Глава 1. Труп в доме на Грузинской улице В этом году зима выдалась на удивление снежной. Сугробы будто могучие атланты подпирали крыши домов. Было безветренно, и деревья, одетые в пышные снежные шубы, стояли неподвижно. Волга, покрытая толстыми пластами снега, выглядела длинным белоснежным, убегающим вдаль полем. Лед на реке, крепчавший день ото дня, превратился в надежную переправу, по которой с одного берега на другой нескончаемыми колоннами переправлялись многотонные грузовики. Зимнее ночное небо, обычно темное, закрытое в это время года белесой дымкой, в последний день декабря было ясным. В вышине сверкали звезды, свет от которых отражался на снегу, вспыхивая яркими веселыми искорками. — Ну что, товарищи, давайте проводим сначала старый год, — обратился к сидящим за столом начальник городского управления связи Геннадий Васильевич Стрешнев и неспешно поднялся со своего места. — Уходящий год, надо признать, был очень даже неплохим. Нам всем в этом году значительно повысили должностные оклады, совсем недавно отменили карточки. Была проведена серьезная денежная реформа, ударившая в первую очередь по людям, имевшим излишки накоплений, полученных в большинстве своем нечестным путем. И в этом ее благо… Нам же с вами, простым труженикам, — обвел лучезарным взором коллег Геннадий Васильевич, — смена денег не принесла никаких финансовых потерь. Поскольку наши накопления — это знания, опыт и настоящее мастерство в выбранной нами профессии. Ведь мы и в годы войны, и сегодня честно исполняли свой долг и можем спокойно смотреть людям в глаза. Мы победили опасного врага в лице фашистской Германии и теперь просто обязаны жить счастливо. И мы будем жить счастливо! — повысил голос Стрешнев, снова оглядывая присутствующих и своим взглядом призывая разделить всех его мысли и настроение. — Так что давайте выпьем за прошедший одна тысяча девятьсот сорок седьмой год и будем надеяться, что каждый последующий год будет приближать нас к исполнению самых заветных желаний… Тост получился длинным, однако никто из сидящих за столом не роптал. И не потому, что поздравлял их начальник, которого надлежало слушать при любых обстоятельствах. А оттого, что сказанное трогало душу каждого из присутствующих. Поэтому, спокойно дождавшись окончания долгого тоста, коллеги дружно и с улыбками выставили вперед рюмки; над центром стола прозвучал задорный стеклянный звон, после чего все выпили. После первой рюмки, как водится, наступило некоторое затишье, изредка прерываемое короткими емкими фразами вроде: «Будьте так добры, передайте мне вот того салатика» или «Вам что налить, портвейну или, может, все-таки водочки?», Давайте я за вами поухаживаю? Вам колбаски?» Обстановка становилась почти домашней, люди расслабились, и в это самое время раздался пронзительный крик. Это был крик ужаса, отчего у гостей и у самого начальника городского управления связи по спине побежали мурашки. — Кто бы это мог быть? — взволнованно посмотрела на мужа Мария Стрешнева. — Странно все это… Пойду гляну, — на правах хозяина квартиры сказал Геннадий Васильевич и вышел из-за стола. — Погоди, я с тобой, — деловито произнес заместитель Стрешнева Марат Ренатович Сабиров и шаркнул ножками стула по деревянному полу. Вдвоем они прошли в коридор и решительно распахнули входную дверь. — Помогите! — бросилась к ним соседка из квартиры напротив. На женщине не было лица. Точнее сказать, лицо, как таковое, конечно же, присутствовало, но оно выглядело мертвенно-серым, отчего очертания его смазывались и лицо казалось невыразительным пятном. — Там, там… — указала она на раскрытую дверь своей квартиры. И замолчала, не в силах вымолвить ни слова. Мужчины переглянулись и, оставив за своими спинами плачущую соседку, осторожно перешагнули в полутемную прихожую. Свет горел только в гостиной, в коридор проникал лишь рассеянный сумрак. Они дошли до полуоткрытой двери в гостиную и оцепенели от