— Похоже на то… — согласилась я. Капитан вполголоса пробормотал какое-то ругательство, очевидно, представив, как он будет рассказывать весь этот бред начальству. Тут уж я ему не помощник. — Ну вот мы и пришли! — радостно сказала я. — Спасибо, что проводили! — Постойте! — Кокушкин очнулся от тяжких раздумий. — Вы должны еще сказать… Но тут из-за забора басовито залаял Оська, и капитан быстро ретировался. Михаил Перышкин сидел в каком-то третьеразрядном заведении, потягивая пиво и заедая его бутербродом с помидором и сыром. Бутерброд был черствый, помидор неспелый, а сыр совершенно безвкусный. Он тоскливо размышлял, как долго ему еще придется вести такую безрадостную жизнь, как долго придется прятаться… И надо же, как жизнь его переменилась! Прямо как в сказке про избушку Бабы-яги: избушка, избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом! Так вот, жизнь Михаила, как та избушка, повернулась, только не передом к нему, а самой настоящей задницей. В этой самой заднице он теперь и находится. И совершенно непонятно, как и когда оттуда выберется. Михаил тяжко вздохнул и с отвращением посмотрел на остатки бутерброда. А ведь как хорошо все было раньше, буквально неделю назад! Был у него хороший дом, своя фирма, дела шли ни шатко ни валко, но на жизнь хватало. Была еще у него жена Лизавета — покладистая, нескандальная, хозяйственная… Правда, мать ее все время поругивала, но на то она и свекровь, чтобы невестку гнобить. Все так живут, покажите мне свекровь, которая свою невестку обожает. Нет таких. Впрочем, он, Михаил, в бабские дела не вмешивался, разбирайтесь сами. Лизавете сказал, она и перестала на мать жаловаться. Конечно, у матери характер сложный, это все признавали, он сам ее в детстве боялся до колик в животе, нет у нее ни друзей, ни подруг, с родственниками разругалась она еще в молодости. Но дело свое она знает, бухгалтерию вела в фирме твердой рукой. Все было прекрасно, пока не вляпался он в это темное дело. Истинно народная мудрость говорит: что имеем, не храним, потерявши, плачем. А если честно, то мать его и подтолкнула, она велела ему соглашаться на предложение этого «Стройтраста», черт бы его взял совсем. Не то чтобы он с матерью советовался, она сама полностью в курсе была всех дел, да и сказала соглашаться передать деньги Иванцову. Он привык с матерью не спорить (с ней поспоришь — так себе дороже обойдется), хотя и Лизка его отговаривала. Ну, жену-то он никогда не слушал, небольшого ума баба, ей бы все в саду ковыряться, а еще вот собаку завела. Кофе хорошо только заваривать умеет, бумаги не путает, вот и все ее таланты. Езжай к Иванцову, мать говорит, не мнись, не ной и не жвачься. Может быть, фирма наконец на новый уровень выйдет, если сотрудничество с этим «Стройтрастом» хорошо пойдет. Ага, вышли на новый уровень, теперь обратно не войти… Получил он от этого Аргольда кейс запертый, отвез его Иванцову, только вернулся в офис — звонит Танька Семенова, что у Иванцова секретаршей работает. Так и так, говорит, совсем ты, Миша, умом рехнулся, что у такого человека деньги красть? Он растерялся — как, что, ты о чем вообще? А она и говорит, что вместо денег в кейсе бумага резаная, она сама видела, когда Иванцов из кабинета выскочил. Ругался страшно, дверью хлопнул, на нее наорал ни за что, неприличным словом обозвал, хотя раньше такого себе не позволял, и уехал к конкурентам «Стройтраста». Она точно знает, из приемной им позвонили. Так она на него очень обиделась за неприличное слово и поэтому Михаила предупреждает. Тут мать входит, как увидела его — сразу все поняла. Бежать надо, говорит, эти разбираться не станут, раз фирма заказ потеряет. Порешили ехать к дядьке в Сибирь, был у матери там дальний родственник, все открытки на праздники слал, она не отвечала, но открытки сохранила. Спасибо Таньке, что предупредила, сказала, что полдня у них есть. Лизавета вещи собрала, потом мать ее услала куда-то, а сама и говорит: — Вот что, сынок, послушай меня. Незачем тебе ее с собой брать, вдвоем вас быстро найдут, она девка приметная. Езжай один, да не в Сибирь, а в Петербург, там тебя точно искать не станут. С женушкой твоей я сама разберусь. И он послушался мать, как всегда, ее слушался, не задумываясь, что будет с женой. А, выкрутится как-нибудь, про деньги она ничего не знает. И вот теперь торчит тут, снял комнату