– Доброе утро, Себастьян, – как обычно, приветствует Арчи. – Доброе утро, Арчи. – Себастьян явно хочет сказать что-то еще, но не решается, и кабину лифта заполняет неловкое молчание. – Мне жаль… Ну сам понимаешь. И что он должен ответить? Арчи не готов к тому, что Агата доберется до него и на работе. Но ведь никто пока не сообщал о смерти жены, тогда почему же он уже получает соболезнования? Впрочем, Себастьян наверняка не имел в виду ничего дурного, и Арчи ограничивается простым «спасибо». – Признаться, я не думал тебя сегодня увидеть, – продолжает Себастьян. Арчи немного опешил. Он не ожидал прямых вопросов о пропаже жены и его роли в поисках. Конечно, он предвидел косые взгляды и шепотки за спиной, но не настолько же в лоб. – Понимаю, – бормочет он. А что еще тут ответишь? – В смысле, у тебя пропала жена. И я полагал, ты будешь разыскивать ее вместе с полицией и волонтерами, о которых писали в газетах. Я только об этом, – изо всех сил оправдывается Себастьян, чтобы его замечание не сочли бестактным. Арчи поднимает глаза на металлическую стрелку, указывающую этаж; до шестого еще ползти и ползти. Эти расспросы невыносимы, и он чувствует, что в крошечном лифте заканчивается воздух. – Я весь уик-энд именно этим и занимался. – Но ее пока так и не нашли. Наверняка работа в «Австрале» может повременить. Никто и слова не скажет. И что Себастьян так вцепился в эту тему? Арчи хочет одного – обычного кабинетного дня, подальше от поисков и спекуляций по поводу исчезновения Агаты, – к тому же в письме, которым он вынужден руководствоваться, это не запрещено. Гнев и страх нарастают в нем в равных пропорциях. – Не думаю, что полиция мечтает видеть меня среди поисковиков, – выпаливает он. – Почему? – спрашивает Себастьян. Он – сама невинность, но Арчи допускает, что коллега уже успел прочесть утренние выпуски «Мэйл» и «Экспресс», которые больше других склонны его подозревать. – Полицейские думают, будто я убил жену, – спешит добавить Арчи, – чего я, очевидно, не делал. – Конечно же, очевидно! – немедленно откликается Себастьян. Лифт наконец-то останавливается на шестом этаже, и Арчи, тут же подавшись к дверям, раздвигает их и выходит, не проронив больше ни слова. От краткого душевного подъема, испытанного им в лобби, не осталось и следа, и сейчас, шагая по коридору к своему кабинету, он надеется не встретить больше ни единой души. Подойдя к кабинету, он бросается внутрь и закрывает за собой дверь. Хоть какое-то время побыть в безопасности. Но сколько именно это время продлится? – Ты это видел? – спрашивает Клайв Бэлью, друг и босс Арчи. К тому моменту Арчи провел целых три восхитительных, почти ничем не нарушенных часа за своими привычными делами. Кто бы мог подумать, что возня с бумажками может принести столько удовлетворения? Клайв кидает перед ним газету. – Нет, – отвечает Арчи, хватая скользящий по столу дневной выпуск «Дэйли Мэйл», пока тот не упал на пол. Клайв – единственный человек в «Австрал» из тех, с кем Арчи сегодня говорил, кто – чувствуя, как сильно Арчи нуждается в обычной, нормальной обстановке – ни словом не обмолвился о его жене, предпочтя сугубо рабочую тематику. – Что пишут? Опустив взгляд на заголовки, он сразу получает ответ. «Муж пропавшей писательницы провел роковой вечер за гольфом в Хертмор-коттедже». Он бога молил, чтобы эта информация не всплыла, но она все же получила огласку. Сбылись его самые большие страхи. Во всяком случае, некоторые. Что еще известно газетчикам? Пробегая глазами статью, он в первом же абзаце видит упоминание о Джеймсах, за которым следуют слова Сэма. Хороший все-таки он парень, Сэм, – изо всех сил заступается за Арчи, описывая их «невинную игру» пара на пару. Арчи перечитывает этот абзац внимательнее и обращает внимание, что репортеры говорили с Сэмом сегодня – то есть пресса уже успела нагрянуть в Хертмор-коттедж. Слава богу, он не стал туда заезжать – несложно представить, как отреагировали бы на это газетчики. Он перед Джеймсами теперь в долгу. Еще через два абзаца упоминается Нэнси. Арчи замирает при виде ее имени. Он с трудом заставляет себя продолжить чтение: «Таинственным четвертым игроком оказалась мисс Нэнси Нил, служащая в „Империал Континентал Гэс ассосиэйшн“ и проживающая с родителями в Рикмансуорте, графство Хартфордшир. Получить ее комментарии не удалось». Арчи перечитывает статью – она не такая убийственная, как он боялся. Но тут его взгляд падает на последнее предложение: «Не мисс ли Нил зовут ту самую „хворь“, которая вынудила миссис Кристи бежать – если не сказать хуже?» Арчи так резко вскакивает, что стул с грохотом опрокидывается. Боже мой, что же теперь делать? Это самое худшее, что могло случиться. – Прости, Арчи, но просто я подумал, что лучше тебе узнать это от меня, а не от незнакомца на улице, – извиняющимся тоном произносит Клайв. – И мне ужасно не хочется сыпать соль на рану, но думаю, пока все не уляжется, тебе лучше посидеть дома. Ведь нам же не нужно, чтобы у дверей компании толпились бобби с газетчиками? Арчи кивает, но слушает Клайва лишь вполуха. При других обстоятельствах отлучение от офиса, возможно, уязвило бы его сильнее, но сейчас это едва ли что-то меняет. Если полиция и публика будут считать его виновным в исчезновении жены, на кону окажется вся его репутация, да и экономическое положение тоже. Не говоря уже о репутации Нэнси. Не произнося ни слова, он принимается собирать портфель, и, глядя на него, Клайв спрашивает: – С тобой все в порядке, старина? Надеюсь, ты не злишься. Долг перед фирмой и все такое. – Нет-нет, я не обижаюсь. Я все понимаю, – отвечает Арчи, покидая кабинет, и он говорит это вполне искренне. На месте Клайва он поступил бы так же. Теперь Арчи предстоит невыносимая для такого замкнутого, как он, человека задача. Он должен предстать перед общественностью и рассказать свою историю, а иначе ему придется распрощаться с репутацией навеки. Но если он при этом выйдет за пределы очерченных в письме ограничений, его ждет тот же результат. Любой неверный шаг приведет его на все тот же треклятый путь. Глава 27 Рукопись 20 мая 1923 г. Лондон, Англия – Розалинда, иди к маме! – позвала я, выходя из кабинета в сад. День выдался солнечным, небо – сюрреалистически ярко-синим. Такое впечатление, будто погоде надоело быть английской, и она решила примерить на себя что-нибудь итальянское, а то и австралийское. На солнце я прищурилась; последние несколько часов, как и последние несколько месяцев, я просидела за пишущей машинкой, то погружаясь в мир нового романа, который назову «Человек в коричневом костюме», то выныривая из него. Декорации этого детектива и его персонажи были вдохновлены нашим «Турне по империи», а сюжет начал оформляться в моих мыслях, как только мы ступили на борт корабля, плывущего в Южную Африку, и сейчас мне не терпелось поскорее воплотить его на бумаге. Окунаясь в повествование, я с наслаждением сочиняла головоломку, основанную на впечатлениях от долгого плавания из Англии в Африку, включая морскую болезнь и палубные игры, когда она отступала, южноафриканские ландшафты и культуру, вид на Столовую гору, открывшийся нам при подходе к Кейптауну, характер майора Белчера и его секретаря мистера Бэйтса, которых я вывела под именами сэр Юстас Педлер и секретарь Гай Пэджет, – даже в названии парохода «Килморден Касл», на борту которого плыли мои персонажи, содержался намек на наш «Килдонан Касл». Однако больше всего, пожалуй, я обожала растворяться в своей главной героине, Энн Беддингфелд, молодой женщине, от природы решительной и отважной, похожей на которую я вполне могла бы стать, – но это она в итоге становится похожей на меня – идет на жертвы ради любимого человека. Глаза наконец привыкли к солнцу, и я уже могла разглядеть, что происходит в саду, на крошечном зеленом пятачке за нашей лондонской квартирой. Там на лужайке сидела Розалинда, играя с красным мячиком вместе со своей новой няней, которую мы прозвали Кукушкой. Пока мы отсутствовали, маме пришлось нанять эту няню, решительно во всем уступающую предыдущей гувернантке, упрямой Джесси Сваннел. Историю их ссоры я слышала от мамы раз сто, но все равно не могла себе представить, что могла натворить Джесси, чтобы вызвать такой мамин гнев, и относила ее реакцию