* * * Ближайшие дни Мадридский королевский двор бурлил событиями. Великий инквизитор Лоренсана, этот величественный старик, этот страшный и всемогущий владыка отбыл в сопровождении архиепископа Деспига и епископа де Мускиса, духовника королевы, в Рим. Испанская инквизиция понесла невосполнимый урон. И в то же время ко двору неожиданно была вызвана графиня Тереза де Бурбон-и-Чинчон и ее брат кардинал дон Луис-Мария, которым король высочайшим указом жаловал титулы инфантов Кастильских. Что означало столь неожиданное возвышение нового кардинала сразу после изгнания Лоренсаны, никто не мог толком понять. При дворе ходили слухи и сплетни, строились всевозможные догадки и предположения, но никто так и не мог назвать ни причин, ни последствий. И как ни странно, больше всех этот вопрос занимал именно герцога Алькудиа. Мануэль дни, а порой и ночи напролет пытался понять, чем же все-таки был вызван столь яростный гнев королевы в его адрес, и тщетно пробовал связать всю цепь последующих событий со странной отчужденностью и холодностью королевы. Голова его шла кругом. Он забросил дела, женщин, даже собак и лошадей, не зная, с какой теперь стороны ожидать удара. Но, наконец, уже совсем измученный, он все-таки получил распоряжение явиться к королеве, которая все последние дни так откровенно избегала встреч с ним. Мануэль шел на прием с гулко бьющимся сердцем, не раздумывая о том, что его ждет, и довольный уже хотя бы тем, что неопределенность его положения вот-вот закончится. Он, как человек быстрого действия, не выносил взвешенных состояний ни в делах, ни в любви. Мануэль решительным жестом открыл дверь, готовый к любой неожиданности. Однако гром не грянул, и небо не разверзлось: королева приняла своего любимца чрезвычайно милостиво. — Здравствуй, Мануэлито, мой милый чичо! У меня для тебя отличная новость. — Мануэль насторожился, ибо прекрасно знал, как Мария Луиза, любившая утонченные пытки итальянских дворов, порой преподносила яд в самой сладкой облатке. — Ты слушаешь меня, мой милый? Так вот: мы решили женить тебя на донье Терезе де Бурбон-и-Чинчон, которой Его Величество специальным указом пожаловал титул инфанты Кастильской, чтобы затем присвоить титул инфанта и тебе. Теперь весь свет узнает, насколько ты дорог нам, милый мой чичо. В первое мгновение у Мануэля от такой неожиданности захватило дух. Инфант! Он станет инфантом! Сбываются его самые сокровенные мечты! Какое-то время он даже не мог говорить от возбуждения, пожирая королеву почти влюбленными глазами. Она же тем временем пристально изучала его, пытаясь уловить в лице фаворита хотя бы малейший признак растерянности. Однако Мануэль в миг воплощения его тайной мечты, зародившейся еще в далекой Кастуэре у бедного, но тщеславного мальчика, даже и подумать теперь не мог о какой-то там Пепе. И потому никакой растерянности, никакой тени стыда или озабоченности Мария Луиза не увидела в молодом розовом лице первого министра. Он был счастлив, только счастлив. Теперь даже спесивый племянник короля, жалкий кардиналишка Вальябрига, зазнайка Луис-Мария будет ему признателен за то, что благодаря ему стал инфантом! Торжественное бракосочетание герцога Алькудиа и инфанты Кастильской Терезы де Бурбон-и-Чинчон было назначено через две недели. Благодарность дона Мануэля королеве не знала границ… * * * Двуликий Янус вспомнил о своем поспешном венчании только спустя несколько дней. Черт, как неразумно попался он тогда в ловкие сети Пепы! Все-таки любая женщина — это зло и хороша… ах, как это там говорится — «только на ложе любви и на ложе смерти». Конечно, уму Пепы надо отдать должное, и… какие ласки дарила она ему тот месяц после венчания! Мануэль в который раз сравнил ее с королевой, которая за последнюю неделю выжала его, как лимон, и подумал о Пепе уже не с раздражением, а с благодарностью. Но, увы, теперь не время вздыхать о былых наслаждениях — игра начиналась крупная. И Мануэль стал лихорадочно придумывать, как половчее ликвидировать брачный контракт и чем бы задобрить Пепу. Однако чем дольше он думал над двумя этими проблемами, тем труднее начинало казаться ему их разрешение. Пепа — не та женщина, которая может простить такое. Она не прощала и менее серьезные вещи. А без нее Мануэль все же не мыслил себе жизни, как и без малыша Игнасио. Игнасио! Прелестный, разумный не по годам, черноглазый Игнасио — плод настоящих чувств! Но теперь ему никогда не носить титула герцога Алькудиа и никогда не стать ему инфантом. От сына мысли Мануэля снова вернулись к Пепе, ее ленивой грации, голосу, пьянящему взгляду, и дрожь охватила его. «Нет, Пепа никогда не простит мне этого и будет потеряна для меня навсегда!» — в отчаянии думал Мануэль. Многие годы он постоянно советовался с ней, а теперь даже не мог намекнуть на сложившиеся обстоятельства. И мысль Мануэля бесплодно билась в силках, расставленных мстительной королевой. Он ходил по комнате, пиная попадавшуюся под ноги мебель, рвал кружевные жабо, бросался в отчаянии на диваны. Несколько раз в дверь уже просовывалась курчавая голова Браулио, но валет, как бы ни был избалован, все же не решался войти, видя хозяина в таком состоянии. Наконец, прождав пару часов, он не выдержал и, скользнув в кабинет неслышной тенью, все-таки напомнил Мануэлю, что сегодня, еще с утра, тот собирался отбирать щенков, дабы отдать их егерям для натаски. — Какие, к черту, щенки?! — взъярился Мануэль и так рванул бархатный обшлаг, что украшавший его мелкий жемчуг посыпался на пол. — Щенки! Да мне впору повеситься, а не об охоте думать! Браулио видел герцога во многих переделках, но чтобы тот столь пренебрежительно отзывался об охоте? И как слуга, имевший право из-за близости к хозяину на определенную фамильярность, валет, тщательно собрав жемчуг, словно мимоходом спросил: — А что случилось-то? Что за горе вообще может быть у первого министра? И Мануэль неожиданно для самого себя выложил Браулио все как на духу. Тот выслушал хозяина с живейшим участием, поддакивая, ахая и охая в нужных местах. В глубине души Браулио считал все эти горести своего патрона простой блажью, ведь всем было известно, что каким-то непостижимым образом получалось так, что дела в королевстве шли все хуже и хуже, а дела Князя мира все лучше и лучше. Что расстраиваться из-за какой-то бабы, когда даже после сокрушительного поражения от англичан у Сан Висенте испанского флота под командованием французского адмирала Вильнева, его увешанный орденами и лентами хозяин только пожал плечами и заявил: «Что же я могу сделать? Этот одноглазый Нельсон, судя по всему, замечательный флотоводец, не то, что бездарь Вильнев, — и самодовольно закончил: — Я не могу успеть всюду». Да где же и успеть, если все его время занято только охотами, балами с фейерверками да исследованиями девичьих прелестей… — В общем, я совершенно не представляю, что делать, Браулио. Во многих переделках мы с тобой бывали, но из этой мне, кажется, не выбраться, — откровенно признался герцог. Браулио, будучи человеком острого ума, достаточно поднаторевшим в подводных течениях дворцовой жизни, сразу понял всю тонкость интриги королевы, и сначала подумал, что лучше в это дело не лезть, а только глубокомысленно почесать в затылке и развести руками. Однако, поскольку у Браулио были некоторые свои соображения относительно герцога Алькудиа, он решил сейчас играть комедию и на мгновение задумался. Он молча стоял, прислонясь плечом к стене, украшенной гобеленом, изображавшим травлю кабана, отчетливо понимая, что последствия этой интриги в общем-то не принесут новоиспеченному инфанту ничего дурного. С постов его все равно не снимут, и королева не выгонит такого красавца из постели. Да и Пепа, которую Браулио знал, пожалуй, даже лучше, чем его патрон, в конце концов, смирится, правда, потребовав непомерных компенсаций. Однако, размышлял хитрый валет, если он сейчас окажет герцогу «неоценимую» услугу, то в благодарность последуют не только щедрость, но и все большее доверие и… откровенность. А в откровенности дона Мануэля Браулио очень нуждался… Поэтому после непродолжительного молчания он взъерошил свою курчавую шевелюру, никогда не знавшую париков, и бодрым голосом заявил: — Да чтоб мы с вами, ваше сиятельство, пропали? Не родился еще тот человек, которому будет под силу вас свалить. — Хватит пустой болтовни, Браулио, — одернул его Мануэль, — если есть, что сказать — говори, а нет — ступай, сам отбери щенков. — Я буду весьма краток, ваше сиятельство, — согласился валет. — Некто плетет против вас интригу — так подыграйте ему, следуя естественной логике этой интриги. — И Браулио рассказал, каковы должны быть конкретные шаги на этом пути. Мануэль буквально восстал из пепла. Он с радостью хлопнул верного валета по плечу и тут же принялся за осуществление блестящего плана. К вечеру этого же дня герцог Алькудиа явился на прием к королю и с видом заговорщика сообщил, что пришел за советом по сугубо личному делу. — Я хотел бы поговорить с Вами, Ваше Величество, как мужчина с мужчиной, как кабальеро с кабальеро, — смиренно сказал Мануэль, зная, как благотворно действуют такие слова на короля. — Говори, говори, не стесняйся. Надеюсь, общими силами, — король согнул в локте еще могучую руку» — мы как-нибудь справимся с твоими сердечными проблемами. — Видите ли, Ваше Величество, — все еще продолжал мяться и разыгрывать юношескую стыдливость Мануэль, — я люблю одну женщину, и люблю ее уже несколько лет. Она очаровательна, хотя и незнатного рода. И теперь, в связи с предстоящим браком, я боюсь, что она может неправильно понять меня… — Да, женщины обидчивы, как породистые собаки, — хмыкнул король. — Но что делать? Сначала, конечно, рассердится, устроит скандал… Может быть, парочку… А потом вы помиритесь… — Ах, Ваше Величество, наша любовь так чиста и сильна, что боюсь, она не захочет помириться со мной. — Да, ну что ты, Мануэлито! Какая женщина сможет долго на тебя дуться! Помиритесь, непременно помиритесь. — Возможно, Ваше Величество, вы, как всегда, правы, но… Все было бы вдвое проще, если бы вы, Ваше Величество, согласились мне помочь. — Помочь тебе? К чему такой вопрос? Я всегда готов тебе помочь. Только чем еще я могу доказать тебе свою дружбу? — Если бы вы, Ваше Величество, лично объяснили ей, что этот мой брак заключается из чисто государственных соображений, что он очень важен ввиду сложной политической обстановки, которая в последнее время все обостряется… — Да ведь это чистая правда! Почему бы тебе самому не объяснить ей этого? — О, Ваше Величество, вы же понимаете, как женщины недоверчивы и ревнивы! Если это начну говорить ей я, она обязательно не поверит мне. Начнет упрекать в обмане, в бессердечии, в корысти, наконец… — Да-да, как ни странно, но эти глупые женщины все время так делают. — Вот видите, Ваше Величество. А стоит ей услышать об этом из ваших уст, как она уже не сможет усомниться в истинности ситуации… — Но как ты себе представляешь это? Что ж, я вдруг приду к ней да и скажу? — О, Ваше Величество, устроить