– Ты уже точно решила? – Ну да, конечно. И потом, я ведь не прямо сейчас уезжаю. Сначала нужно кое с чем разобраться. – И с чем же это? – Ничего такого, из-за чего тебе следовало бы волноваться, ерунда. – Иными словами, меня это не касается… – Успокойся. Я тебе позвоню, хорошо? А ты мне не звони. Анжелика нахмурила лоб: – Что? Это почему еще? Ставить четкие границы в их отношениях было в стиле ее мамы. Уже, наверное, следовало бы привыкнуть. На самом деле так было всегда. С одной стороны, мама, которая все устраивала и решала – что, почем. А она подстраивалась, или, по крайней мере, пыталась. Хотя это неожиданное требование показалось ей странным. Пережив первый болезненный укол, она поняла, что что-то и правда случилось. – Я не хочу, чтобы ты бросала деньги на ветер. Резкий ответ последовал незамедлительно, и это успокоило ее. Вот это уже в мамином стиле. Анжелика покачала головой, лицо озарила легкая улыбка. Что тут возьмешь, мама была кладезем абсурдных противоречий, которые, соединившись все вместе, являли собой одну из тех невероятных мелодий – вроде тех, что создавали барабаны и одновременно скрипки. Резких, отточенных и одновременно щемящих. – Хорошо. Тогда буду ждать твоего звонка. – Она хотела прекратить разговор, как вдруг в ее голове слова сами оформились и вырвались наружу: – Я люблю тебя. Повисшее молчание превратилось в натянутую струну, и Анжелика тут же пожалела об этих словах, продиктованных эмоциями. Не следовало их произносить. Маме они не нравились, они приводили ее в замешательство. Она уже собиралась сказать, что у нее просто вырвалось, что ей уже некоторое время не по себе, она не спит ночами, как вдруг Мария разразилась рыданиями. – Что случилось? – она перешла почти на шепот. Анжелика с такой силой сжала телефон, что пальцы побелели. – Я… это так тяжело, так тяжело. – Что, мама, что? – Знаешь… я часто спрашиваю себя, не ошибалась ли я в отношениях с тобой, можно ли было что-то сделать иначе. Долгая тишина, полная невысказанности, темных пятен, которые Анжелика заставляла себя не замечать. – Не начинай, мама. Прекрати. Меня в моей жизни все устраивает. – Да… Но почему же тебе пришлось уехать? – Пришлось? Не начинай, прошу тебя! Анжелика вела себя резче, чем хотела, но она не привыкла к этому плаксивому тону. Ее мама всегда была жесткая и крепкая, как кремень. – Я тоже тебя люблю, доченька моя. И запомни одну вещь, Анжелика, – вдруг прошептала Мария, – слова сами по себе мало что значат. По-настоящему значимы лишь поступки. Я скоро вернусь. По приезде тут же тебе наберу. Вот увидишь, все будет хорошо. Анжелика хотела возразить, но связь прервалась. Она посмотрела на телефон, притормозила на площадке для стоянки, выключила зажигание и набрала мамин номер. Гудок, второй, она нетерпеливо считала. Вдруг экран погас. Проклятие! Она попыталась перезагрузить телефон, но он и не думал включаться. Машинально она поставила телефон на зарядку. Решила, что позвонит попозже. Именно потому, что мама велела этого не делать. Перезвонит, потому что хочет знать, что скрывается за загадочной фразой, которую она произнесла. Какие слова? О каких поступках она говорила? И куда, черт побери, она собралась ехать? А главное, что будет хорошо? Анжелика осознала, что все эти вопросы были неуместны, мама была вольна делать все, что ей хочется, впрочем, как и она сама. У каждой была своя жизнь. Мария не принимала кочевой образ жизни дочери. Ей была непонятна одержимость Анжелики. А Дженнаро, ее отец, вернее, отчим, как раз понимал ее и поддерживал. «Если она не посмотрит мир сейчас, пока молода…», – говорил он, пытаясь примирить их обеих. Сначала Анжелика пыталась как-то объяснить маме необходимость в независимости, но та не желала понимать и страшно обижалась: «У тебя есть все, что можно только пожелать». Этими словами тут же заканчивался, если вдруг и вспыхивал, любой диалог. Но это не значило, что Анжелика не делала того, что ей хотелось. Новые восходы, новые закаты, каждый раз в новом месте. Ей нравилось организовывать поездки, упаковывать ее мир в рюкзак и отправляться в путь. Ей был никто не нужен. Уже больше никто. Она вновь подумала о матери, о том, что сказала ей. Что у той на уме на этот раз? Эту женщину и правда было непросто понять. Она глубоко вздохнула, пока тяжесть, что сдавливала грудь, не отпустила. В стиле ее мамы – не учитывать мнение дочери в принятии решений. На губах промелькнула горькая улыбка. На самом деле было удивительным, что она посвятила Анжелику в планы о предстоящей поездке. Ну и хорошо, мама делала то, что считала нужным. А она, как всегда, отправится дальше. У нее были пчелы, Пепита и Лоренцо. Ее ждали новые рассветы. Анжелика провела пальцами по волосам. Выражение ее лица сменилось и стало решительным. Она снова двинулась в путь, оставив позади облако пыли. В голове мысли сменяли одна другую. Безудержные, пугающие мысли. Она попыталась привести их порядок, но в голове царили лишь хаос, страх и страдание. Словно ночная мгла в безлунную ночь, когда ветер завывает и стучит ставнями. Анжелика дрожала. 