— Майор Щелкунов слушает, — сказал Виталий Викторович в трубку. — Вас понял, но мы самоубийствами не занимаемся. Просто проверить? Хорошо, проверим. Начальник отдела по борьбе с бандитизмом и дезертирством городского управления милиции положил трубку. — Самоповешение на улице Грузинской. Надо проверить, что там произошло, — произнес он скорее самому себе, чем Кац. — Я с вами, товарищ майор, — заявила Зинаида. — К чему тебе? Оставайся! Попей чайку, поешь пряников. Отдыхай знай! Это всего лишь простая формальность. А то знаешь, какое поверье существует? Как встретишь Новый год, так его и проведешь. Отметь хоть более или менее по-человечески, — отмахнулся было от младшего лейтенанта Щелкунов, да не тут-то было: Зинаида, даже не откусив от пряника, уже надевала шинель. Надев ее и шапку, она вопросительно уставилась на Щелкунова. — Я готова, товарищ майор! Виталий Викторович неодобрительно покачал головой. — Вот ведь своенравная девица! Даже не знаю, как убедить тебя не ехать. — А вы не убеждайте. — Ладно, поехали! В голосе Щелкунова прозвучало скрытое одобрение: не будь она такой настырной, еще большой вопрос — перевел бы ее в свой отдел майор Щелкунов… * * * Через пятнадцать минут подъехали к месту происшествия и вошли в затемненный подъезд. На лестничной площадке второго этажа увидели долговязого мужчину. — Вы к нам идете, товарищ майор? По поводу повешения? — Да. В какой квартире произошло самоубийство? — Вот в этой, — указал мужчина кивком на приоткрытую дверь. — Представьтесь, пожалуйста, — попросил майор Щелкунов. — Заместитель начальника городского управления связи Марат Ренатович Сабиров. — Документов при себе нет… Сами понимаете, Новый год пришли встречать, вроде бы ни к чему было брать. Кто же мог предвидеть такое? — Такое всегда сложно предвидеть. Покажите, где произошло самоубийство. — В квартире. Проходите сюда. — Миновали сумрачную прихожую и уткнулись в полуоткрытую дверь, ведущую в гостиную. — Вот, — указал Сабиров на висящего на двери человека. И зачем-то добавил: — Провожали старый год, ни о чем таком не думали, и тут вот такие дела… — Это вы обнаружили труп? — спросил Щелкунов, оценивая обстановку. — Нет, — отрицательно качнул головой Сабиров. — Супруга покойного обнаружила. Вот доставил всем хлопот. Никогда не понимал тех, что решаются в здравом рассудке пойти на самоубийство. — А где она сейчас? — поинтересовался майор. — У нас пока находится, — ответил Сабиров и поправился: — То есть вон в той квартире, — указал он на незапертую соседскую дверь. — Я сам-то в гостях. Утешаем, как можем. Да разве ж тут поможешь, — безнадежно махнул он рукой. — Вот навалилось на женщину! Это надо же до такого додуматься! В дверном проеме показался хозяин соседней квартиры Геннадий Стрешнев. — А, вы уже приехали, — промолвил он, окинув взглядом Щелкунова и Кац, и, неодобрительно покачав головой, добавил: — Вот такие невеселые дела… Дела обстояли следующим образом. В гостиную вела высокая, едва ли не в два человеческих роста дверь. Такие раньше изготавливались для присутственных мест, чтобы всяк в них входящий осознавал все величие власти, которая, разумеется, исходила от Бога. На двери, на обычной бельевой веревке, перекинутой через верх дверного полотна и одним концом привязанной к ручке с внешней стороны, а на другом имеющей петлю, висел, не доставая сантиметров сорока до пола, пожилой грузный человек. Одет он был в просторную полосатую пижаму, верхняя пуговица которой была расстегнута. Под верхней частью пижамы просматривалась выцветшая синяя майка. Комнатные кожаные стоптанные тапки валялись в стороне. Ступни покойного были неестественно вытянуты, словно хозяин квартиры в последние минуты своей жизни пытался