— Как, еще и наше серебро? — неудержимо с качелей летел теперь вниз Барабанов. — Представляешь? На голубое поле бирюзы, огранованное ползущей серебряной змеей, опускается виноградная гроздь с лепестками. Камни Вера мне уступила за бесценок. По тридцати рублей за штуку. Два камня — на серьги, один — на перстень. Так... Ясно... Змея и виноград. Постой-постой... Как там у Эзопа? «Лиса и виноград?» Сколько же все это стоит? Его умение безошибочно молниеносно складывать в уме пятизначные числа, умение, которым он так гордился, сейчас отказало ему: он не мог сложить все названные женой числа, чтобы узнать, наконец, стоимость украшений. — А почему три камня? — спросил он, из последних сил демонстрируя наивность. — Ведь нужно четыре. — Четыре? — удивилась Полина, и капкан захлопнулся. — Два — в уши, один — на палец и один — в нос. Помнишь, на острове Пасхи в «Клубе кинопутешествий»? — Не болтай глупости, — строго оборвала жена. — Если жалко — так и скажи. Подумаешь, какая-то никчемная монета — три копейки ей красная цена в базарный день. Змея сползала с ободка серьги, шипела, словно изготавливалась к прыжку. Холодея от предчувствия надвигавшейся катастрофы, Барабанов зажмурился. Спрашивать страшно, но оставаться в неведении еще страшней. Может, ему послышалось? — Ка-к-кая монета? — с трудом вымолвил он. — Да я тебе вот уже час как толкую: ложки не хватило, я взяла у тебя в кляссере монету. Там были две совершенно одинаковые, я и подумала: зачем тебе две? Змея, шипя, ужалила его и снова взобралась на ободок серьги, а он как-то неловко, боком, начал оседать на диван. — Вовочка! Что с тобой? Что с тобой, Вовочка? — запричитала Полина, бережно подложив под голову мужа шелковую подушку. — Тебе плохо? Сердце? Капли дать? — Она накапала сорок капель валокордина, присела рядом. — Эти командировки тебя доконают. Может, «скорую» вызвать? — Возможно, она уже не успеет... — прохрипел Барабанов. Лишь через час он пришел в себя и отправился к Зарецкому. Примерно в то же время в другом конце города собирался в гости к Зарецкому еще один человек — нумизмат Виталий Николаевич Петрунин, преподаватель математики индустриального техникума. Собственно, ему еще до конца не было ясно, состоится ли визит. Высокий, худощавый, начинающий седеть брюнет, он стоял у трюмо и нервно пытался завязать галстук, — у него ничего не получалось, плохое предзнаменование. Дикая ситуация: чем старше он становился, тем больше ограничивалась его свобода. Прямое нарушение конституционных гарантий, думал он. Виталий Николаевич женился поздно, и поэтому процесс привыкания к оковам супружества проходил у него болезненно. Привыкший распоряжаться собой и своим временем по собственному усмотрению, он внезапно оказался перед выбором — выдерживать изнурительные сцены Нины Сергеевны или сидеть, словно на привязи, дома. Жена справедливо полагала, что ему должно быть интересно с ней. Домоседка, она удивлялась, какие дела могут влечь супруга и уводить от уютного семейного очага. Его хобби вызывало искреннее недоумение: взрослый мужчина возится с какими-то никчемными медяшками. И несмотря на неоднократные объяснения, она упорно называла его почему-то филамизматом, а он, естественно, возмущался. Несколько месяцев назад его институтский сокурсник Клим Сорокин устраивал мальчишник, и Виталий Николаевич с сожалением сказал: «Я не смогу: до́ма, знаешь...» — И многозначительно махнул рукой. Клим удивился: «Ну ладно, на холостяцкую вечеринку тебя не пустят, но на свадьбу-то разрешат пойти?» «Какая свадьба?» — не понял Петрунин. «Сейчас мы тебе выпишем увольнительную. — Сорокин подошел к газетному киоску и купил открытку с изображением на ней двух обручальных колец. — У вас на работе есть холостые или незамужние члены коллектива?» Выяснилось, что есть. Сорокин тут же заполнил четким чертежным шрифтом приглашение на «торжество по случаю бракосочетания Сергея и Веры». «Адрес укажем подальше, в новом микрорайоне с непроторенными автобусными маршрутами. Скажешь, грязища там по колено, а таксисты не хотят везти: обратно порожняком надо ехать. Ты же сам говорил, что жена никуда не ходит, не любит ходить. Вот тут ты сразу двух зайцев убьешь. Тогда уж точно не поедет — это во-первых, а