неожиданной картины: с тыльной стороны двери, спиной к ней, висел в петле довольно тучный человек. Это был их сосед Модест Печорский, не столь давно поселившийся в их старом доме. Носки ног Печорского были вытянуты книзу, как будто бы покойник в последний момент попытался опереться об опору, вот только отыскать ее не сумел. Только теперь Стрешнев и его заместитель Сабиров заметили тонкую белую бельевую веревку, одним концом привязанную к ручке, а другим, с петлей, перекинутую через верх двери. Поскольку двери в их доме повышенной комфортности были высокие, ноги человека, висевшего на двери, не доставали до пола сантиметров на сорок. Рядом на дощатом полу лежала опрокинутая табуретка. Все было ясно: человек решил свести счеты с жизнью. И добился желаемого… * * * Геннадий Васильевич Стрешнев с супругой получили квартиру в специально и только что построенном для инженерно-технических работников (тогда еще Наркомата связи) четырехэтажном доме на улице Грузинской в тридцать седьмом году. Стрешнев в то время уже работал старшим инженером, поэтому ордер ему был выдан на отдельную, правда, однокомнатную квартиру в первом подъезде. Второй и третий подъезды дома имели только коммунальные квартиры, предназначенные для работников Наркомата связи должностями пониже. Дом был в городе Казани одним из немногих, имевших центральное отопление и ванные комнаты, в том числе и в коммунальных квартирах. Дом повышенной комфортности был построен в стиле классицизма и по индивидуальному проекту. Построили его на месте снесенной в одна тысяча девятьсот тридцать третьем году трехпрестольной церкви Грузинской иконы Божией Матери. Дом имел внушительные, в три этажа, греческие колонны со стороны фасада, венчающиеся лепниной; на карнизе красовался византийский орнамент и завитки. Большие балконы и окна являлись предметами особой гордости хозяев дома, имелась также массивная балюстрада на крыше — в городе домов подобного типа больше не было. Проживать в таком современном благоустроенном здании считалось большой жизненной удачей и признанием заслуг, что поднимало обладателя квартиры или комнаты в собственных глазах. Когда у Стрешневых родилась дочь, а сам глава семьи сделался начальником городского управления связи, он получил в том же подъезде уже трехкомнатную квартиру на втором этаже. Случилось это в тысяча девятьсот сорок четвертом году. Дом повышенной комфортности на Грузинской улице считался одним из престижных в городе, поэтому в нем, помимо рабочих и служащих Наркомата связи, мечтали поселиться многие, по роду службы или работы никак не связанные с Наркоматом, а с марта тысяча девятьсот сорок шестого года — Министерством связи СССР. Получалось поселиться в этом доме лишь у редких счастливчиков. В частности — у директора одного из городских техникумов и известного драматурга, пьесы которого шли во многих театрах республики и всей страны. У Модеста Вениаминовича Печорского — тоже получилось. Ибо всегда находятся люди, которым по тем или иным причинам удается то, чего не удается абсолютному большинству других людей. В 1946 году Модест Печорский поселился как раз против Стрешневых. И сюда же через пару месяцев он привел свою молодую жену Нину, кареокую двадцатитрехлетнюю красавицу. Не было ничего удивительного в том, что мужчина пятидесяти семи лет возжелал иметь рядом молоденькую и привлекательную женщину. Такое случается со многими. Тому есть вполне логичные объяснения: мужчины в возрасте значительно молодеют, когда находятся в обществе молоденьких женщин. В сравнении со своими ровесниками такие мужчины выглядят моложаво и подтянуто, у них возникает потребность следить за собой. Многие отказываются от дурных привычек, не экономят на парфюме. Еще до войны нередко девушки соглашались на столь неравный брак. А в послевоенные годы такие браки становились обычным делом. Безрукий и безногий в хозяйстве потребен, а уж здоровый, хоть и в