дотянуться до пола. Лицо приобрело почти синий цвет, а в концах приоткрытых губ белела подсохшая пена. Последнее означало, что смерть от удушения наступила не четверть часа назад и даже не час, а значительно раньше. — Помогите мне его снять, — обратился Щелкунов к подошедшему Стрешневу и Сабирову и перевел взор на младшего лейтенанта Кац: — А ты, Зинаида, сходи на кухню и принеси нож. Веревку срезать. После этого он вплотную подошел к повешенному и обхватил его за живот. С другой стороны то же самое проделал Стрешнев, обхватив тело соседа за бедра. Сабиров приготовился принять труп за грудь, когда веревка будет перерезана. Пришла из кухни Зинаида. Подняла валявшуюся табуретку, встала на нее и несколькими движениями перерезала веревку. Труп Печорского, предпринимателя и владельца двух коммерческих магазинов и коммерческого ресторана при гостинице в Молотовском районе, неуклюже и тяжело повалился на бок. Если бы Сабиров не успел вовремя обхватить тело бывшего коммерсанта за плечи, возможно, оно рухнуло бы на пол или повалилось бы бревном на майора Щелкунова — до того Модест Вениаминович был грузен. А так трое мужчин, проявив усилие, почти бережно положили тело Печорского на пол, и Виталий Викторович получил возможность внимательно осмотреть труп. Однако кроме полос, оставшихся после веревочной петли, никаких иных телесных повреждений обнаружено не было. — Похоже на самоубийство, — пробормотал майор Щелкунов, продолжая осматривать тело бывшего предпринимателя. — Конечно, врач бы здесь разобрался лучше меня, но кроме следов от повешения я не вижу на теле ни синяка и ни единой царапины, что указывало бы на возможное сопротивление. А это значит, что его не было. — Следов? — заинтересованно переспросила Зинаида, вспомнив, наверное, что-то из своей следственной практики. — Ну да, следов насилия не вижу, — ответил Щелкунов, не понимая пока, отчего у Кац возник такой вопрос. — Вот только от веревки следы. — Их что, несколько? — снова спросила Зинаида, подходя к трупу и наклоняясь над ним. — Два… Вернее, две полосы, — уточнил Щелкунов. — Видишь: одна полоса идет поперек шеи горизонтально, а другая — наискосок, снизу вверх… Стоп, — посмотрел Виталий Викторович на Кац. — Ты хочешь сказать, что его сначала задушили, а потом, уже мертвого, повесили, имитируя самоубийство? — Это не я хочу сказать, — усмехнулась Зинаида. — Это вы сами только что сказали. Зинаида немигающе смотрела на своего начальника. И опять, похоже, думала не о том, о чем следует размышлять на месте преступления. Последовало молчание, которое первым прервал Щелкунов. Вот Виталий Викторович думал как раз о том, о чем положено думать при проведении следственных действий. — Будем иметь в виду, — слегка нахмурившись, произнес он. — Так или иначе, все станет ясно, когда тело осмотрит криминалист. Дождемся компетентного заключения судебно-медицинской экспертизы, а там поглядим, самоубийство это или… совсем наоборот. — Виталий Викторович снова помолчал, после чего обратился к стоящему около него Сабирову: — Как его звали, не подскажете? — Кого? — не сразу понял вопрос Марат Ренатович. — Покойного, — мотнул головой в сторону трупа Щелкунов. Марат Сабиров пожал плечами. — Я не знаю, — изрек он. После чего посмотрел на Стрешнева. — Знаком я с ним не был. Вот Геннадий Васильевич знает… — Его звали Модестом Вениаминовичем Печорским, — промолвил Стрешнев тоном, каким говорят заупокойные речи. — Вы хорошо его знали? — обернулся в его сторону Виталий Викторович. — Не особо, не приятельствовали, — последовал ответ в том же минорном тоне. Кошки в душе по поводу кончины Печорского у Геннадия Васильевича не скребли. Хотя самоповешение хозяина соседской квартиры было из разряда событий