во-вторых, посидим капитально. Потом скажешь — выбраться не смог на большую землю». Все прошло гладко, в строгом соответствии со сценарием Сорокина. Петрунину понравилось, и он еще несколько раз выписывал себе увольнительную на свадебных открытках. Но месяц назад отработанный до мелочей вариант дал сбой, причем по его вине. Днем позвонил Сорокин, намечалась пирушка. «Ты знаешь, Нинуля, — протягивая приглашение, пожаловался Виталий Николаевич, — эти свадьбы мне начинают надоедать. Да и расходы на подарки. А не идти нельзя. Кровная обида будет». «Позволь, — жена подозрительно вскинула брови. — Вера и Сергей? Да ведь ты уже был на этой свадьбе. Месяца три назад. Я и адрес запомнила». Угораздило же! Надо срочно искать выход. «Понимаешь, я и говорить-то тебе не хотел. Не повезло Сереге. Первая жена через месяц ушла от него». «И он так быстро оправился от удара?» «Молодежь сейчас вся такая, долго не печалится», — заверил Виталий Николаевич. «А он что, специально выбрал девушку с таким же именем, как у первой жены?» — невинно осведомилась Нина Сергеевна. «Наверное, просто совпадение, — после некоторого раздумья сказал Петрунин. — А может, просто захотел, чтобы напоминала. Хотя, — спохватился муж, — чего напоминать-то, если ушла». И тут жена сделала ход конем. «Хорошо, — решила она. — Пойдем». Его как током ударило. «Ты тоже?» — тихо удивился Петрунин. «Почему бы и нет? Ведь здесь написано «Приглашаем Вас с супругой». Я пошла собираться». «Да, да, конечно», — от волнения согласился муж. Но тут же пришлось признаться во всем, и с тех пор он прочно — может и навсегда — вышел из доверия. Однако сегодня он идет к Зарецкому: это не пирушка, а серьезный разговор. Но Нина Сергеевна на высоких тонах все пилит и пилит его. Наконец он прибегает к последнему средству. «В искусстве средних веков гнев аллегорически изображался в виде женской фигуры с петухом за пазухой и розгами в руке». Она на секунду затихает, украдкой бросает взгляд в зеркало и, не обнаружив никаких «аллегорических» признаков, кричит ему в открытую дверь: «Тебе придется выбирать между мною и ею!» «Ею — это кем?» — спрашивает он уже с лестницы «Филамизматикой твоей...» «Я выбираю ее», — негромко, но внятно объявляет он и в ярости вылетает на улицу. Проще, чем всем, было выбраться к Зарецкому Игорю Павловичу Мезенцеву. У него, старого холостяка, в избытке имелось той самой свободы, о которой мечтал Петрунин и давно забыл Барабанов. Коллекционированием монет Мезенцев увлекался еще в студенческие годы. После окончания гидротехнического факультета ему предложили выбор: Голодная степь или должность инженера в проектном институте. Променять городскую квартиру на неустроенный быт целинника? Нет уж! Хоть там и была перспектива роста, но это еще бабушка надвое сказала. Журавль-то в небе, а синица вот она, здесь, в руках. Правда, Санька Никонов, однокашник, поехал осваивать степь, а сейчас работает директором того самого института, в котором трудится Игорь Павлович. А он достиг потолка — главный инженер проекта — ГИП. Грамотен, добросовестно служит, на хорошем счету у начальства. Всё вроде бы в порядке, но ГИП — тоже руководитель. Пусть мини-коллектива — но решения принимать хоть иногда, да надо. А характер у него не таков. Игорь Павлович собирался неторопливо: погладил рубашку, галстук, аккуратно повесил их на спинку стула. В квартире поддерживался идеальный порядок, все блестело благодаря его стараниям. В юности он не любил заниматься хозяйством и научился уклоняться даже от тех небольших поручений по дому, которые изредка давала ему мать. После смерти матери он несколько недель не убирал в квартире, потом все-таки навел порядок, и большая квартира засияла. Мезенцев постепенно привык к домашним заботам. Одиночество не тяготило его. Правда, лет пять назад он начал встречаться с Верой Алексеевной — врачом-косметологом, ходил с ней в театр, кафе и однажды вечером пригласил ее домой. Женюсь, подумал он на следующий день, обязательно женюсь. Но в этот день не решился сделать предложение, а потом и в голову ему не приходила подобная мысль. Из рукописи профессора Зарецкого А. В. ...