возрасте, так и вовсе нарасхват. Сорок шестой год был по всей стране голодным. Не избежала таковой участи и Татарская республика. Зачастую случались перебои с хлебом, не говоря о прочих продовольственных товарах — муке, крупах, мясе, сахаре, — и карточки, бывало, оставались нереализованными. И как прикажете жить в такое время? Покупать же продукты на рынке или в немногих коммерческих магазинах, что стали открываться в городе, — не было денег. Шутка ли: чтобы купить буханку хлеба в коммерческом магазине, надо было выложить червонец, а на базаре — и того больше. Едва ли не четвертую часть месячной зарплаты. В то время, как пайковая цена буханки по карточке — девяносто копеек. Про мясо и сахар и вовсе следовало позабыть: цены на базаре и в коммерческих магазинах были раз в восемь, а то и в десять выше пайковых и доходили до ста двадцати рублей за килограмм. Да и пообносились люди изрядно за военную пору (гражданскую одежду на фабриках не шили, только гимнастерки да шинели), а купить новое было невозможно — не за что и негде. Некоторые горожане и вовсе походили на беженцев, потерявших при бомбежках свое имущество: весь в общем-то нехитрый цивильный гардероб за годы войны был давно обменян на продукты питания, а потому люди без стеснения ходили в латаном-перелатаном, а то и просто в лохмотьях. Последствия страшной войны сказывались на каждом шагу, и народ выживал кто как мог. Нина особо долго не размышляла, кому отдать руку и сердце, и выскочила замуж за бывшего нэпмана, арендовавшего в Казани в тридцатые годы несколько торговых предприятий, а ныне владельца двух коммерческих магазинов и ресторанчика при одной из городских гостиниц. Ну а если в отношениях супругов присутствовало еще и чувство — кто же посмеет осудить такую пару? И за что? А потом — не до осуждений: каждый озабочен собственными нуждами, да и судьба тоже у каждого своя. Конечно, сосед из квартиры напротив никаким боком не принадлежал к кругу Стрешнева, поэтому их общение ограничивалось короткими приветствиями при встречах на лестничной площадке да обменом парой ничего не значащих фраз. Общение с Ниной сводилось к тому же: здоровались, иногда говорили о ничего не значащем — не более того. И вот теперь она стояла перед Геннадием Васильевичем и его гостем растерянная, в слезах, ничего не соображающая и молила у них о помощи. Надо было что-то предпринимать. Хотя что тут можно сделать? — М-да-а… Что же это он так? — невесело протянул Сабиров. — Ситуация… И что же делается в таких случаях? — Не было у меня таких случаев. Думаю, надо сообщить о происшедшем в милицию, — произнес Геннадий Васильевич и добавил: — Наверное… Кто бы мог подумать. Ведь недавно с ним разговаривал. Ничто не предвещало его смерть. — И в «Скорую помощь» тоже нужно сообщить, — в свою очередь добавил Сабиров. — А в «Скорую»-то зачем? — обескураженно посмотрел на него Стрешнев, после чего перевел взгляд на висящего на двери Печорского. — «Скорая помощь» ему уже ничем не поможет… — Значит, так, — с этими словами Геннадий Васильевич обратился к Нине, смотрящей немигающим взглядом в пустоту. — В вашей квартире пока вам делать нечего. Так что давайте лучше пойдемте-ка к нам. Хоть как-то успокоитесь. У нас вы сможете подождать милицию. А вы, Марат Ренатович, — обратился Стрешнев к своему заместителю, — побудьте пока тут до приезда милиции. Так, на всякий случай. Чтобы в квартиру никто не входил. — Конечно, — ответил Сабиров. Слова начальника для подчиненного — руководство к действию. Даже в такой скверной ситуации. А потом не тот случай, чтобы искать повод вернуться к застолью. Какое тут веселье! А ведь так все замечательно начиналось. — Наверное, трогать тоже ничего нельзя. Милиционеры все сами должны осмотреть и сделать какие-то выводы. Телефонов в городе было немного, но у начальника городского управления связи он, конечно же, имелся. Геннадий Васильевич быстро вернулся в квартиру. Ободряюще