мягко оттащили кричащего дворецкого в сторону амбара. – При всем моем уважении, – управляющий кивнул на Мэрдока, – люди правду говорят. Если вас пытались убить… – Он посмотрел на труп Ороса, а я некстати вспомнила, что его жена служит у нас поварихой. А ведь именно на кухню убежала Лиди! – Стоит подумать, кому это может быть выгодно. – Он перевел взгляд на мага. – Кто выигрывает больше всех от смерти наследника? Кто мог создать заряд? Кто мог отдать приказ этому рябому установить его? Либо старикашка, либо… – Мужчина многообещающе замолчал. Кто-то из рабочих потряс в воздухе кулаками, двое угрожающе качнулись вперед. Отец молчал. Мэрдок выпрямился, нарочито медленно и неторопливо. Земля под его ногами чуть заметно завибрировала. Спонтанный выброс силы, единственное свидетельство того, что и у графа Хоторна есть чувства и эмоции. Если его сила вырвется из-под контроля, я мало чем смогу помочь, слишком разные у нас сферы изменений. – Вы верите в эти бабкины сказки? – холодно спросил у папеньки Мэрдок. – Ссылаетесь на тень демона, вместо того чтобы наказать убийцу, вызвать серых и найти того, кто взорвал шахту? Отец не ответил, да и рабочие вдруг замолчали. Я их понимала. Здесь, на севере, до сих пор гасят лучину до полуночи, потому что опасаются скалозубого обдирателя, что гулял по равнине Павших два века назад. Его привлекали как раз такие одинокие огоньки, будь то путник с огнивом или свеча в окошке. Люди верили. Для них приговор был вынесен и обжалованию не подлежал. Но вместе с тем я понимала и Хоторна. Для него мы были выходцами из какого-то глухого захолустья, почти дикарями, злыми и жестокими… Такими, как… как Оуэн. И мне на миг показалось, что Крис идеально вписался бы в нашу жизнь и вряд ли стал бы смеяться над «тенью демона». А Хоторн вырос в Эрнестале. В столице свои суеверия, и в основном они относятся к курсу акций и долговым распискам банка. – Верите? – тихо переспросил граф, переводя взгляд с одного сурового лица на другое. Они верили и очень не любили, когда кто-то смеялся над их верой. И Мэрдок это понял, стиснул зубы и вдруг шагнул вперед, заставив толпу расступиться, заставив не ожидавших ничего подобного рабочих сделать шаг в сторону. Он прошел сквозь шахтеров, не останавливаясь и не оборачиваясь. Слишком прямой и напряженный, чтобы поверить в его показное равнодушие, сокурсник остановился напротив старой Грэ. Жрица держала в затянутых в перчатки руках чашку с дымящимся отваром и еще минуту назад пыталась напоить мальчишку лет пяти, который оказался здесь вместе с беспокойной молодой матерью. Ребенок смотрел на высокого аристократа снизу вверх и, кажется, раздумывал, сейчас зареветь или чуть позже. – А раз верите, должны понимать, что эта ваша «тень демона», – это слово сокурсник произнес с небывалым пренебрежением, – не пропустила бы меня, замысли и осуществи я эти взрывы. Но вам ведь все равно… Он посмотрел на Грэ, губы парня кривились, а потом он вдруг обхватил руками лицо жрицы и склонил к нему свое. На миг показалось, что он ее сейчас поцелует, что он настолько спятил от испуга… Но ничего подобного Мэрдок не сделал, он прижался лбом к морщинистому лбу Грэ и, глядя ей в глаза, четко проговорил: – Я не замышлял зла против Астеров, не создавал и не устанавливал заряды в шахте и не отдавал такого приказа слугам, клянусь честью. Я не имел корыстных интересов в отношении Ивидель Астер, я просто… просто… – Он в бессилии опустил руки и вздохнул, так и не сумев объяснить, что здесь делает. Мальчишка у ног жрицы все-таки разревелся. Папенька посмотрел на Грэ, та беззубо улыбнулась. – Какой хороший мальчик. Какой гордый и наивный. – Она потерла щеку, которой касался сокурсник. Ведь, по сути, посвященным Девам жрицам все равно, как считывать воспоминания, пальцами или любой другой частью тела, но люди всегда опасались именно рук жриц – ведь это так просто, поднять ладонь и потрепать по макушке. – Это правда, он ничего не знал ни о заряде, ни о шахте. Мэрдок выдохнул, люди чуть отступили, ближайший шахтер опустил факел, а какая-то женщина осмелилась