Стало темнеть, но когда Порфирий вошел, чтобы зажечь свечи, граф махнул на него рукой, и старый слуга, тяжело переставляя опухшие от ревматизма ноги, удалился, неодобрительно покачивая головой. Уже третий день граф никого не принимал, почти не прикасался к еде. Целыми днями он просиживал в кабинете, перебирая бархатные кляссеры своей знаменитой коллекции, а по вечерам уезжал к морю и оставался там до глубокой ночи. У него ничего не болело, но он отчетливо сознавал, что эти дни — последние в его жизни. Страха не было, скорее любопытство. Грехи замаливать — поздно. Да и какой смысл, если в суетной жизни он редко вспоминал о всевышнем? Граф раскрыл кляссер, осторожно взял монету, поднес ее к плохо видящим глазам. Уголки губ тронуло слабое подобие улыбки — эта монета обладала волшебным свойством приводить его в хорошее расположение духа. Тускло поблескивающий в сумерках медальный профиль Константина Павловича был величествен и загадочен. Он подышал на монету, протер бархаткой, аккуратно положил на место, затем дернул за шнур звонка. — Вели заложить карету, — приказал он возникшему в дверях Порфирию. — Слушаю-с, ваше сиятельство. Прошло уже более часа с тех пор, как старый граф приехал сюда, отпустил карету и остался в этот поздний осенний вечер на безлюдном приморском бульваре. Последнее время он все чаще ощущал глубокую потребность побыть наедине со стихией, которая заворожила его еще в детстве, когда он впервые увидел зеленые волны. Море штормило. Холодный, пронизывающий ветер гнал по бульвару пожухлые листья. Зябко кутаясь в потертую шубу, граф неотрывно смотрел на фантастические, похожие на крылья сказочного дракона волны, монотонно разбивающиеся о берег. Три года назад он вышел в отставку и приехал сюда доживать свой век. Он успел полюбить этот город, его живописные широкие улицы. Любимым местом стал бульвар с неумолкающим гомоном порта. Здесь на рейде бросали якоря корабли со всех концов света. Здесь широкая лестница спускалась к морю и словно не обрывалась у воды, а шла прямо в царство Нептуна. Здесь многое напоминало Марсель, где он прожил восемнадцать лет: улицу Ла-Канбьер, изумительную набережную Корниш, Старую гавань, церковь Сен-Виктор. Старый граф горько усмехнулся: вот как давно не был он дома — даже родные места напоминают ему Францию. «В чем преимущество прошлого перед настоящим и будущим? — думал он. — В том, что из прошлого можно выбрать то, что тебе нравится». ...Со звонким криком сорвался и низринулся с крутого склона выводок красных куропаток с нежно-белым подбоем крыльев. Сеттер Нерон неподвижно, как изваяние, горящими глазами следил за птицами. Граф плавно спустил курок, грохнул выстрел, за ним другой. Птица перевернулась в воздухе и упала вниз, в каменистую осыпь. Скользя и обрываясь на крутизне, Нерон кинулся к ней и жадно схватил добычу. Но в ту же минуту раздался еще выстрел, и рядом упала вторая куропатка. Сеттер бросился к ней. Граф быстро перезарядил ружье и подождал: не запоздала ли какая-нибудь неосторожная молодая птичка. Через минуту он окликнул собаку, а та никак не могла решить, какую из убитых птиц нести раньше. И вот, со звонким тиликаньем и взмахами коротких крыльев сорвалась еще одна куропатка и тут же свернулась от меткого выстрела, разбросала по воздуху перышки. Сзади послышался стук копыт. Граф оглянулся. По узкой, опоясывающей лес тропинке прямо на него летел шоколадный в яблоках скакун, в седле уверенно сидела белокурая амазонка в малиновом платье. Граф бросил ружье, подхватил поводья, похлопал разгоряченного коня. — Наконец-то, Юлия. Я уж отчаялся, — он поцеловал ей руку, взял за талию и легко опустил на землю. — Простите, граф, — сдерживая учащенное от быстрой езды дыхание, ответила девушка. — Я не могла раньше... Он привязал скакуна рядом со своим, поднял ружье. Нерон укоризненно скулил, не понимая, отчего так быстро кончилась охота и отчего не ценят его труд: вот же они, все три куропатки, лежат около хозяина. — Нерон, лежать! — Собака послушно исполнила приказание. — Видите — какая. — Он показал на выползавшую из-за горы черную тучу. — Сейчас польет дождь, быстрей! — Взял Юлию за руку, и они быстро пошли по тропинке. Ливень настиг их, когда до дорожки оставалось метров сто, и успел основательно вымочить. Он растопил печку, придвинул поближе к огню старинное кресло, откупорил вино.