— Различия, конечно, есть. Это же не типовой проект, — улыбнулся Гридин. Но различия, можно сказать, мелкие, а вот сходство — главное, существенное! И заключается оно в том, что у нас называют «цокольным этажом», а в Германии «эрдгешоссе». «Ерде» по-немецки — земля, то есть сущностный перевод этого слова в данном конкретном случае — «этаж, уходящий в землю». — Вы это считаете существенным? — спросил Пономарев. — Сейчас поясню, — кивнул Гридин. — Когда вел изыскания о доме Суховых, беседовал я с одним коллекционером, который мне презентовал ксерокс весьма редкой книги. Книга о роде Хёенбергов. К сожалению, ксерокс пропал вместе с моими вещами, которые остались у Суховых… — Кстати… Простите, что перебил, — вмешался Урванцев. — Вы у них бывали после тех событий? — С Марией встречался, но не в России, а в доме — нет, не бывал. Мария сказала, что дом они продали после всех этих событий, а идти к новым хозяевам было глупо. Урванцев кивнул, а Пономарев напомнил: — Итак, история рода… — Да, да, история… Кстати, не совсем рода… Но это чуть позднее, — сказал Гридин. — Так вот, в книге описывалась весьма сложная система внутренних коммуникаций замка Хёенбергов. Дело в том, что в замке сочетались ходы горизонтальные с ходами вертикальными. Причем переходы от одних к другим были весьма искусно скрыты, замаскированы так, чтобы их не смог найти непосвященный. Не исключено, что там есть и какие-то ловушки, рассчитанные на незваных гостей. — Как их найти, как распознать? — снова перебил Урванцев. — Увы, Глеб Станиславович, проинструктировать ваших бойцов я не смогу, — развел руками Гридин. — Если только в самом общем виде. — Ну, хотя бы в самом общем… — согласился Урванцев. — Не хотелось бы все тут разрушать техникой. Красота ведь, согласитесь. — Да, я ведь в вопросах поиска несведущ, — признался Гридин. — Осторожнее надо, вот, пожалуй, и все. У вас ведь есть какая-то техника… ну… просвечивания, что ли… — Жаль, — не скрывал разочарования Урванцев. — Ладно, я вас на время оставлю. Надо людям задание дать, а то время идет. Он отошел, а Пономарев продолжал: — Вы ведь не просто издалека обозревали здания, которые видели, как говорите, и в Словакии, и во Франции… — Конечно, не только обозревал, — подхватил Гридин. — Там ведь историческую память хранить проще. — Почему? — удивился Урванцев. — Почему? — повторил Гридин. — Вот, смотрите… Есть на самом востоке Голландии городок Лоссер, а на самом западе такой же крохотный — Слёйс. Однажды мы с моей подругой из одного города в другой доехали за пять часов, успев при этом еще и пообедать не спеша. И в этой самой Голландии краевед, вроде нашего Михаила Ивановича, может совершенно спокойно за день съездить в любое место и ознакомиться с любой достопримечательностью, и с коллегами пообщаться. Фактор времени и пространства весьма важен в таких делах. — Ну да, — кивнул Пономарев. — И таких мест, как это «чертово городище», там, видимо, быть не может. — Да, так вот, — вернулся к разговору Гридин. — Беседуя именно с такими краеведами, выяснил я одну интересную деталь. Если верить их словам, если они опирались на настоящие данные, а не выдуманные, то здания эти возникали во вполне определенный период времени. — В какой? — в голосе Пономарева звучал живой интерес. — Люди, которые приходили, строили эти дома и были их первыми хозяевами, появлялись там лет за двадцать-тридцать до важных исторических событий, которые потом потрясали эти страны. Обо всех говорить не стану, но, например, домик во Франции был построен людьми, переехавшими в эту местность лет за двадцать до того, как вспыхнула Французская революция. А в этой местности в августе и сентябре тысяча семьсот восемьдесят девятого года, когда крестьяне просто-напросто уничтожали помещиков и их усадьбы, время Большого террора, была отмечена наибольшая активность крестьян. Убивали не только помещиков-аристократов, но и всех, кто им служил, включая таких же крестьян, как и сами нападавшие. — И какие у вас подозрения? — уточнил Пономарев. — «Подозрения» — слишком сильно сказано, — усмехнулся Гридин. — Для подозрений мало данных. Но вот, например, такой же домик в Польше находится на территории, которая в прежние времена относилась еще даже не к Германии, а к Пруссии и находилась неподалеку от территории, принадлежавшей России. И построили его люди, пришедшие откуда-то, сразу после того, как Наполеона погнали из России, исчезли в те дни, когда вспыхнуло польское восстание тысяча восемьсот тридцатого года. Так что… — Версия массового воздействия? — Не исключаю, — кивнул Гридин. — Это ведь иллюзия, будто большая политика делается в белых рубашках. «Там», — он ткнул пальцем вверх, — считают, что принимают решения, но решения одних сталкиваются с решениями других здесь, — он ткнул пальцем в землю. — А здесь все решают такие, как мы, как вы. Простые люди. А простые люди, как ни печально, любят сказки. — То есть в версию некоего союза