подхватить ревущего малыша на руки. – А вот насчет корыстного интереса – ложь. – Жрица по-старушечьи хихикнула. – Ложь от начала и до конца. И тут я впервые увидела, как краснеет Мэрдок. У ледяного красавца, чьи губы так редко посещала улыбка, покраснели уши, а потом щеки. Он резко, словно ошпарившись, отпрянул от старой жрицы. Да, нам не дано выбирать, что показать, а о чем умолчать. Посвященные Девам видят все. – Охотник за приданым? – Управляющий посмотрел на отца, а один из шахтеров в синей, разодранной сбоку куртке что-то прошептал на ухо соседу, и тот сплюнул на грязный снег. – Что ж, этого следовало ожидать. И столько пренебрежения было в голосе этого простого человека в простой одежде, что Хоторн вздрогнул, и на дрожь его тела отозвался Волчий Клык. Сокурсник смог вынести обвинение в убийстве, но не смог вынести обвинения в корысти, в желании поправить свое положение за счет выгодной женитьбы. Хотя, казалось бы, что ему до мнения этих шахтеров, которых он видит в первый, а может, и в последний раз? Да никакого, такие браки заключаются едва ли не каждый сезон. – Это не так! – выкрикнул он. Отец поднял бровь, а старая Грэ продолжала хихикать. Она вообще на редкость жизнерадостная жрица, ну или полоумная, как иногда отмечал шепотом Илберт. Ребенок на руках у матери наконец-то замолчал. – Я могу объяснить! – Так объясняй, – хмыкнул папенька, а я поняла, что все еще сжимаю в руке кол, с непонятной целью направляя его в сторону жениха. Хоторн оглянулся на подступающих со всех сторон рабочих, на презрительно смотрящего управляющего, по сути дела мало чем сейчас отличающегося от подчиненных, на женщин, которые с тревогой поглядывали на своих мужей, на любопытных детей, радующихся, что им разрешили провести под открытым небом вторую ночь, на поджавшую губы матушку и на молчащего отца. Граф Астер не собирался облегчать жизнь графу Хоторну. Сокурснику придется испить эту чашу до дна. Или убраться из графства, поджав хвост, и никогда не вспоминать о помолвке с Ивидель Астер. Со мной. Ничего не имею против. На несколько секунд «жених» закрыл глаза, и я поняла, насколько он устал, насколько вымотан, ведь Мэрдок – обычный парень старше меня на год, пусть и закованный в броню звучного титула, броню, которая обязывает ко многому и не позволяет сгибаться. Мы все знаем, насколько она тяжела и неподъемна. Она может стать опорой, а может и потянуть на дно. Я думала, что он «утонет». Развернется и молча пройдет сквозь строй шахтеров. Это позволило бы мне с полным правом развести руками перед богинями. Нельзя заставить жениться того, кто сам этого не хочет. – Вы знаете, как погибли мои родители? – вдруг спросил он, не открывая глаз. – Должны знать. – Авария на дирижаблях, – ответил папенька. – В Эрнестале тогда погибли многие. – Да. – Сокурсник посмотрел на отца. – Но немногие потеряли все. Воздушная компания, что организовала ту злосчастную прогулку, принадлежала отцу. После его смерти Хоторны разорились. Хотя что там осталось от Хоторнов, только я да Грэн, он дальний родственник моей матери, но не по крови, муж двоюродной сестры. – А как же серая? – спросила я. – Аннабэль Криэ? – Она из Стентонов да к тому же отреклась от рода. – Сокурсник бросил на меня внимательный взгляд. – Ближе к делу, – поторопил отец. – Я хочу знать, почему ты, именно ты, а не твой опекун, приехал сюда. – Хоторны – банкроты, – через силу произнес Мэрдок. Один из шахтеров закинул в рот кубик жевательного табака, словно эта история успела наскучить ему еще пять минут назад. Его бедность и бедность графа сильно отличались друг от друга. – Все, что мне осталось, это крохотное поместье, передающееся в роду по женской линии. Если бы у меня была сестра, то… – Он развел руками. – Но ее нет. Никого нет. По завещанию я не могу до рождения дочери трогать ни само имение, ни тот стабильный, пусть и небольшой доход, что оно дает. – Я сейчас расплачусь, – прокомментировал управляющий, а рабочие закивали. Многие из них знали, что такое нужда, и эта нужда измерялась не имениями, а тем, будет у них сегодня ужин или нет.