Он развернулся и вошел в дом. И вы не поверите — Ося потрусил за ним, преданно заглядывая в глаза… Я завершала эту процессию. Войдя в дом, я спросила мужчину: — А кто та старушка? — Какая? — Он удивленно покосился на меня. — Ну, та, которая меня к вам привела? — Да никто вас не приводил, — ответил он безапелляционно. — Вы одна пришли. — Как? — Я чуть не поперхнулась от удивления. Ведь без той старушки я бы ни за что не нашла его дом… и она его явно хорошо знала — назвала его Васей и говорила, что рассердится, если он не сдаст нам комнату… Но если он не хочет об этом говорить — значит, у него есть на то какие-то свои причины. — Меня, кстати, зовут Василий, — сообщил он, проходя через полутемные сени. Я хотела сказать, что уже знаю, но прикусила язык. Черт его знает, в какую игру он играет, но если ему так нравится — пусть его… мне нетрудно подыграть. Сказала же та старушка, что он чудной. — А меня — Лиза… — представилась я в ответ. — Елизавета, если полностью… — Вот и познакомились. Мы прошли через короткий полутемный коридорчик, куда выходило несколько дверей. Еще здесь была крутая деревянная лестница, ведущая на второй этаж. Хозяин открыл одну из дверей и остановился посреди большой светлой комнаты. Здесь был диван, обитый пестрой ворсистой тканью, круглый стол, накрытый плюшевой скатертью, на которой стояла ваза с букетом из сухих листьев, пара венских стульев, этажерка со стопкой старых пыльных журналов и книг. — Вот здесь вы можете жить, — проговорил хозяин, с долей смущения оглядев эту комнату. — Если вас устроит. — Устроит, устроит, конечно, устроит! — обрадовалась я. — А сколько нужно платить? — Да нисколько, — он махнул рукой. — Еще не хватало за это старье деньги брать… — Но так нельзя… — запротестовала я. Мне приходилось слышать, как девушки снимали подозрительно дешевые комнаты у одиноких мужчин, а хозяева потом требовали у них определенных услуг. — Ну, если хотите, можете платить столько, сколько считаете нужным. Столько, сколько вам нетрудно. И опять мне это не понравилось… Вот не люблю я этого, предпочитаю, чтобы сказали прямо, чего и сколько. А то потом заплатишь и будешь думать: не то мало — и человек недоволен, не то много — и тогда я буду расстраиваться, что переплатила. Когда мама болела, ужасно я намучилась с врачами и сиделками, некоторые не могли сразу назвать сумму, а когда я отдавала деньги, то поднимали брови в изумлении — что, это все? Ой, не надо про маму сейчас думать, а то вспомню, расстроюсь, а мне нужна ясная голова. А этот тип тут еще добавил: — Только у меня будет к вам большая просьба… даже, пожалуй, требование… Ну вот, напряглась я, сейчас он и выдаст… выдаст такое, что нам снова придется искать жилье… — И какая же просьба? — осведомилась я напряженно. — Вы можете ходить по всем комнатам в доме, но я очень прошу… я запрещаю вам открывать вот эту дверь! — Он выглянул в коридор и показал на дверь справа от входа. — Да я никуда не собираюсь ходить, кроме этой комнаты! — выпалила я с облегчением. — Мне ее вполне хватит. И Оська тоже не будет ходить. — Нет, вы можете по всему дому ходить, если захотите, но только не в ту комнату… — повторил он настойчиво. — Конечно-конечно! — Я замахала руками. — Вы хозяин, как скажете — так и будет! — Собаку можете оставить, когда за вещами пойдете, — он скупо улыбнулся, — пускай во дворе побегает. — Но у меня нет… — Я запнулась, но взяла себя в руки. — Да-да, конечно, но лучше я потом, сейчас очень устала… Если я скажу, что у меня нет вещей, это вызовет подозрение. А мне нужно продержаться в этом доме хотя бы несколько дней, потом я уж как-нибудь определюсь. — Скажите, а есть здесь поблизости магазин? — Я решила сменить тему. — Мне бы продуктов купить. — Ну… — он скупо улыбнулся, — магазин-то есть, только он уже закрыт. Да и нет там ничего. Туда только за хлебом ходят, а как хлеб кончается, продавщица его и закрывает, чтобы зря не сидеть. И, видя мое расстроенное лицо, он добавил: — Вы можете чаю попить на кухне и что найдете, то и ешьте. И мы с Оськой отправились на кухню. Скажу сразу, я ожидала худшего. Думала, что, как у всякого одинокого мужчины, у этого Василия на кухне был жуткий бедлам, но все оказалось не так страшно. Кухня была большая и довольно светлая. Стоял там стол, покрытый выцветшей, но чистой