— Никак не могу найти ту линию, которая вела бы к пониманию всего, что произошло, — признался он после паузы. — Хорошо, — решительно произнес Воронов. — Вот вы сказали, что «смотрели в одну сторону». В какую? Какие проблемы вас объединяли с Овсянниковым? Я имею в виду не глобальные вопросы, а конкретику. О чем он спрашивал вас? О чем вы его? Вы ведь много лет общались. — «Конкретика», — почти насмешливо повторил Скорняков, и сразу же поправился. — Нет, я вас понимаю, конечно. Вам ведь хочется узнать что-то такое, что поможет понять причины произошедшего… Кстати, а что полиция? Там хоть что-то делают? — Делают, — ответил Воронов таким тоном, что стало ясно: лучше бы и не делали. И Скорняков понимающе кивнул. — Что же мне вам ответить? Понимаете… Сибирь наша — это ведь до сих пор край неведомый, загадочный. Где, например, можно провести границы «Сибири», если ее выделять, так сказать, политически? И складывалась она не сразу, а постепенно, прирастая все новыми и новыми землями, а там живут разные люди, разные народы, этносы. У них свои верования, свои представления о мире. И просторы сибирские позволяли когда-то этим людям существовать независимо друг от друга. Это вам не Европа, где от одной границы до другой можно на велосипеде проехать! А Иван больше занимался историей Балясной, ну и этим «чертовым городищем». Реально-то, как сейчас любят говорить, нас это самое городище и связывало. Но связывало довольно своеобразно. Я над его поисками посмеивался, но не за спиной, а в глаза, а сам интерес к истории сибирской деревни, к заселению Сибири поощрял, насколько возможно. Мы ведь никогда не выясняли, кто кому чаще задает вопросы. Это было интересно нам обоим, потому что все это был один процесс — открывание знания. И если, например, я задавал вопрос, а Иван давал ответ на него, он потом не интересовался: «А для чего это тебе было нужно?», ибо понимал, что для меня, возможно, это был какой-то промежуточный пункт в рассуждениях. — Я понял вас, Михаил Иванович. Получается, что вы нам никакой нити не дадите. Скорняков посмотрел на него, как мама смотрит на расшалившегося малыша: — Куда вы спешите? Ответов на вопросы, связанные с убийством Ивана, у меня нет, но и отказаться от поисков я не могу. Давайте попробуем разбираться вместе. Вы, Алексей, слушайте и задавайте вопросы. У вас очень удачно получается заострять проблему, а это — дар! Ну и Ирма, конечно, тоже, потому что вы ведь, милая девочка, все происходившее знаете, так сказать, с другой стороны. — Хорошо, — согласился Воронов. — Начнем! — Вот вы говорите, откуда тут сепаратизм? А он в сибирскую идею заложен, можно сказать, с самого начала. Вот принято считать, что Сибирь для Русского государства завоевал Ермак Тимофеевич. И легенда-то весьма удобная, прижилась, будто тут и была. Ведь до смешного доходило: Ермак, если верить легенде, погиб где-то в наших краях, то есть на западе Сибири. А имя его переносят на далекий сибирский восток. В городе Ангарске — а это Иркутская область — была хоккейная команда «Ермак». Какое он отношение имеет к тем местам? Что это — наивный патриотизм коммунистов или тонкий расчет других сил? И не считайте это глупыми придирками. Итак, Ермак. Принято считать, что его наняли пермские купцы Строгановы. Обязанности они распределили так: Ермак набирает ватагу, а Строгановы обеспечивают экспедицию всем необходимым. И снова вопросы! Земли эти — и нынешний Пермский край, и та Сибирь, что сразу за Уралом, — считались «окраиной господина Великого Новгорода». — Простите… — начал было Воронов, но Скорняков и слушать не стал — продолжил: — Именно так, уважаемый Алексей Леонидович! Вы наверняка еще со школы помните про «Новгородскую феодальную республику» с ее особой формой самоуправления — вечем. Так вот, сообщаю вам, что вече частично формировалось за счет тогдашней «номенклатуры», то есть местного чиновничества. Были в их числе и те, кого называли «кончанскими», а «концами» в Новогороде именовали, ну, как бы проще объяснить… городские окраины, понимаете? То есть кончанские — это районные старосты. И одним таких концов как раз и была эта самая территория нынешнего Пермского края и того, что именуют Югрой. И основное богатство этих мест — рухлядь. То есть пушнина. Он взял сигарету, закурил: — Надеюсь, вы понимаете, что такой товар в тогдашней Европе был весьма ликвидным, как сейчас говорят. На нем можно было строить и экономику, и