Мало кто из людей, носящих погоны, хотя бы время от времени не называл своего командира в звании полковника «полканом». Традиция у нас такая. Но Алексея Воронова стали называть так недели через полторы-две после того, как он, молоденький лейтенант, пришел на работу в уголовный розыск. Звали не потому, что верили в его звезду и блестящую карьеру. Звали так, сравнивая со злым псом, который никому не дает покоя и всех тащит за собой ловить, ловить и ловить! Хватать и отдавать под суд всех, кто совершает преступления! Но в 1995 году зачастую преступления совершали те, кто сам должен был стоять на страже закона. Причины этого были не только в желании получить деньги или какие-то блага. Часто милиционеры в сотрудничестве с криминалом видели единственную возможность бороться с преступностью, стараясь уничтожать одних, помогая другим. Вскоре, однако, стало ясно, что расчеты наивны. Победив своих «врагов», бандиты принимались за «продажных ментов». Их либо уничтожали, либо, чаще, привлекали на свою сторону окончательно и бесповоротно! Многие из них с помощью уголовников делали карьеру, потому что возможности криминала росли невиданными темпами. Пришел такой «продвиженец» и в отдел, где работал старший лейтенант Воронов. Начальником. Пришел и начал устанавливать новые порядки. Кто-то ломался, подлаживался под новые порядки, кто-то уходил. Воронов держался, начальник выжидал. Развязка наступила внезапно. Воронов на улице увидел девицу, похожую на одну проворную аферистку, находящуюся в розыске. Другой бы прошел мимо: кому надо, тот пусть и ловит, а Воронов действовал строго по инструкциям и закону. Девица от него немного оторвалась и вошла в подъезд, двигаясь впереди Воронова метров на сорок-сорок пять. Все бы ничего, но подъезд был оборудован сравнительно новой штукой — домофоном, и Воронов стоял у дверей, наполняясь злостью. Когда, наконец, двери открылись, он рванул наверх, успев только спросить у выходившего мужчины: на какой этаж женщина прошла? Тот ответил, назвав точный номер квартиры, и как-то нехорошо улыбнулся. Воронову его улыбка была безразлична, и он просто поднялся к названной квартире. Дверь была закрыта, и Воронов позвонил, потом постучал. Никто не отвечал. Может быть, он бы и ушел или стал сомневаться в точности ответа мужчины, но за дверью раздался какой-то шум и сдавленный крик. Дверь была хлипкая, и Воронов открыл ее, ударив пяткой в замок. Его появление было совершенно неожиданным, но и то, что увидел Воронов, его ошарашило. Кроме девицы в квартире были еще два здоровых парня, и Воронов сразу понял природу ухмылки мужика у входа в подъезд: его приняли за рогатого мужа, выследившего свою неверную жену. Вид этой троицы Воронова почти не тронул, а вот вид сухонькой старушки, рука которой была взята одним из парней на излом, почти напугала. Единственное, что точно знал Воронов: сейчас нельзя ни медлить, ни суетиться. Один из парней очень медленно думал, а второй предпочитал, видимо, сначала выговориться. Он и повернулся к Воронову, не отпуская руки старушки, и спросил: — Тебе чё надо, мужик. Паузы было вполне достаточно. Парней Воронов просто «отключил», и надолго. Они пришли в себя уже по пути в отделение. Девицу он проучил. Он бил ее так, как били задержанных его коллеги. Бил так, чтобы следов не было. Когда услышал на лестнице шаги и разговоры милиционеров, сорвал с нее всю одежду, порвал на мелкие лохмотья и выбросил в форточку. Девица взвыла, ехала в отделение, закутанная в какую-то простынь, всю дорогу материлась и обещала «закопать». Сдав всех дежурному, Воронов отправился курить и пить чай, чтобы прийти в себя. Потом, примерно через полчаса, сел писать рапорт, но вскоре был вызван к начальнику отделения. Тот сначала пытался быть в образе мудрого и опытного начальника, начал задавать вопросы, но в этом деле ему тягаться с Вороновым было трудно. На вопросы, которые как бы и сами по себе уже были ответами, он отвечал по своему разумению, которое не совпадало с ожиданиями начальника. Терпения начальника хватило только до того времени, когда зазвонил телефон. Разговора как такового не получилось, потому что он минуту, а то и больше слушал то, что ему говорили, а потом, медленно и деликатно положив трубку на аппарат, заорал. Орал на Воронова он дольше, чем слушал невидимого собеседника, но суть была проста: дурак Воронов совершил непоправимую ошибку, и защищать его — дурака Воронова — начальник не хочет. Поэтому ему, дураку Воронову, надо срочно писать заявление на отпуск со вчерашнего числа и рапорт об увольнении. И всё! И — не обсуждается! Воронов — честное слово — никак не мог понять, о ком и о чем идет речь. Конечно, он рассчитывал за свои действия получить какую-то благодарность, но если сейчас такое время, то можно и без благодарности прожить. Но кричать-то чего? Все это он сказал начальнику. Два раза. Сначала точно так же, как об этом подумал. В тех же словах и выражениях. А во второй раз упростил свою речь до максимума. Начальник молчал. Первой речью он был ошарашен, но вторая, матерная, привела его в чувство. Он дождался окончания заявления Воронова и сказал тихо и спокойно: — Можете быть свободны. Рапорт ко мне через пять минут. Спускаясь по лестнице, Воронов — наконец-то — сообразил посмотреть на часы. Половина восьмого. Вообще-то для него, напомним, не было понятия «рабочее время», но этот день был особым, и Воронов, не заходя в кабинет, отправился на отдых. Сегодня отдых был вполне заслуженный. Хотя бы потому, что спас старушку, подумал Воронов и взял бутылку водки. Он сидел в комнате перед невключенным телевизором и пил водку, когда в дверь постучали. Воронов подошел и, не спрашивая, открыл двери. — Ты бы спрашивал, что ли, — буркнул стоявший на площадке мужик лет сорока. — На тебя сегодня многие зуб крошат. Войти разрешишь? За спиной мужика на площадке стояли два парня в дорогих костюмах, но было видно, что китайские «адидасы» они носили совсем недавно. Слишком уж сильный дух агрессии исходил от них. Однако он не шел ни в какое сравнение с той опасностью, которой лучился тот, кого Воронов уже пустил в свой дом. Воронов еще постоял несколько секунд, потом закрыл двери, прошел в комнату. Мужчина стоял у стола. — Ну, что… Спасибо тебе, парень, за матушку мою. Помедлил, достал из кармана бутылку еще не очень популярного в те времена виски: — За здоровье матушки моей выпьем? Воронов вспомнил худенькую старушку и ее глаза, в которых уже не было слез, мигом понял, что же произошло, и сказал: — Мудак ты. Не понимал, что ли, что через нее тебя давить будут? — Да, понимал я все, — со злостью ответил мужик, — опоздал на час, дело было. Стаканы давай. Воронов уже понял, что человек, пришедший к нему, из «верхов» уголовного мира. Из тех, кто принимает решения, обязательные к исполнению. А еще он подумал, что перед ним стоит сын, мать которого он сегодня защитил, а если честно, то просто спас от смерти. И только после этого подумал, что завтра он уже не будет стоять по другую сторону баррикад от этого уголовника. И сказал, не скрывая, что зло еще не прошло: — На кухню пошли. Там пожрать есть. На следующий день, придя на работу в начале девятого, он уже от дежурного получил указание явиться к начальнику отдела. Воронов внутренне был готов к увольнению, но сражаться за свое право сажать бандитов он решил до самого конца. Вошел спокойно, ждал вопросов «где рапорт», но не дождался. Начальник, который вчера «в упор не видел», при его появлении встал, сделал несколько шагов навстречу, протягивая руку: — Ты, Алексей, вчерашнее забудь. Сам понимаешь, дел полно, все недовольны, а валят на меня. И