клеенкой, три табуретки, очень крепкие, на одной была бирка «144-я военчасть». Еще на кухне была дровяная плита, на которой, как на столике, стояла обычная газовая плитка на две конфорки. Рядом стоял грязноватый электрический чайник. А одну стенку занимал старинный буфет — огромный, в три этажа. В самом верхнем стояли пузатые рюмки и граненые стаканчики, про которые бывший мой сосед дядя Гриша, помнится, пел, будучи в подпитии: «Стаканчики граненые упали со стола, упали и разбилися, разбита жизнь моя!» После чего обязательно бросал граненый стакан на пол, а потом поднимал целый и говорил, что и в песне тоже все врут. В средней части буфета я нашла разномастные чашки и довольно непрезентабельные тарелки, на которых было написано «Общепит». Там же стояла сахарница с отбитой ручкой и коробка с чайными пакетиками. Все остальное место занимали пачки лапши быстрого приготовления — я так поняла, что хозяин этим и питался. Внизу буфета находились кастрюли и парочка закопченных сковородок. В самом углу кухни притулился старенький холодильник. Я открыла его без надежды на успех и нашла там полбуханки зачерствелого, но все же не плесневелого хлеба, два яйца и банку варенья. Судя по аккуратной бумажке, перевязанной ниточкой, варенье хозяину кто-то подарил, не иначе та старушка принесла. Себе я поджарила яичницу, Оське развела лапшу. Он понюхал содержимое миски и уставился на меня с немым удивлением: что ты мне подсовываешь? Как ты вообще себя ведешь? Ты что, забыла, что должны делать приличные хозяева? Они должны насыпать в миску до краев сухой корм или же класть туда кашу с кусочками мяса или фаршем. И уж потом нужно выдать собаке косточку из супа. Лучше сахарную, но мосол тоже сойдет. — Ишь, размечтался! — фыркнула я. — Откуда я тебе тут все это возьму? Завтра куплю, а сейчас лопай что дают! Оська понял, что я не шучу, и съел лапшу, при этом морда его выражала нешуточное страдание. Варенье оказалось из сливы. Я намазала его толстым слоем на хлеб, было очень вкусно. Я съела три куска, после чего наскоро прибрала за собой. Хотела поблагодарить хозяина, но его не было видно. Оказавшись в своей комнате, я первым делом проверила дверь. Мои подозрения оправдались: она закрывалась изнутри на хлипкую задвижку, так что открыть ее ничего не стоит. Но тут Оська перехватил мой взгляд и рыкнул успокоительно: мол, какая задвижка, подруга? Ведь я с тобой, а значит — мимо меня ни одна самая хитрая муха не пролетит! Да что там муха, ни одному комару я не дам самого малого шанса! И в подтверждение этой мысли он улегся на пороге нашей комнаты. Ну да, чего я боюсь с таким сторожем? Тут я почувствовала, что вот-вот упаду без сил. И правда, день выдался на редкость тяжелый… Хозяин выдал мне стопку постельного белья (к моему удивлению, оно было чистое, и хотя, естественно, неглаженое, но пахло свежестью — наверное, сохло на улице, на свежем воздухе). Из последних сил я постелила на диване, разделась и легла… И заснула в ту же минуту. Мне снилась огромная полноводная река, которая медлительно, величественно, лениво катила свои желтоватые воды среди поросших тростником низких берегов. К берегу этой реки медленно, торжественно шла странная процессия. Составлявшие ее люди были одеты в длинные развевающиеся одеяния — как они называются? Хитоны? В центре этой процессии несколько сильных мускулистых мужчин несли золоченые носилки — точнее, паланкин, закрытый пологом из блестящей ткани. Вот процессия остановилась. Женщины, составлявшие большую ее часть, запели… Они пели очень красиво, но слов я не разбирала — язык их был мне незнаком. Паланкин поставили на берег, полог приподнялся, и на землю ступила молодая смуглая женщина с длинными, черными как ночь, тускло отсвечивающими волосами. На голове у нее был серебряный обруч, в который был вставлен большой полупрозрачный камень неуловимого голубовато-серого лунного оттенка. Женщина медленно двинулась к воде. И в тот самый миг, когда она вступила в воду, над противоположным берегом реки разлилось тусклое голубоватое сияние, а затем над горизонтом показался краешек луны. Женщина входила в воду, и с каждым ее шагом луна поднималась все выше и выше. Вот она уже вся поднялась над рекой. Луна была полная, более чем полная — я никогда не видела такого большого, такого яркого лунного диска.