какое-никакое государство. Республика эта была завоевана еще сто лет назад Иваном Третьим, но интерес к территории сохранялся. В общем, нельзя исключать, что вся эта затея была кем-то спровоцирована в пользу немосковских сил. Так что имейте в виду, что населения, которое лобызало бы ноги Ивану Четвертому за спасение от супостатов-захватчиков, тут не было. Население вообще было довольно рассеянным по просторам, а просторы надо осваивать и контролировать. Вот как раз с контролированием и связана первая история про сибирский сепаратизм. — Что, прямо при Иване Грозном? — спросила неожиданно Ирма, до сих пор молчавшая. — Да нет, не при нем, а при первом нашем «великом государе», — ответил Скорняков. — При Петре Первом. В это время раздался стук в дверь, а потом она распахнулась. На пороге стояла жена Скорнякова. — Дамы и господа, на этом мои речи закончены — нас ждут к столу, — улыбнулся он, поднимаясь из кресла. 9 После обеда, пока все еще сидели за столом, Скорняков сказал: — Как вы посмотрите, наши дорогие гости на то, чтобы сегодня тут и переночевать? Нам еще многое надо обсудить, а силы ваши, я вижу, на исходе. Может быть, сейчас приляжете отдохнуть на пару часов, а потом продолжим? И уж тогда временем нас никто не ограничит. Ирма уже готова была обрадованно кивнуть, но Воронов с сожалением развел руками: — Рады бы, но сейчас нам надо возвращаться. Все-таки там осталась бабушка Ирмы, человек пожилой, а обстановка там… понимаете. Надо и с полицией как-то поговорить, узнать, что и как. Их не торопить, так, сами понимаете. В общем, спасибо, но… Скорняков поднялся: — Ну, что же, доводы серьезные, однако, в таком случае, может быть, Ирма немного все-таки отдохнет, а мы с вами продолжим? Мне со временем стали приходить в голову интересные соображения. Ирма обрадованно вскинулась, а Воронов посмотрел на часы: — Ты хочешь ночью ехать? Сперва на лице у женщины отразился ужас, потом она умоляюще сложила руки: — Всего часик! И в четыре выезжаем, а? — Ну, смотри, — с притворной угрозой ответил Воронов и повернулся к Скорнякову. — Тогда и мы займемся делом? В кабинете, пока шли к креслам, Воронов спросил: — Вы, значит, считаете, что Сибирь могли превратить в отдельное государство? — Более того, это пытались сделать, — кивнул Скорняков. — Что есть государство? Система, сочетающая в себе максимально возможное число элементов, обеспечивающих жизнь людей, являющихся его гражданами. И Сибирь с ее просторами и природными ресурсами вполне может стать «площадкой заселения». — Ну, это в принципе, — условно согласился Воронов. Ему необходимо было вытащить из Скорнякова хоть что-то полезное для поисков. А тот продолжал: — Так вот, вернемся к временам Петра Великого. Он, как известно, совершил множество реформ, в том числе и реформу управления, в том числе и создав Сибирское губернаторство. Во главе его был поставлен человек, Петру хорошо известный, человек, трудами своими заслуживший любовь государя и уверенность в его полной преданности, князь Гагарин. Матвей Гагарин. Скорняков подошел к полке, взял довольно толстую папку. — Вот тут у меня кое-что о Гагариных. Надо сказать, что представители этого семейства к тому времени уже занимали должности воевод, то есть прежних управленцев, выражаясь современным языком, управленцев дореформенных. Ну а Матвей всех их как бы объединил. Во всяком случае, такова легенда, а, точнее говоря, версия. Версия, потому что формально Гагарин был казнен за воровство! Однако ходили упорные слухи, будто у Гагариных существовал план отделения Сибири от России и провозглашения Сибирского царства. Отсюда будто бы и казнь, и довольно зверские последствия: Гагарина не снимали с виселицы несколько месяцев. — В назидание другим? — Возможно, но есть некоторые странности. Следствие по делу началось еще в четырнадцатом году, а приговор ему вынесен в двадцать первом. — Ну и что? Даже сегодня следствие порой затягивается на годы, а уж тогда-то. В ту пору свидетеля для допроса из того же Томска, например, самолетом не доставишь. Воронов усмехнулся, но видно было, что рассказ Скорнякова все сильнее интересует его. — Можно, конечно, и так сказать, — почти примиряюще кивнул Скорняков. — Но вы уж позвольте мне продолжить. Важно обратить внимание на еще одно обстоятельство, еще одно событие, произошедшее в то же время, — дело царевича Алексея. — Он-то тут при чем? — искренне удивился Воронов. — Тут «при