3 Мед земляничного дерева (Arbutus unedo) Горький и выдержанный. Этот мед придает силу, необходимую для принятия трудных решений. В чем-то похож на дикий миндальный мед и мед благородного дерева. Но в основе своей он сладкий, с нотками обжаренных кофейных зерен и какао. Орехового цвета, тончайшей кристаллизации. Анжелике было шесть лет. Женщина с тонкими губами, в длинной небесно-голубой юбке, усеянной белыми ракушками и красными бабочками, отправилась на ее поиски. И, когда нашла, сообщила ей об этом! Грубым голосом, с выставленным вперед пальцем, словно быть шестилетней девочкой – это нечто ужасное. – Меня зовут синьорина Пинтус, Клелия Пинтус, я директор школы. – Школы? – Да, именно так. Школы. Женщина сделала несколько шагов вперед и поджала губы. – Где твоя мама? Анжелика смотрела на нее широко распахнутыми глазами. Она и знать не знала ничего о школе. Встревоженная, она углубилась в свои воспоминания, в то, что ей говорила мама, в каждое мельчайшее наставление. «Не выходи из дома. Не клянчи ничего у Маргариты. Заправь постель, после еды помой тарелку. Причесывайся дважды в день. Тщательно умывайся и чисти зубы, зубные врачи стоят целое состояние, а я и так ишачу, не разгибая спины. Подмети пол и выбрось мусор. Полей базилик, помидоры и розмарин. Когда включаешь плиту, будь осторожна, горячо! И ни с кем не разговаривай!» Она всегда следовала указанием, кроме одного – не ходить к Яе, это было исключением. Исключение – магическое слово. Оно означает, что чем-то можно поступиться. И ей очень нравилось это исключение. Директриса снова заговорила, так что Анжелике пришлось концентрироваться на ее словах, а затем вновь на увещеваниях матери. Нет. Она ничего ей не говорила ни о какой школе. Эта женщина с нарисованными губами и светлыми глазами продолжала пристально вглядываться в Анжелику, так что у девочки свело живот. Анжелика смотрела на стоящий перед ней кофе с молоком, на хлеб, который она до этого поджарила над камином, и на мед, который ей подарила Яя. И поняла, что больше не голодна. – Итак? Ты мне будешь отвечать или нет? Да ты просто невоспитанная девочка! – воскликнула синьорина Пинтус, подперев бока толстыми ручищами, и угрожающе взглянула на Анжелику. В тот момент у Анжелики побежали мурашки по коже, и ей стало ужасно страшно. Страх был холодным, темным, как безлунная и беззвездная ночь, когда рядом не было мамы и она пряталась под кроватью. Вдруг она вспомнила странное слово, которое постоянно повторяла мама: последствие. Последствие означало, что сначала что-то сделано, а по причине того, что это сделано, происходит что-то другое. Почти всегда что-то плохое. Ей не следовало уходить из дома, чтобы попить молока. Если бы она осталась дома, как велела Мария, эта синьора не обнаружила бы ее. – Мамы нет, – пробормотала она, и на нее нахлынуло отчаяние. Нужно было что-то сделать, выгнать эту женщину, которая смотрела на нее, как мама смотрела на быстро бегающих по потолку гекконов. – Мама скоро вернется. Она в магазине, – добавила Анжелика, стараясь быть убедительной. Но казалось, что эта женщина знала, что это неправда. Неправда – это нечто выдуманное. Она нужна, чтобы приставалы держались от тебя подальше. Этому ее тоже научила мать. Приставалы и сплетники – отвратительные люди. Они могли вызвать немало неприятностей и запереть в таком специальном месте, куда свозили детей, у которых не было пап, а мамы, как у нее, вынуждены работать. И она закрыла рот. «Не разговаривай с незнакомцами, иначе они заберут тебя». Мамино наставление отчетливо звучало в ее ушах – как и в тот день, когда Мария Флоринас предупредила дочь о том, какая судьба ждет ее, если соответствующие учреждения прознают о ее положении. Анжелика не знала, что это за такие учреждения. Нет, Мария ей все-все объяснила, и даже самые глубинные смыслы слов, но «учреждения» – это было чем-то слишком сложным, состоящим сразу из многих понятий, и девочка ничего не разобрала. Она знала только, что в лучшем случае окажется в пансионе, в худшем – в детском доме. Пансион, детский дом – это были ужасные слова. Мария говорила, что они напоминали заполненную грязью нору: стоит туда попасть, вырваться уже невозможно. Даже если и удастся сбежать, та грязь налипнет на тебя навеки. Ничего в мире Анжелика не боялась больше. Ни ветра, что дул с моря, ни молнии, что раздирала ночь в клочья. – Мама скоро вернется, – повторила она, стараясь быть более убедительной. Но казалось, что синьорина Пинтус не слышит. Анжелика в отчаянии принялась оглядываться по сторонам. Ну как же быть?