на счет нервов, измотанных поведением Монти. Братец по возвращении в Англию вновь принялся за старое – аферы и жизнь не по средствам. Лучи падали на волосы играющей Розалинды – обычно темные и прямые, они слегка поблескивали на нежданном послеполуденном солнце. Жаль, что здесь нет фотографа – какая чудная могла бы выйти карточка! – подумала я. Меня тянуло к дочери, но я не пошла к ней, а вместо этого снова позвала, чтобы посмотреть, как она поступит. Розалинда не двигалась с места. Кукушка подняла на меня взгляд и прошептала что-то ей на ухо. Судя по тому, как Розалинда замотала крошечной головкой, Кукушкино предложение было категорически отвергнуто. Я хоть и не слышала слов Кукушки, но прекрасно знала их суть – «иди к маме». Мы уже полгода как вернулись из турне, а дочь так меня и не простила. К глазам подступили слезы, и я отвернулась от Розалинды с Кукушкой. Конечно, Кукушка могла ужасно раздражать – взять хотя бы ее привычку, стоя у моего кабинета, громко говорить Розалинде вещи, которые она не решалась сказать мне в глаза, – однако я ценила ее попытки восстановить связь между мной и дочерью. Но мне никак нельзя было рисковать авторитетом и позволить ей видеть мои слезы. Зайдя обратно в квартиру, я услышала шаги в вестибюле. Перед встречей с Арчи я быстро утерла единственную просочившуюся слезу, слегка пощипала щеки, чтобы придать им румянец, покусала губы с той же целью и изобразила на лице счастливую улыбку. Позади раздался вопль, и не успела я дойти до вестибюля, как мимо пронеслась Розалинда навстречу отцу. – Папочка, папочка! – выкрикивала она. Я застыла. Почему ему наше отсутствие простили, а мне – нет? Я слушала, как отец с дочерью приветствуют друг друга, радуясь воссоединению после недолгой разлуки. Странно, подумала я, ведь это Арчи не хотел ребенка, а теперь у Розалинды узы с отцом прочнее, чем со мной. Они были так увлечены друг другом, что о моем присутствии и думать забыли. Я словно стояла под окнами собственного дома, как чужак, и никто не торопился звать меня внутрь. Но сейчас я не собиралась предаваться долгим раздумьям о своем статусе посторонней – более того, я понимала, что мне необходимо – с приглашением или без – вмешаться в их разговор. – Как прошел твой день, милый? – поприветствовала я мужа, нежно обняв его, словно открывшаяся только что истина ничуть меня не расстроила. Главная сегодняшняя тема – новая работа Арчи, его триумф. Розалинда высвободилась, выкрутив ладошку из руки Арчи, и радость померкла на его красивом лице, а тень насупленных бровей легла на глаза. Вместо ответа он вздохнул, и Розалинда убежала от нас обратно в сад, к Кукушке. – Давай я тебе что-нибудь налью, – промямлила я, нарушая молчание. Почти бегом бросившись в гостиную, я схватила бокал и плеснула туда виски. – Вот. Станет легче. – Неужели все так ужасно? – Глядя на мои старания, он покачал головой. – У меня настолько безнадежный вид? – Нет-нет! – поспешила заверить я, хотя вид у него и впрямь был мрачный. – Я вовсе не это имела в виду. Просто – твой первый день на новом посту, и… и…, – я судорожно пыталась сочинить другое объяснение. – Я подумала, что мы можем поднять тост за твою работу. Он осушил виски, даже слегка не коснувшись своим бокалом моего. – Не уверен, что это назначение достойно тоста, – в итоге произнес он. О нет! – подумала я, упав духом. Новый пост должен была решить проблемы, которые мучили нас после возвращения из турне, когда в фирме «Голдстайнс» Арчи сказали, что в его услугах более не нуждаются, и это застало нас врасплох, мы ожидали хоть какого-то понимания, поскольку турне само по себе было правительственным проектом. Я надеялась, что новая работа, которую Арчи так долго искал и которой добился лишь после полугода унизительных собеседований, выведет моего мужа из депрессии и гнева, обычно вымещаемых на мне. Сколько ночей я, отказываясь спать отдельно, провела у него под боком на нашей кровати или на софе, невзирая на его подавленность и постоянное ворчание в том духе, что я для него бесполезна! А я тем временем задавалась вопросом: куда делся тот человек, за которого я выходила