— Мы не туда, — попробовал протестовать Скорняков. — Нормальные герои всегда идут в обход, — ответил Воронов словами из песенки пиратов «Айболита-66» и пояснил загадочно. — Главное в деле вора — не украсть, а не попасться. Прошагав минут десять, вывел компанию на берег реки. — Смотрите, красота какая! — громко сказал и повел рукой. И сразу же продолжил совершенно о другом: — Не теряйте меня, мне в кусты надо! Вернулся минут через пять. Уже без сумки. Гридин, оказавшись в совершенно незнакомом месте, оглядывался, а Скорняков включился в ситуацию, и, увидев Воронова, громко сказал: — А что! Когда-то именно тут, может быть, и принял свое, так сказать, историческое решение славный казак Балясный! — Прекрасный повод! — радостно подхватил Воронов. И, оглянувшись, указал на полянку в тени деревьев, окаймляющих берег. Дойдя до полянки, стащил рюкзак, из которого извлек две бутылки водки, пакет с огурцами и помидорами, запеченную курицу. — Это что? — удивленно спросил Скорняков. — Это? Ну… Это — водка, это — закуска, а все это, — Воронов развел руками в разные стороны, будто демонстрируя окрестности, — это все пикник! Скорняков все еще был в недоумении: — Две бутылки водки… Многовато… — Не исключено, — кивнул Воронов. — Поэтому одну мы сейчас в воду положим. Остывать. А вы пока с дядей Пашей накрывайте поляну. Там, в рюкзаке, и покрывало есть. Скорняков едва отхлебнул, Воронов и Гридин приняли по стограммовому стакашку. Закусили в охотку. Воронов начал без предисловий: — Следствие в тупике, поэтому, видимо, и приехала эта… комиссия. Хотя, конечно, возможны варианты, как говорится… — Какие? — тотчас перебил Скорняков. — Вы думаете, кого-то интересует то, что… взяли мы? Воронов кивнул: — Хотя, если точнее, то кого-то интересует все, что осталось у Овсянникова такого, что ведет к этому таинственному месту, и в этом смысле у меня к вам, Михаил Иванович, вопрос: что же там такого невероятного может скрывать эта заимка? Скорняков неожиданно потянулся к стакану и теперь просто опрокинул его в себя. Поставил стакан на покрывало, поводил рукой над закуской, подумал. Достал сигареты — закурил. — Я в эту историю никогда особенно не верил. Выслушивал рассказы Ивана, иногда вопросы задавал, но не вникал. И с той секунды, Алексей, когда вы с Ирмой пришли ко мне, вспоминаю все, что хоть какое-то отношение имеет к городищу этому чертову! Вспоминаю и простить себе не могу мое высокомерие! Скорняков налил себе водки и выпил, снова не закусив. — Ваня ведь мне был нужнее, чем я ему, а я все равно играл в этакого аристократа духа… Воронову начало казаться, что Скорняков стремительно опьянел и начинает нести чушь, но тот, будто прочитав его мысли, сказал: — Не пьян я, не пьян. Я, знаете ли, пить умею… Так вот, об этом городище… Не помню… то ли я упоминал, то ли вы… О мужчине, который пропал во время войны… — Да-да, — подтвердил Воронов, — была такая тема…Кажется, Нателла вспоминала… А может, и Овсянников… — Вот, видите! Не помните! Скорняков снова налил водки себе. Потом, подумав, налил и остальным. Поднял стакан. — За память! Потом продолжил: — С одной стороны, вам было безразлично, потому и пропускали мимо ушей, как говорится. — Ну да, — согласился Воронов. — Но это не оправдание и не отказ от поиска. — Вас-то что сейчас так побуждает? — поинтересовался Скорняков, и видно было, что ответ важен для него. — Много мелочей, которые не дают спокойно спать, но, главное, — мое ремесло. Терпеть не могу несправедливость. — Ну… это романтика, — начал Скорняков, но Воронин перебил. — Никакой романтики, все просто! С Овсянниковым я знаком лично, поэтому знаю точно: он человек простой и надежный. Если бы у него кто-то попросил помощи, он бы ее оказал. Оказал бы, но при одном условии: он считал бы эти действия справедливыми и честными. И не спорьте со мной по поводу старика! Я видел, я решил! И это не из-за того, что сейчас водочки принял. И смерть Овсянникова не должна быть фактом статистики. — Но вы же сами сказали, что нет никаких зацепок у следствия, — почти задиристо напомнил Скорняков. — Так бывает, — лениво ответил Воронов и посмотрел на бутылку. — Но все только начинается. И потом… Убийство Ивана Герасимовича не было самоцелью. Не обижайтесь, но никакими особыми достоинствами он не обладал, как и большинство простых людей. А убили его, стремясь получить что-то, что могло помочь в поисках… — Но… — начал было Скорняков, но Воронов жестом попросил молчать. Продолжил: — Это «что-то» могло быть и условием продвижения, и частью разгадки… — Как наша обрезанная тряпица? — все-таки вмешался Скорняков. — Как наша тряпица, — подтвердил Воронов и продолжил: — Мы ведь даже не знаем, было это у Овсянникова и он отказался отдать или ничего не было и вообще не существует. И, поскольку поиск конкретного убийцы пока ни к чему не привел, я решил сосредоточить свои силы на том, чтобы не дать получить желаемое тем, кто Ивана заказал. Скорняков вздохнул, а Гридин разлил водку: помянем Овсянниковых… Поставив пустой стакан на место, Воронов обратился к Скорнякову: — Так что вы вспомнили, Михаил Иванович? — Да, действительно, вспомнил. Пропавший мужчина этот — какой-то особист. Вам ведь рассказывали, что тут было довольно много эвакуированных? И, видимо, говорили, что это семьи из Ленинграда были, но это не совсем так. Об этом мне Иван и рассказывал. Дело в том, что отец его был тут в сельсовете и приезжих на постой не взял. Отказался: мол, своих укладывать некуда. Ну, вроде отбился. А через несколько дней приезжают эти самые «сопровождающие» и селятся у Овсянниковых, но уже без всяких разрешений. А им попробуй откажи! Приезжали они часто, жили тут несколько дней и уезжали. Почему и куда ушел тот, кто пропал, неизвестно, но Иван меня уверял, что особист этот его несколько раз расспрашивал про «заимку» и объяснял, будто еще в Гражданскую тут воевал и на заимке бывал. Может, воевал, может, врал. Скорняков закурил. — Если особист, то есть чекист, то вполне мог тут быть в двадцать первом, когда восстание подавляли. — Какое восстание? — У-у-у, — закатил глаза Скорняков. — Тут в двадцать первом году такое было! Хлеще, чем антоновщина на Тамбовщине. Транссиб перекрыли, советскую власть разогнали! В общем, серьезное дело было, но сейчас оно нам важно лишь как обстоятельство. Особист этот много раз бывал на заимке и брал Ивана в проводники. Мальцу-то интересно с настоящим чекистом по тайге ходить. Да, тот еще ему разрешал из пистолета стрелять, из настоящего! А что для мальчишки может быть интереснее! Вот он его и провожал туда. Однако вел так, чтобы самому этому особисту пройти туда было трудно, почти невозможно. Только с Иваном. Ну, у мальчишки свои резоны были, понятные. Так вот, Иван позднее сопоставил кое-какие детали и высказал предположение, что особист этот еще в двадцать первом году что-то узнал про «колчаковское золото». — Это какое? О котором до сих пор спорят? — вмешался долго молчавший Гридин. — Оно самое — вывезенное из Петрограда еще в тысяча девятьсот пятнадцатом году частью в Казань, частью в Нижний Новгород. Вывозить его продолжали и потом, и сложилось так, что основная часть оказалась в Казани. А потом началась чехарда не только политическая, но и «золотая». Запас оказывался то в Казани, то в Нижнем, то в Уфе, то в Самаре. Наконец, его в Казани захватывают белые и отправляют в Омск. А там вскоре власть берет Колчак. Это, друзья мои, сюжет не только кинофильма или приключенческого романа, а докторской диссертации, и не одной. А потом, у Колчака, с золотом начинают происходить странные вещи, и куда-то оно исчезает. Ищут его по сию пору, правда, безрезультатно. Последние фразы Скорняков произносил громко и порывисто, потом замолчал, резко перевел дыхание и продолжил: — Возможно, что часть золота была, грубо говоря, «отщипнута» где-то в наших краях во время перевозки в Омск. Может быть, во время борьбы с повстанцами в двадцать первом этот особист что-то узнал и действовал на свой страх и риск, а может быть, выполнял приказ начальства и продолжал поиски. Что там было — не скажу. И Иван толком не знал, это я вам совершенно точно говорю. Он посмотрел на пустой стакан, и Воронов разлил остатки водки из бутылки. Выпили, и он поднялся со словами «У меня тут дело», отправился к бережку, к тому месту, где лежала в воде, охлаждаясь, вторая бутылка. В этот момент из-за деревьев стали выходить полицейские. Вышло их человек шесть-семь. Потом появился Кашуба. Следом за ним майор, начальник Кашубы, но видно было, что в этот раз он тут не главный. Последним из леска вышел полковник. Внешним видом своим он выделялся настолько очевидно, что сразу стало ясно: он тут главный. Все — и полицейские, и Кашуба, и майор — встали в некую цепь, будто окружив покрывало и людей, сидящих вокруг него, и прижимая их к воде. Полковник подошел вплотную, сказав негромко, солидно: — Документы ваши предъявите, пожалуйста. Воронов ответил, не поднимаясь: — Мы находимся на отдыхе, не привлекаем внимания окружающих, среди нас нет несовершеннолетних, которых мы приучаем к распитию спиртных напитков. Что мы нарушаем? — Документики предъявим, — повторил полковник. — Иначе вынуждены будем вас задержать. — На каком основании? — повторил Воронов. — Я непонятно выражаюсь? — все так же негромко спросил полковник.