малоприятных. Вот разве что случившееся заставило задуматься о бренности бытия: живешь так себе, ни о чем плохом не думаешь, а оно разом все может поменяться. — Так, здоровались. Иногда перекидывались парой ничего не значащих фраз. Он был человеком не нашего круга, и у нас не было общих интересов, — добавил Стрешнев уже иным, обычным тоном. — Ну какое-то общее впечатление о нем вы могли для себя составить? — вступила в разговор Зинаида, внимательно рассматривающая обстановку в зале, однако прекрасно слышащая разговор своего начальника с хозяином соседней квартиры. — Трудно что-либо сказать… Но мне всегда казалось, что он был человеком себе на уме, — немного поразмыслив, произнес Стрешнев. И в некоторой задумчивости добавил: — Кажется, покойный был из той породы людей, которые никогда не расскажут вам о своих планах, даже будь вы самый лучший их друг. — То есть ваш усопший сосед был человеком закрытым, — то ли спросил, то ли констатировал факт майор Щелкунов. Геннадий Васильевич понял последнюю фразу майора милиции как вопрос и не очень решительно ответил: — Не то чтобы закрытый… — Стрешнев опять немного подумал. — Скажем так: он был человеком, не пускающим никого дальше передней. По крайней мере, мне так показалось, — добавил начальник городского управления связи. — Ясно, то есть он держался на расстоянии, — понял, что хотел сказать Стрешнев, Виталий Викторович. — Можно и так сказать. В какой-то степени это понятно, ведь он был успешным предпринимателем. Деньги у него водились. А они всегда требуют какой-то осторожности. А уж в наше неспокойное время тем более. — А чем он владел, можете сказать? — Двумя магазинами и коммерческим рестораном. — А что вы можете рассказать о его супруге? — О ней могу сказать еще меньше, — промолвил Геннадий Васильевич. — Ее зовут Нина. Отчества, простите, не знаю. Она вроде бы из эвакуированных. — А откуда именно? — Не могу вам сказать точно. До того как вышла замуж, жила одна в каком-то общежитии на окраине Казани. Как-то пожаловалась моей жене, что голодала, перебивалась какими-то разовыми заработками. Потом каким-то образом сошлась с Печорским и вышла за него замуж. Что в итоге? Он получил молоденькую супругу, младше его на тридцать с лишним лет. А она — состоятельного человека, способного без труда ее прокормить и приодеть. — То есть получается, что это был брак по расчету? — быстро глянул на Стрешнева Виталий Викторович. — С уверенностью сказать не могу, — после довольно продолжительного молчания промолвил Геннадий Васильевич. — Может, у них была и любовь… Поначалу они вроде бы неплохо жили. Все время были вместе. Модест Вениаминович был человеком небедным, на супругу не скупился: украшения ей дарил разные, одевал ее с иголочки. — А потом что-то изменилось? — поинтересовался Щелкунов. — Да по-всякому случалось… Жена мне рассказывала, что в последнее время они не очень-то и ладили, — ответил Стрешнев. — Я и сам Модеста не раз хмурым встречал. — А ваша супруга сейчас дома? — посмотрел на него Виталий Викторович. — Конечно, а где же ей еще быть? — последовал ответ. — Там и гости, и она… Праздник все-таки. — Мы тут немного осмотримся, и я чуть позже с ней поговорю, вы разрешите? — продолжал смотреть на Геннадия Васильевича майор Щелкунов, и можно было подумать, что это не офицер милиции, а сама вежливость и тактичность в образе милиционера. Откажи Стрешнев — и такой встрече не бывать! — Хорошо, — бесцветным голосом произнес Геннадий Васильевич, пожимая плечами, совершенно не понимая, зачем майору милиции понадобилось его разрешение на разговор с супругой, когда служитель правопорядка волен расспрашивать кого бы то ни было согласно служебной необходимости и по собственному усмотрению.