замуж и который вновь было явился на свет во время турне? И куда исчезли его чувства ко мне? Чем в большее уныние он впадал, тем сильнее, казалось, я его раздражаю вместо того, чтобы утешать. Мой голос, мои слова, моя манера держаться, мой внешний вид, мой вес – создавалось впечатление, что все это существует на свете с единственной целью – досаждать Арчи. Я спрашивала себя – как могло получиться, что качества, которые когда-то его пленили, стали теперь его бесить, и мне пришло в голову, что дело, возможно, не во мне самой, а в том, что я стала свидетелем его упадка – как эмоционального, так и финансового. Ни один мужчина не любит, когда кто-то видит его слабость, – любила повторять мама. Я же упорно продолжала в него верить. А разве не так должна поступать хорошая жена? – Что ты имеешь в виду, дорогой? – спросила я, подбавив беззаботности в свой голос. – Мне кажется, некоторые вещи, которыми занимается этот концерн, не вполне законны, – ответил он, проводя растопыренными пальцами по волосам. – Строго говоря. – Ты уверен? – Я налила ему еще. Все что угодно, лишь бы его настроение совсем не скатилось под откос. Он проглотил виски и отошел к окну, оставив мой вопрос без ответа. Как могло до этого дойти? – удивлялась я. Где те два человека, что на досках для серфинга неслись по тихоокеанским бирюзовым волнам к песчаному гавайскому берегу? Неужели это мы в эйфории от своего триумфа стояли, держа друг друга в объятиях и ощущая, как капли воды стекают с наших купальных костюмов, а жаркое солнце обжигает загорелые лица? Мне, конечно, не вернуть те драгоценные мгновения, но я могу постараться сделать все возможное, чтобы предотвратить нарастающую катастрофу. – Возможно, ты со временем увидишь, что все не так, как тебе показалось в первый день, – произнесла я в пустоту, которую на тот момент представлял собой Арчи. Он не ответил, но я достаточно хорошо его знала, чтобы и не ждать ответа. Я оставила его наедине с раздумьями и очередной порцией виски, а сама поспешила на кухню – завершать приготовления к ужину. Мы больше не могли позволить себе прислугу, кроме Кукушки: ее я не могла уволить, ведь это означало бы потерю всякой надежды на доход от книг, – так что я занималась и уборкой, и готовкой, и покупками, и стиркой. Жизнь в Эшфилде с мамой не слишком подготовила меня к подобной деятельности, и я еженощно молилась, чтобы завтра не потерпеть полное фиаско. Вернуть Арчи к жизни мог лишь порядок и еще раз порядок, и обеспечивать этот порядок было моим долгом. Я сидела напротив Арчи, довольная, хотя бы в тот момент, своей работой: фарфор расставлен на льняной скатерти, серебро поблескивает в тусклом свете свечей, недурной с виду жареный цыпленок стоит в центре стола. Сойдет ли сегодняшний ужин за удовлетворительный? Этот вопрос я задавала себе каждый вечер после нашего возвращения в Лондон. Я выжидающе наблюдала, как он надрезает порцию цыпленка на тарелке и кладет кусок в рот. Он немного пожевал мясо, но тут движение челюстей замедлилось, и я поняла, что с очередным блюдом у меня опять ничего не вышло. – Как тебе новые коллеги? – спросила я в надежде выудить из него хоть слово. Если о работе говорить нельзя, то, может, побеседовать хотя бы о коллегах? Вдруг они хоть чуточку лучше, чем собственно работа? – Не многим лучше предыдущих, – кратко ответил он, всем видом показывая, что любые вопросы о новом месте ему неприятны. И после этого погрузился в молчание, тишина нарушалась лишь скрежетом серебряных приборов о фарфор и звуками пережевывания пищи. Я подумала, что не вынесу еще одного ужина в полной тишине; их и так уже было больше чем надо в этой квартире, которую мы нашли, вернувшись из турне. У меня иссяк запас способов заполнить безмолвие – разве что сплясать на обеденном столе, – и я решила рискнуть затронуть тему, которую Арчи обычно не приветствовал – мои книги. Время от времени, когда мне казалось, что на сей раз Арчи, возможно, менее замкнут, чем обычно, я пыталась заводить за ужином разговоры о последней книге и сопутствующих деловых подробностях, хотя я никогда не бывала уверена, что он слушает и воспринимает.