декабристов и ссыльных поляков вы верите? — спросил Пономарев. — Вряд ли такой союз мог сложиться, — после короткого молчания ответил Гридин. — Контакты и человеческие симпатии отдельных людей вполне вероятны, а союз, да, еще и союз действенный… Он поморщился, выражая сомнение. — Судите сами: навести мосты, сплотиться, построить этот дом, создать столь мощную систему… На это нужны годы и, прежде всего, добрая воля. А много доброй воли к сотрудничеству может быть у русского дворянства и польской шляхты, которая его во всех грехах обвиняет? — Тогда — что? — спросил Пономарев. — И не говорите, что вы не искали ответа уже давно. — И не скажу, — усмехнулся Гридин. — И версия у меня, конечно, есть, и версия вполне в духе современных теорий. — И? — подтолкнул Пономарев. Видя, что Гридин молчит, будто решает «сказать не сказать», продолжил: — Миссия службы, которую я представляю, заключается в том, чтобы действовать на опережение всех попыток оказывать воздействие на Россию во всех возможных формах. Меня сейчас интересует — имеем ли мы дело с такой попыткой в данном конкретном случае. Если имеем — кто за этим стоит? И, по-моему, вы знаете достаточно много, чтобы иметь свое собственное мнение. — Ну, что же… Вы правы… — Ребята начали обследование, так что будем ждать, — невольно перебил его возвратившийся Урванцев. — Не помешаю? — Садись, конечно, — кивнул Пономарев. — Тут одно за другое может уцепиться, так что ты нам нужен. И обратился к Гридину: — Продолжайте, Павел Алексеевич. — Версию «Хёенбергов» я отмел довольно давно, не вписывалась история одного рода во все продолжения, — заговорил Гридин. — Слишком многое приходилось бы им приписывать, чтобы объяснять многие факты. Однако и игнорировать преемственность было невозможно. Конечно, если за дело взяться всерьез, с вашими возможностями, то и фактов будет больше, и, следовательно, база для осмысления расширится. Пономарев кивнул, но попросил: — Продолжайте! Все, что вы говорите, вертелось у нас, как отрывки соображений. А у вас — стройная концепция! — Создание какого-то первого ядра, а точнее, его возникновение, — продолжил Гридин с воодушевлением, — я бы все-таки, как и с этим пресловутым родом, связал с эпохой Крестовых походов. Ведь туда, в эти походы, отправлялись те самые «крестоносцы», которых дома-то и не ждал никто. Ну, может быть, за небольшим исключением. Он увидел удивление на лице Урванцева и воскликнул: — Так ведь основа того миропорядка — феод. А феод — это неделимая собственность, совершенно четкая и неизменная система. И если у феодала, например, двое сыновей, то феод после отца станет собственностью старшего сына, а младший всю жизнь будет находиться у него в полной зависимости. И если даже старший брат умрет, то его наследником по закону будет его сын, а не его младший брат. Так что в Крестовые походы двинулись не только те, кто жаждал освободить Гроб Господень, а те, кого не устраивал существующий порядок. Укрепиться на Ближнем Востоке крестоносцы не смогли, и пришлось им в массе своей возвращаться, откуда пришли. То есть в подчиненное положение к старшему брату, а то и вовсе — к племяннику. — И тогда они… — подтолкнул Пономарев. — И тогда, возможно, им и пришла в голову мысль об изменении существующего порядка, — вывел Гридин. — Ну, хорошо, предположим, — заговорил Урванцев. — Школьный курс истории я вроде помню, и феодализм закончился уже давно. И тогда — смысл? — Любая система имеет тенденцию к саморазвитию, — будто размышлял вслух Гридин. — Если система смогла повлиять на этот мир и изменить его, то зачем ее разрушать? Ведь понятно, что всех тех, кто систему создавал, поддерживал, развивал и использовал, невозможно было удовлетворить сразу и полностью, согласны? Урванцев кивнул. — Кто-то получил все, что хотел, а кто-то счел себя обделенным. Ну, мне ли вам, взрослому человеку, это объяснять? Урванцев уклончиво повел плечами. — Глеб Станиславович, вам приходилось слышать легенду о «семьях, управляющих миром»? — усмехнулся Гридин. — Приходилось, — будто стесняясь, подтвердил Урванцев. — И вы слышали одну-единственную цифру, когда говорили о численности этих «семей»? Урванцев усмехнулся: — Думаете, врут? — А вы как думаете? И, учтите, тут, — он обвел рукой по сторонам, — тут все только начинается. Поверьте, что идея «сибирского сепаратизма» тут звучала не случайно. — Марат, а ты как считаешь? — обратился Урванцев к Пономареву. Тот задумался над ответом, когда раздался голос: — Товарищ полковник… Тут, кажется, что-то нашли… Подошедший боец указывал рукой в сторону дома. По дороге пояснял: — Ход обнаружили. Открывать не стали, раз одни двери были пристреляны на того, кто их открывает, то и тут… мало ли что… — Правильно, — кивнул Урванцев. — Сапер осматривает. — Так точно! — Ну, и ладушки, — продолжал он на ходу, но боец придержал за рукав: — Погодите, товарищ полковник, пока отмашку дадут… Что там все в порядке. Урванцев кивнул: