Новость, которую сообщили Гринделю накануне коллеги, была не из приятных… Майор Щелкунов, у которого он забрал дело Модеста Печорского по распоряжению вышестоящего начальства, продолжал втихомолку вести собственное расследование в частном порядке. Мало того что его действия противоречат корпоративной этике, так это еще и является откровенным нарушением субординации и закона. Частный сыск какой-то! И самое невероятное — Щелкунов ведет свое расследование с целью обелить обвиняемых в убийстве! Советник юстиции Гриндель был возмущен. Да кто такой этот милицейский майоришка? Начальник какого-то там отдела в управлении города. И даже не республики! Смеет противостоять республиканской прокуратуре в лице его, Валдиса Давидовича Гринделя! Да он сотрет этого майора в порошок! И начнет этим заниматься прямо сейчас. Старший следователь прокуратуры поднял трубку телефона, крутанул несколько раз диск аппарата и довольно долго и почтительно разговаривал с абонентом на том конце провода, негодуя и жалуясь одновременно. Когда разговор закончился, Гриндель положил трубку на рычажки аппарата, сел и удовлетворенно подумал: «Этот майор свое получит». Потом вдруг задумался. «А может, не все так просто в этом деле Печорского? Жена задумала замочить ненавистного старого мужа и привлекла с этой целью своего любовника — банальная, по сути, бытовуха. А вот если в этом деле замешан сотрудник милиции, который покрывает преступников… Такое дело примет уже совершенно иной оборот! Какой резонанс может приобрести успешное раскрытие такого преступления: майор милиции в сговоре с двумя убийцами. А если еще подать дело таким образом, что этот майор Щелкунов является руководителем преступной группы, в которой состоят Нина Печорская и ее любовник Силин, то… — Старший следователь в возбуждении вскочил со стула. — А что, если майор Щелкунов и есть настоящий любовник Нины Печорской, а этот Анатолий Силин всего лишь фигура для отвода глаз? И задумка у этого майора очень даже далеко идущая… Ух, какое громкое дело может получиться!» Гриндель принялся ходить по кабинету, обдумывая появившуюся новую версию. Но мысль — это такая субстанция, которая существует сама по себе и часто является непредсказуемой. Может неожиданно прийти и тотчас улетучиться. Следом за ней может подойти другая, совершенно иная, идущая вразрез с первой. И таковая Гринделю пришла: «Так что же тогда получается, майор Щелкунов навел следствие сам на себя, поскольку именно он заподозрил, что смерть Печорского не суицид, а убийство. И заявил об этом. Так разве бывает? Ведь он мог вполне спокойно и небезосновательно — чему помогла бы предсмертная записка — списать смерть предпринимателя на самоубийство. А когда все утихнет — сделаться сожителем Нины, а может, и мужем, заполучив в собственность все то, что прежде нажил Модест Вениаминович Печорский». Будет явным перебором, если выставить майора Щелкунова организатором и вдохновителем убийства Печорского. А вот то, что майор неровно дышит к Нине, бесспорный факт. Потому-то он и старается ее обелить, чтобы потом, когда дело закончится в ее пользу, получить от нее в знак благодарности благосклонность и все, что за этим последует. «Что ж, — Гриндель недобро усмехнулся, — посмотрим, как это у тебя получится». * * * Единственным правильным решением в деле убийства Печорского было одно: форсировать получение признательных показаний от Нины Печорской и Силина и тем самым связать руки майору Щелкунову и упредить его попытки выставить Нину Печорскую невиновной. Кроме того, Валдис Давидович надеялся, что его звонок наверх по поводу самоуправства начальника отдела по борьбе с бандитизмом и дезертирством городского управления милиции будет иметь негативные последствия для нарушающего дисциплину и субординацию майора, не совсем представляющего, с кем можно тягаться, а с кем — не стоит. Первым делом Гриндель вызвал к себе Нину Печорскую, которую считал не очень-то сильной духом. Фронтовик Анатолий Силин, на взгляд Валдиса Давидовича, являлся крепким орешком. Его