улыбнулся, чтобы совсем не расстроить гостей, и коротко объяснил: — Соседи попросили меня в милицию позвонить. Скоро все выяснится… А ты, Петрович, — обратился он к начальнику отдела, — чего за девушками не ухаживаешь? Вон они как загрустили. Ну и выпейте водки наконец, чего меня ждать? Разливай давай! — Это я мигом, — ободряюще произнес сухощавый мужчина с орденской планкой на пиджаке и потянулся к початой бутылке водки. Геннадий Васильевич быстро прошел мимо встревоженных гостей в свой кабинет, где стоял телефон, и набрал номер телефона милиции. Разговаривал с дежурным недолго — сдерживая эмоции, безо всяких красок изложил увиденное. Правда, на том конце телефонной линии дежурный дважды переспросил адрес, после чего распорядился тоном, исключающим какие-либо возражения: — Ждите. Сейчас подъедем. Услышав короткие гудки, Геннадий Васильевич положил трубку на телефон. Закурив, он сделал глубокую затяжку и, к немалому своему удивлению, увидел, как пальцы слегка подрагивали. Вот угораздило! От души немного отлегло, когда Стрешнев услышал голос Петровича, что-то оживленно рассказывающего. А еще через минуту в зале раздался дружный смех. Затушив папиросу о стеклянную квадратную пепельницу, он открыл дверь и с улыбкой вошел к гостям. Глава 2. Самоубийство или его имитация? Наручные часы показывали шесть минут двенадцатого. Меньше чем через час начнется новый, одна тысяча девятьсот сорок восьмой год. Что осталось в прошлом году? Пожалуй, неприятности, которых было больше, чем светлых моментов. Даже вспомнить особенно нечего. Были, конечно, знаменательные дни, когда удавалось в короткий срок раскрыть серьезные преступления. Но все эти благостные эпизоды больше были связаны со служебными обязанностями. В личной жизни тоже ничего особенно не поменялось. Не женился, детей не завел. А ведь пора бы… Не до седых волос же бобылем ходить. Пора бы, сколько красивых девчонок по улицам ходят! Так и не дождались с войны своих суженых. А ведь на счастье надеются, которого они заслуживают. Что доброго принесет стране наступающий год? Городу и лично ему, майору Виталию Викторовичу Щелкунову, начальнику отдела по борьбе с бандитизмом и дезертирством городского управления милиции? Очередные неприятности, это понятно. А если вот так, по-человечески, что от него следует ждать? Ведь должна же когда-нибудь закончиться жизнь впроголодь, с частыми недосыпаниями и нескончаемой борьбой с бандитами и иного рода преступниками, которых развелось после войны как вшей на шелудивой собаке. И тогда начнется жизнь другая, светлая и беззаботная, когда человек человеку не волк, а друг, товарищ и брат… Виталий Викторович посмотрел на младшего лейтенанта Зиночку Кац. Сидит и задумчиво смотрит на него. Чего сидит, чего не идет домой? Наверное, оттого, что раньше начальства уходить не положено, а оно (к ее личной досаде) как будто бы и не собирается покидать рабочее место и готово заночевать на жестких стульях, где вместо подушки будет собственная ладонь. А может, причина совсем в другом? И ты о ней прекрасно знаешь. Ведь глаз с тебя не сводит, мог бы проводить девушку, а там, глядишь, между вами что-то серьезное завяжется. Чего же девчонку на расстоянии держать? Ведь красивая же, добрая. Верной и понимающей женой станет, которая всегда обогреет, в трудную минуту ласковым словом утешит. — Шла бы ты домой, Зина, — мягко промолвил начальник отдела по борьбе с бандитизмом и дезертирством, понимая, что младший лейтенант Кац, конечно же, никуда не уйдет. — Еще успеешь к Новому году. — Я не тороплюсь, — буркнула Зинаида и продолжала задумчиво смотреть на майора Щелкунова, и какие мысли бродили в ее хорошенькой голове — лучше было не знать. Ни к чему ему все эти сложности! Жизнь и так штука непростая, а послевоенная — тем более. Зинаида Борисовна Кац в сорок третьем году была переведена в следственную группу городского отделения милиции, где служил