у какого-то ханыги, там одни клопы и тараканы, а он лишний раз боится на улице показаться. Не выдержал, позвонил матери — как там, что? Она прошипела, чтобы не высовывался, и по голосу ее он понял, что ничего хорошего нет. Михаил снова тяжело вздохнул и повесил голову. Тут к его столику подошел официант, наклонился и вполголоса проговорил: — Я извиняюсь, вас просит зайти наш директор. — Меня? — удивленно переспросил Михаил. — Ваш директор? С какой стати? Откуда вообще он меня знает? — Этого я не знаю. И, честно говоря, не хочу знать. — Ну, так я тогда не пойду. — А вот этого не советую. В голосе официанта прозвучала такая бездушная и безжалостная угроза, что у Михаила стало холодно в животе и во рту появилась едкая горечь. Он сглотнул эту горечь, поднялся и, как заводная кукла, поплелся вслед за официантом. Впрочем, он уже по дороге понял, что никакой это не официант. Не-официант открыл перед ним дверь с надписью «только для персонала», провел его по короткому полутемному коридору и втолкнул в небольшой кабинет. За столом в этом кабинете сидел человек с невыразительными глазами снулой рыбы. Человека этого Михаил знал и очень боялся. Это был Никита Аргольд, глава службы безопасности фирмы «Стройтраст». Тот самый, который передал ему кейс с двадцатью миллионами. За спиной у него стоял плечистый парень с лицом в свежих ссадинах, кое-где залепленных пластырем. — Вы? — дрожащим голосом произнес Михаил. — А мне сказали, что меня хочет видеть директор этого заведения… — Шеф, можно я его маленько… — с надрывом проговорил его подручный. — Нет, Глеб, подожди. Аргольд повернулся к Михаилу и ответил на его прежний вопрос: — Ну, считай, что сегодня я его замещаю. Этого директора. — И… чего вы от меня хотите? — А ты не догадываешься? Ты меня подвел, Миша. Ты меня здорово подвел и потом сбежал. И думал, что я тебя не найду? — Я… я не думал. Но… — Это плохо, Миша. Думать полезно. Хотя бы иногда. — Шеф, ну можно… — снова подал голос Глеб. — Подожди! — То есть… я думал… — пролепетал Михаил. — Что-то непохоже. Тут Михаил исторг крик души: — Но я не брал тех денег! Я не знаю, куда они пропали! Клянусь, я привез кейс и передал его в руки Иванцову. Это он, это все он! — Ты знаешь, я тебе, может быть, поверю… — Верьте мне! Я действительно не брал деньги! — Не перебивай меня! Я, может быть, поверю тебе, если ты мне кое в чем поможешь… — Все, что хотите! — опрометчиво выпалил Михаил. — Если ты не брал деньги, то их взял кто-то другой… логично? — Разумеется, — радостно закивал Михаил, вообразив, что гроза обошла его стороной. — Например, твоя жена. Потому что Иванцова мы, с твоего разрешения, исключим. — Что? — Михаил искренне удивился. — Жена? Она-то при чем? Она к этим деньгам вообще не… Он осекся на полуслове, сообразив, что вопрос стоит ребром: или он, или Лизка. — Так что, значит, все же ты? — договорил за него Аргольд. — Нет, не я… — Так вот, если ты поможешь нам найти свою жену, я тебе поверю. Поможешь? — Но я не могу… я не знаю, где она… — Не можешь или не хочешь? Михаил замялся. Что Лизавета не прикасалась к этим деньгам, он знал точно. Она вообще в их фирме хоть и звалась менеджером, но была, что называется, подай-принеси. Ну, еще бумагами занималась, отчетами, по телефону отвечала, с клиентами связывалась. К деньгам ее не подпускали, тем более к тому кейсу, который передал ему Аргольд. Так куда же делись те проклятые деньги? Не верит Аргольд насчет Иванцова, стало быть, точно знает, что это не он. — Вижу, ты колеблешься, — сказал Аргольд. — Чтобы тебе легче было принять правильное решение, я тебе сейчас покажу кое-какие фотографии… — Фотографии? — удивленно переспросил Михаил. — Какие еще фотографии? — Дело в том, что Глеб, — Аргольд кивнул на своего подручного, — Глеб — большой любитель фотографий особого жанра. Просто мастер! Глеб, покажи ему… Парень в ссадинах достал свой телефон, открыл в нем фотоальбом и поднес к глазам Михаила. В этом альбоме действительно были фотографии особого жанра — здесь были снимки людей избитых, окровавленных, покрытых свежими синяками… У одного рука висела плетью, у другого была сломана нога и кость торчала наружу. — Нравится? — спросил Аргольд с обманчивой мягкостью. — Нет… совсем не нравится… — честно ответил Михаил. — Да? А вот Глебу нравится. И он бы очень хотел сделать с тобой такую фотосессию.