следователь планировал допросить во вторую очередь и попытаться «взять на пушку», сказав ему, что Нина Печорская образумилась и стала давать признательные показания, где выставляла его в роли организатора и главного исполнителя преступления. То есть человеком, непосредственно задушившим Печорского бельевой веревкой. Нине же, в свою очередь, Валдис Давидович планировал сказать, что ее возлюбленный Анатолий Силин на допросе показал, что это она упросила его убить ненавистного ей мужа (задушить веревкой, после чего повесить его на той же веревке на двери, имитируя самоубийство). Что тот с успехом и выполнил. И что это он, Анатолий Силин, написал предсмертную записку и подделал подпись Печорского именно по просьбе Нины… Подобная хитрость — оговорить одного подозреваемого (или обвиняемого) перед другим его подельником — не однажды уже практиковалась Гринделем и давала положительные результаты. Так, например, в сорок четвертом году двое налетчиков подломили квартиру профессора университета Финкельмана. Вскрыли они ее, когда в квартире никого не было. Однако едва они нашли, где у профессора хранятся деньги, а у профессорской жены цацки, как услышали, что в дверном замке поворачивается ключ. Затем в помещение вошел профессор. Увидел беспорядок в доме — вывороченные ящики комода, раскрытые дверцы шкафов, вещи, как попало валяющиеся на диване и полу — и тотчас метнулся к телефону, чтобы вызвать милицию. Если бы не Хряк, как звали одного из громщиков, профессор Финкельман точно успел бы дозвониться до милиции. А так, едва схватившись за телефонную трубку, он упал с пробитым черепом, по которому изо всей силы жахнул фомкой Хряк. Пока профессор, агонизируя, умирал на дубовом паркете, домушники продолжали обыскивать комнаты и изымать все самое ценное, после чего покинули обворованную квартиру и прямиком направились к знакомому барыге, чтобы сбросить цацки. Денег барыга громщикам всех сразу не отдал (сунул для приличия какую-то мелочь, которую те вынуждены были принять за неимением большего) и попросил их подождать два дня, сославшись на то, что хрусты[15] в доме не держит и требуется время, чтобы их собрать. А когда Хряк с подельником заявились в условленное время к барыге, их повязали приданные прокуратуре опера и привели прямиком в изолятор временного содержания, поскольку барыга, будучи у оперуполномоченных на крючке и опасаясь за свою свободу, стуканул курирующему его оперу на Хряка и его подельника, рассказав об украденных ими цацках. Валдис Давидович промурыжил преступников в камерах недели две, а потом, вызвав к себе подельника Хряка, сказал ему, что его закадычный дружок сдал его со всеми потрохами, дав показания, будто это он, Федот Порфирьевич Гусев по прозвищу «Гусь», замочил профессора. — Да как же я замочил, когда это он, Хряк, паскуда эдакая, профессора по балде фомкой ухайдакал! Тот даже охнуть не успел! — искренне возмутился Гусь и дал на Хряка показания, выставив его главным действующим лицом в преступлении, что, похоже, так и было. Записав показания Гуся в протокол, Гриндель отпустил его и попросил привести на допрос Хряка. Тот поначалу запирался, уходил в отказ, но потом, когда Валдис Давидович показал ему протокол с признательными показаниями Гуся, как-то сразу скис, перестал валять ваньку и показал, что инициатива вскрыть профессорскую хазу принадлежит Гусю и что именно он и замочил Финкельмана. А потом Гриндель устроил обоим очную ставку и после бурной перепалки бывших подельников все же установил, кто был инициатором преступления и кто действительно убил университетского профессора… Когда в кабинет привели Нину Печорскую, Гриндель с некоторым для себя удовольствием отметил, что пребывание в камере дается молодой женщине нелегко, как в моральном, так и в физическом отношении. Тени под ее глазами были столь темными, как если бы она перепачкалась в копоти. На выпуклом лбу образовалась морщина, щеки впали, взгляд сделался тусклым и пустым, как у человека, смирившегося со своей участью. Добиваться нужных показаний всегда проще от сломленного человека, нежели от бодрого и готового к действиям. — Да вы присаживайтесь, — смерив вошедшую сочувственным взглядом, произнес Гриндель. — Как говорится, в ногах правды нет. — Спасибо, — негромким голосом поблагодарила Нина, опустившись на свободный стул, стоявший подле стола, и в ожидании вопросов посмотрела на Валдиса Давидовича. — Как вам в камере? — поинтересовался он. — Терпимо, — сдержанно ответила Печорская. — Это хорошо, что вы не унываете, а то ведь разное бывает… Уж поверьте мне, я за время своей службы в прокуратуре насмотрелся всякого. А вы знаете, Анатолий Силин нам уже все про вас рассказал… и в подробностях, — понизив голос, произнес Валдис Давидович. — И что же он такое мог вам рассказать обо мне? — равнодушно поинтересовалась арестованная. — Правду. Он рассказал, что именно вы подговорили его убить Модеста Печорского. Посулили ему крупную сумму денег, которая достанется ему после убийства Печорского. Сам Силин был категорически против преступления, но вам каким-то образом удалось его уговорить… И вы даже придумали, как лучше убить вашего мужа. Сначала задушить, а потом подвесить труп на двери таким образом, чтобы потом ни одна судебная медэкспертиза не сумела установить истинную причину его смерти. А когда Анатолий Силин набросился на Печорского сзади и повалил его на пол, так вы помогали ему и держали супруга за ноги, чтобы он не сумел вырваться. Силин даже рассказал одну пикантную подробность… Когда вы вдвоем вешали мертвого Печорского на дверь, так он чуть не упал на пол. Вам как-то удалось удержать его. А ведь это было непросто, зная, какой был вес у Модеста Вениаминовича… Нина Александровна, даже не знаю, как вам помочь в столь сложной ситуации, — раздумывая, проговорил следователь, а потом уверенно продолжил: — Поймите меня правильно, я на вашей стороне. Все-таки вы женщина и женщина весьма привлекательная. Даже не хочется думать о том, что с вами сделается в местах заключения… Но вы все-таки являетесь организатором жестокого уголовного преступления, а это очень серьезно. Хотя есть один верный способ… Вы должны рассказать мне всю правду. Как было дело на самом деле. А уже потом мы будем решать, как нам поступить и что нам… Договорить Валдис Давидович не успел — Печорская неожиданно громко расхохоталась. А затем, так же неожиданно оборвав смех, жестко произнесла: — Что за чушь вы несете! Никакого убийства я не совершала! И ни в каких преступлениях никогда не участвовала. Даже если бы я в страшном бреду совершила подобную дикость, то Анатолий никогда меня не сдал бы и не оговорил. Слышите, никогда! И не смейте клеветать на него! Усмехнувшись, Гриндель отреагировал: — Ого, как вы заговорили! Похвально… Вижу, что время в тюрьме вы зря не теряли и немало поднабрались от уголовниц, с которыми просидели в камере. Видимо, они готовят вас… к новому и очень непростому эпизоду вашей новой жизни. Так? Печорская разительно изменилась: от прежней усталости не осталось и следа. Даже тени под глазами пропали, а глаза гневно засверкали. Лицо старшего следователя посерело и сделалось печальным. Как-то мимоходом подумалось о том, что наверняка он был бы счастлив, если бы его так любила женщина. Почему же судьба обошлась с ним несправедливо и ему не довелось встретить на своем жизненном пути такое сокровище. Подумалось и забылось. — Вы заблуждаетесь, поверьте, — ласково проговорил Гриндель, — я очень хочу помочь вам… — Ах, оставьте, — прервала Валдиса Давидовича Нина. — Ничего не хочу слушать и больше ничего вам не скажу. Было ясно, что Печорская более не произнесет ни звука. На этом допрос можно было завершать. Что ж, следует признать, что с Ниной Печорской у него покуда ничего не получается. Она оказалась намного крепче, чем представлялось поначалу. Ничего, время у него еще имеется… Тут главное запастись терпением. Когда Печорскую увели из кабинета, Гриндель, подняв трубку, распорядился: — Привести ко мне подследственного Силина. Через час в кабинет следователя ввели Анатолия Силина. — Подождите пока за дверью, — попросил Валдис Давидович конвойного, сопровождавшего подследственного, а когда тот удалился за дверь, дружески предложил Силину: — Чего же вы у входа топчетесь? Проходите… Присаживайтесь поудобнее. Анатолий Силин сел на стул и, приподняв руки, стянутые наручниками, поинтересовался: — А браслеты обязательно нужно было надевать? По-другому нельзя, что ли, поговорить? Старший следователь скроил сочувствующее лицо и ответил: — Я бы со всей душой, Анатолий Игнатьевич, но у нас есть правила, которые я не смею нарушать, так что вам придется немного потерпеть. У меня к вам всего-то пара вопросов. Но сначала я бы хотел сказать, что хорошо известная вам Нина Печорская, буквально какой-то час назад, сидя на этом самом месте, где сейчас сидите вы, самым подробнейшим образом рассказала мне о том, как вы на пару с ней убили Печорского. И у меня для вас есть не самая хорошая новость, Нина Александровна утверждает, что именно вы являетесь организатором убийства бедного Печорского. И в связи с этим у меня к вам первый вопрос… — Не выйдет у вас ничего… гражданин начальник, — перебил Гринделя Анатолий Силин. — Так вас, кажется, следует называть… На пушку меня решили взять? Не могла Нина сказать подобное! Накося выкуси, — подняв руки, он сунул Гринделю фигу едва ли не под нос. Сегодняшний день определенно не задался. — Конвой! Увести! — в сердцах прокричал Валдис Давидович, предчувствуя, что это только начало неприятностей. Самые крупные не за горами. Глава 14. Победителей не судят Еще утром Зинаида Кац позвонила в отдел и сообщила майору Щелкунову, что прийти на работу не сможет из-за сильной простуды: неожиданно поднялась температура, чувствовала девушка себя скверно и хотела бы отлежаться день-другой дома. Возражений не последовало: Виталий Викторович пожелал младшему лейтенанту скорейшего выздоровления, а сам занялся текущей работой. Но что бы он ни делал в этот день, получалось как-то кривенько, а то и вовсе не складывалось. И когда он принял решение проведать Зинаиду и узнать, как у нее обстоят дела, так тотчас обрел душевное успокоение. Заглянув на базар и купив баночку меда (самый необходимый продукт при простуде), Виталий Викторович направился к Зинаиде домой. Решил пройтись пешком, благо, что погода после затянувшихся заморозков подобрела и через белесые облака проглядывало солнце. Виталий Щелкунов прошел по улице Чернышевского. Вдоль дороги, вытянувшись в ряд, стояли заиндевевшие липы, нахлобучившие на поредевшие кроны мохнатые снежные шапки. С тротуаров, тронутых сильным ветром, вихляющейся змейкой поднимались струйки поземки. Поднявшись по улице Пушкина, Щелкунов увидел небольшую группу военнопленных немцев, мостивших дорогу под присмотром двух автоматчиков в белых тулупах. На военнопленных мало кто из прохожих обращал внимание — в последнее время в Казань их прибыло немало, много было и прежних их союзников. К своему немалому удивлению, среди военнопленных Щелкунов как-то заприметил даже четверых японцев, таскавших на носилках кирпичи на третий этаж строившегося здания. Большая часть военнопленных работала в отдаленных районах города — в Дербышках и в Соцгороде, — немцы строили дома, ремонтировали дороги, заготавливали древесину. В центральной части города трудилась группа из ста пятидесяти человек — военнопленные выкладывали двухэтажное здание, в котором должен был разместиться магазин музыкальных товаров, и возводили театр оперы и балета, обещавший стать красивейшим зданием в городе. Оперный театр считался в Казани приоритетным объектом, а потому времени на переброску военнопленных из лагеря до строящегося объекта решено было не тратить: рядом с театром поставили бараки для проживания немцев и огородили территорию высоким непросматриваемым забором с колючей проволокой. По углам периметра установили смотровые вышки, с которых военнопленных бдительно стерегли автоматчики. Жизнь военнопленных немцев не носила особого разнообразия — жилой барак и строящийся театр. Вот и вся культурная