сверху, и снизу, — семенил словами начальник. — Рапорта по вчерашнему пиши подробно, чтобы объем был. Думаю, затребуют рапорта эти наверх. И сразу же вернулся к всегдашней своей манере: — Ну, давай, работай, времени мало. Писать рапорта Воронов не любил, поэтому просидел за столом не меньше часа, мучаясь, подбирая слова, размышляя, как надо все изложить, чтобы та сука, которая вчера обещала «закопать», не могла доказать, что голой осталась не по причине конфликта с задержанными. Потом настроение ему подпортили, сообщив, что всех троих, взятых им вчера, уже отпустили под подписку. Он уже совсем собрался взять лист бумаги и написать рапорт, когда в кабинет вбежал дежурный. Он распахнул дверь, вошел и замер у входа, уставившись на Воронова. Потом произнес размеренно: — В четырнадцать ноль-ноль быть у генерала Грицюка. Генерал Грицюк не был легендой МУРа по той же самой причине, что и Воронова коллеги не окружали заботой и любовью. Грицюк все свои почти сорок лет, проведенных в милиции, считал, что все эти планы-показатели — абсолютная ерунда, заниматься которой должны начальники. «А дело мента — гнать вора», любил повторять Грицюк, когда его ругали на совещаниях. Впрочем, было это давно, а последние лет тридцать уже не ругали. Опасались ответных шагов. Подробностей Воронов не знал, но знал, что Грицюка многие побаиваются, и от вызова не ждал ничего хорошего. Дверь кабинета Грицюка распахнулась в тот самый момент, когда часы в приемной начали отбивать два часа дня, и генерал, увидев Воронова, входящего в кабинет, поднялся ему навстречу. Молча пожал руку, указал на стул возле стола, сам сел напротив. — Ну-ка, дай на тебя посмотреть, — сказал он, и в его голосе Воронову почудилась зависть. — Не каждый день Сава за мента просит. Воронов сидел, ничего не понимая, а Грицюк возразил сам себе: — Чего это я чушь несу! Сава никогда за ментов не просил. Никогда! Помолчал немного, продолжил: — Я его почти всю свою ментовскую жизнь знаю. Законник. Может парой слов зону поднять, и не одну. Со мной у него «базар» потому, что брал я его в самый первый раз. Представляешь, Алексей, а? Саву первый раз берут, и я первый раз беру. Потом, пока «воронка» ждали, посмеялись с ним. А потом я через него преступление совершил. Первое и последнее, но — совершил. Письмо его матери отнес — Ангелине Борисовне. Той, которую ты вчера спас. И правильно, что ты его отругал за это. Это раньше была этика, чтобы через родных блатного не доставать, а сейчас — какая этика? Поднялся, вернулся на свое генеральское место. — У тебя, говорят, отпуск с понедельника? Куда едешь? Билеты купил? Чемодан собрал? — засыпал вопросами Грицюк. — Нет, — ответил на все вопросы одним словом Воронов. — И хорошо, — остался доволен генерал. — Потому что с завтрашнего утра ты выходишь на работу в новое управление МУРа. Все подробности завтра. Можешь идти. Воронов, слабо понимающий, что случилось, шел к двери, когда Грицюк окликнул: — Ты, надеюсь, понимаешь, что никакого Саву мы с тобой тут не поминали! И в приемной забери повестку. Завтра по ней пройдешь, потом все оформим. Так Воронов стремительно взлетел вверх. Нет, еще не званием, но чем-то гораздо более важным, чем звание или должность. Именно тогда его и стали звать Полканом, полагая, и отчасти справедливо, что именно хватка и помогла ему сделать этот рывок. Лишь много позже и случайно Воронов узнал, что ту троицу, которую он взял, отправил к матери Савы его конкурент из «молодых», поднявшихся в перестройку, не признающих «понятия» и решающих по беспределу. И троицу ту больше никто не видел. Ну, а что, время тревожное, все что угодно могло случиться. И конкурент, все это затеявший, вскоре угорел в своей баньке. А то, что его охрана оказалась вся сплошь пьяной, так в жизни и не такое бывает. На то она и жизнь…