чем» почти вся система управления Россией того времени. Дело в том, что воцарением Романовых в 1613 году были возмущены многие родовитые семьи. Сам порядок выдвижения, система созыва Земского собора вызывали сомнения и протесты. Первый Романов — Михаил просидел более-менее мирно, а при Алексее Михайловиче уже открытые столкновения. Два рода становятся во главе враждующих партий, по родам жен: сперва — Милославские, потом — Нарышкины! А если есть вожди, то есть и дружина! В общем, начались серьезные драки между партиями, а в числе прочих обвинений то и дело летали слухи о незаконном воцарении. Ну, а потом Петр Алексеевич. Мы-то больше о его величии говорим, о том, как он Россию укреплял, и упускаем другую сторону процесса. Ту, которую сейчас назвали бы управленческой. Ведь до него долгие века Русь управлялась царем при опоре на бояр, так сказать, на соль земли Русской! Боярские-то роды землями владели от века! По наследству передавались и богатство, и родовитость! А на землях-то крестьяне жили и иной народец. Хороши бояре или плохи, а за ними — население. Люди за ними! Да — крестьяне, да — забитые, безграмотные. Но других-то не было! И уж простите меня за высокий, так сказать, штиль, но именно из этих крестьян составлялись дружины и полки, которые побеждали и Золотую Орду, и тевтонских рыцарей, да и много кого еще! Это я к тому, что для решения важных задач всегда был ресурс, который умело использовало то самое боярство! А что же стало с Боярской думой при Петре? Куда она делась? Никуда! Скорняков поглядел на Воронова и повторил по слогам: — Ни-ку-да! Петр перенес свое местопребывание на берега Невы. Бояре не захотели ехать на болота и оказались «вдалеке» и в самом примитивном смысле слова, в географическом, и в самом главном, в политическом. Государь-то стал совет держать с другими людьми, причем часть из них все-таки происходила из древних родов, а часть — из совершенно ничтожных, можно сказать, безродные люди были. И в этом было своеобразие всей системы власти, сложившейся при Петре, и это тоже надо понять. У Петра тоже было два брака, как у его папеньки, при этом один брак означает единение с российской знатью. И пусть знать эта осталась в Москве, но традиции на Руси имеют большое значение, и с ними надо считаться, а считаться с традициями и ее носителями — боярами — Петр хочет все меньше и меньше, и он идет на второй брак — с безродной иностранкой. Можно, конечно, объяснить этот шаг сладострастием Петра и какой-то невероятной женской притягательностью Марты Скавронской, но сути дела это не меняет. Появление императрицы Екатерины, которую не признает никто, кроме ближайшего окружения Петра, — это начало уничтожения традиций. Император, а может быть, кто-то из окружения, ведет тончайшую интригу, чтобы устранить саму возможность возвращения власти к старому российскому дворянству, к боярам. Интригу, жертвой которой становится сын Петра — Алексей. — Ну а при чем тут Сибирь? — не выдержал, наконец, Воронов. Скорняков посмотрел на него, будто оценивая. Помолчал. — Сибирь — это вполне возможное перенесение процесса, начатого Петром, на другие пространства и в другие условия! — Все равно не понимаю, — пожал плечами Воронов. — Это потому, что вы слушаете мой рассказ, будто историческую сказку, — сказал Скорняков. — А вы отнеситесь к нему как к политическому эпизоду. Я ведь вам объяснил, что сибирские земли, в отличие, скажем, от княжеств европейской Руси, не ощущали такого сильного влияния Москвы ни в экономическом, ни в политическом отношении. Сибирь, несмотря на то что многие территории этого края были изучены российскими подданными, не прониклась духом привязанности к Москве, в то время как сама Москва ни на миг не сомневалась в своем праве управлять регионом на правах собственника. Поэтому, возможно, и сложилась примерно та же ситуация, что с самой Москвой конца шестнадцатого века, когда после смерти Ивана Грозного и сына его Федора пресеклась правящая династия. Скорняков улыбнулся. — Между прочим, та самая Смута, в которой наши историки по традиции уже многие века винят поляков, была вполне обычным делом, когда представитель известной монархической династии предлагает себя на престол, освободившийся после вымирания прежней правящей династии. Этому в истории много примеров, но почему-то именно притязания на русский трон вызывают так много обид. — Смута-то тут при чем? — снова удивился Воронов.