это очень просто. Я обращаюсь к вам с просьбой оказать мне величайшую честь и запросто у меня отужинать. Разумеется, на этот ужин будет приглашена и сеньора. В общем, мы будем ужинать только втроем. И во время ужина вы непринужденно и мимоходом объясните сеньоре — кстати, ее зовут Хосефа, Хосефа Тудо, — какую жертву я вынужден принести во благо королевства. И заметьте, Ваше Величество, что тем самым вы не только рассеете ее подозрения, но и удостоите ее величайшей чести лично из ваших уст узнать о делах такой высокой государственной важности. — Ну, это вполне можно устроить, — благодушно пробасил Карлос и затем, игриво подмигнув первому министру, добавил: — А она, должно быть, хорошенькая, эта твоя Тудо? — О, прелестная, прелестная, восхитительная, Ваше Величество, — расплылся в благодарной улыбке Мануэль. После этого разговора Годой, не мешкая, помчался к Пепе. Времени до назначенного бракосочетания оставалось совсем немного, и ему хотелось успеть все уладить еще до начала церемонии. Последние дни они практически не виделись, но Пепа, конечно, уже не могла не услышать о предстоящем торжестве, широко объявленном по всему королевству и все последние дни жарко обсуждавшемся при дворе. У врагов первого министра известие вызвало еще большую ненависть к баловню фортуны, но большинство придворных высказывалось на эту тему весьма сдержанно. Хосефа Тудо встретила своего любовника более чем прохладно. Против обыкновения она не встала при его появлении и не позволила себя обнять, а только спросила, оставаясь внешне совершенно спокойной: — Ну что, хабладорито, какие новости? Уж не пришел ли ты сообщить мне о том, о чем и так кричат на каждом углу? Или ты решил все-таки рассказать всему свету о нашем венчании? — Пока нет, Пепа, — как можно спокойнее постарался ответить ей Мануэль, понимая, что выглядит дураком. — Я принес тебе другое известие. — Какое же, господин первый министр и будущий инфант Кастилии? — равнодушно спросила Пепа и с ленивой, так пленяющей Годоя грацией потянулась к гитаре, что всегда означало у нее крайнюю степень нерасположения. — Ах, Пепа, любовь моя, моя единственная любовь, — вдруг забеспокоился Мануэль и как можно мягче вынул гитару из рук своей возлюбленной. — Оставь ты свою гитару! С меня уже хватит твоих пророческих песенок. Лучше послушай, что я тебе скажу. — Что же это за новость, если, еще не сказав ни слова, ты сияешь, как гвардейский аксельбант? — Завтра у нас будет один очень важный гость! — Важный гость? Не понимаю тебя. Разве в этом государстве есть еще кто-нибудь поважнее повесы Мануэлито? — О, представь себе, пока еще, к счастью, есть! — Пока еще? Ты опять говоришь загадками, хабладорито. — Пепа презрительно выпятила нижнюю губу, похожую на лепесток, и снова потянулась к гитаре. — Завтра мы будем ужинать втроем. — И кто же третий? — Его Католическое Величество Карлос Четвертый собственной персоной! — Карлос Четвертый?! Король в моем доме?! — при всем старании Пепа все-таки не смогла сохранить равнодушное лицо при таком известии. — Чему я обязана такой честью? — Он тебе все объяснит сам, Пепа. Пожалуйста, будь с ним любезна и… надень свое голубое платье, то, что я подарил тебе на именины. Оно тебе так к лицу. Даже обладая железной выдержкой махи, Пепа была явно ошеломлена таким неожиданным поворотом в разговоре, и дон Мануэль не преминул этим воспользоваться. — Значит, до завтра. Мне нужно успеть еще очень многое. — И Годой, все-таки прильнув к бархатистой щечке губами, поспешно убежал, боясь испортить произведенное впечатление излишними подробностями. * * * На следующий вечер Пепа превзошла самое себя, и король был просто очарован.