программа. Правда, иногда по вечерам можно было услышать, как со стороны бараков доносятся звуки губной гармошки. В прошлом году со стройки бежал немец, который попался на вокзале в Минске. Вряд ли, конечно, беглый военнопленный сумел бы пересечь границу, но своим отсутствием крови попортил многим. Солдат, охранявших строительный объект с немцами, отправили дослуживать в Сибирь, а офицеров понизили в должности. Хотя произошедшее большинство воспринимали как некий казус и о побеге «фрица» рассказывали как занимательный анекдот. Странным было другое — как он, зная по-русски лишь пару матерных слов, сумел преодолеть сотни километров. Первую небольшую партию военнопленных уже отправили в Германию в прошлое воскресенье. Помнится, новость об их освобождении была неприятной. Много они бед натворили, могли бы поработать в Советском Союзе и подольше, не перетрудились бы! Щелкунов скорым шагом двинулся в сторону улицы Малой Красной, мимо дощатого забора с колючей проволокой, за которым раздавался назойливый звук двуручной пилы. Смеркалось. Скоро станет совсем темно. Виталий Викторович остановился у дома Зинаиды и посмотрел в ее окна — из глубины комнаты сочился слабый желтый свет. Потянул на себя шаткую дверцу и вошел в неосвещенный подъезд. Через оконце на втором этаже на деревянные обшарпанные ступени падал тусклый свет от уличного фонаря. Поднялся на второй этаж по скрипучим ступеням и потянул на себя дверь в коридор. В лицо ударил запах жареной картошки и подгорелого подсолнечного масла. Он оказался в десятиметровом нешироком коридоре, с каждой стороны которого размещались по две узенькие двери; в одном углу на обтертом крашеном полу стоял громоздкий кованый сундук и санки со ржавыми полозьями, в другом — помятое ведро и два алюминиевых кумгана[16]. В дореволюционную пору квартира принадлежала профессору естествознания Императорского университета, ныне, поделенная на четыре семьи, превратилась в обыкновенную коммуналку. В дальней комнате неожиданно громко заплакал младенец, но вскоре был успокоен тягучим женским голосом. Постучавшись в ближайшую дверь, Щелкунов отступил назад. Дверь открылась неожиданно быстро, и он увидел Зинаиду. В коротком застиранном бледно-зеленом халатике, с волосами, собранными на затылке в большой тугой узел, она выглядела очень по-домашнему. Под халатиком хрупкое тельце, на спине плед. Теперь в ней не было ничего от той строгой девушки, каковой она являлась на службу. — Виталий Викторович? — удивленно протянула Зинаида. — Ой, а я вас совсем не ожидала. — Может, я не вовремя? — спохватился Щелкунов. — Ну что вы! Проходите… Чего же вы стоите? — Я тебе принес лекарство, — протянул майор пол-литровую банку меда. — Оно поможет тебе быстрее справиться с простудой. — С детства знаю, что все лекарства очень горькие и противные, особенно микстуры от кашля, но мед — единственное лекарство, которое я обожаю. Щелкунов прошел в небольшую комнату. Типичная девичья светелка с холщовыми занавесками в синий цветочек. К стене придвинута узкая пружинная кровать, постель на которой была застелена синим покрывалом с длинной бахромой. В центре комнаты стоял круглый стол, покрытый белой ажурной скатертью, и четыре стула вокруг него. На столе банка, обернутая фольгой, используемая в качестве вазы, из которой торчал засохший букет ромашек. Здесь же чашка с отбитым ушком. В дальнем углу — высокий торшер в черном цилиндре. — Виталий Викторович, может, хотите чаю? — предложила Зинаида. Новая Зинаида, которую Щелкунов открыл для себя несколько минут назад, выглядела душевнее прежней. Даже интонации голоса звучали по-другому, теплее, что ли. — Мне нужно идти, — произнес Виталий Щелкунов, хотя идти никуда не хотелось, так и просидел бы рядом с Зиной весь день, держа ее за руку. — Через час меня ждет Фризин. — Ну если так, тогда конечно, — разочарованно произнесла Зинаида. — Обещайте мне, что придете как-нибудь просто так, для того чтобы попить чаю. Он у меня очень вкусный. — Обещаю, — улыбнулся Шелкунов и вышел за дверь.