начальником отдела по борьбе с бандитизмом и дезертирством тогда еще капитан Щелкунов, с должности помощника прокурора железной дороги. Было ей тогда двадцать четыре года, и за плечами у нее имелось несколько раскрытых уголовных дел, что позволяло судить о Зинаиде Борисовне как о сто́ящем и грамотном специалисте. Классный чин юриста первого класса она была вынуждена поменять на звание младшего лейтенанта милиции. Кац с самого начала участвовала в следственных действиях в отношении так называемой «банды разведчика», терроризировавшей город в сорок пятом и сорок шестом годах, поэтому была прикомандирована к группе Щелкунова, созданной распоряжением начальника городского уголовного розыска майором Фризиным специально для ликвидации этой банды. После поимки банды и проведения следственных действий касательно ее членов, по ходатайству уже майора Щелкунова, вступившего в должность начальника отдела по борьбе с бандитизмом и дезертирством управления милиции города, младший лейтенант Кац была переведена в его отдел. — Тогда, Зинаида, давай старый год проводим, — указал на блюдечко с пряниками Виталий Викторович. — Ставь чайник. — С удовольствием, товарищ майор. Улыбнувшись, Зинаида встала со стула и поставила чайник на электрическую плитку. У нее, как и у майора Щелкунова, никого из родных в городе, да и вне его, не имелось. Так что идти встречать Новый год было абсолютно не к кому. Впрочем, все же было к кому… Младший лейтенант Кац посмотрела на Щелкунова. Неужели он ничего не замечает? Не может такого быть. Тогда, выходит, она ему безразлична. Просто он не может сказать ей это напрямую. Иногда Зинаида мечтала, что вот он, усталый, вернется в отдел, сядет на стул и тут она, рядом, как всегда. И обязательно у него спросит сочувственно: — Устал? — Есть немного. — Было много работы? — Ее всегда много. — Чем же тебе помочь? — Чем же ты сможешь мне помочь? — посмотрит он на нее с лукавинкой. И тогда она, не сказав более ни слова (все слова просто покажутся лишними), сядет к нему на колени, возьмет его русую красивую голову в свои узкие ладони и будет долго и нежно смотреть ему в глаза, а потом станет нежно целовать его лицо. Когда же Виталий начнет отвечать на ее поцелуи, робко, как застенчивый мальчишка, она постарается не упустить своего счастья и сделает все возможное, чтобы этот хмурого вида майор, для которого ничего важнее работы не существовало, навсегда остался с ней. А уж она знает, как сделать его счастливым. Сначала у них родится дочка. Потом будет сын. Они станут дружно растить деток и будут продолжать любить друг друга. И так будет продолжаться долгие и долгие годы… Всегда! Вода в чайнике будто и не собиралась закипать, лишь только деловито шумела. Пока чайник нагревался, майор и младший лейтенант не проронили ни слова. Виталию Викторовичу и правда тоже было не к кому идти. Родителей он давно потерял, семьей не обзавелся. Потому-то и остался дежурить в управлении в новогоднюю ночь, поддавшись уговорам заместителя начальника городского уголовного розыска подполковника Бедзоева, упросившего поменяться с ним дежурствами. Дескать, дай провести праздник с семьей и детьми. У тебя все равно ни того ни другого покуда не имеется. А я тебе одно дежурство должен буду… Чайник наконец громко загудел — вода вскипела. Зинаида разлила чай в граненые стаканы, взяла с блюдца пряник. Она приобрела их в коммерческом магазине на углу улиц Баумана и Лобачевского — первом в городе, открывшемся после войны еще в сорок шестом году. Теперь таких магазинов в городе было по паре на каждый район, а то и более, и продукты в них продавались хоть и задорого, но все-таки не по таким заоблачным ценам, как в сорок шестом. — Ну что, товарищ майор, — посмотрела на Виталия Викторовича Кац. — Давайте с вами… Телефонный звонок не дал Зинаиде договорить. Что она хотела сказать дальше — так и осталось неясным. Но в глазах угадывалась решимость.