— Это куда же? — с неподдельным испугом глянула на Виталия Викторовича хозяйка дома. — К нам в управление милиции, — жестко ответил Щелкунов. — Посидишь в камере, подумаешь как следует. Может, ума немного наберешься, что-то путное в голову придет. А коли ничего не надумаешь, то из свидетельницы вмиг станешь соучастницей преступления. Вот тогда пойдешь по этапу! — Какого еще такого преступления? — испуганно проговорила женщина, превратившись из нагловатой, бесцеремонной держательницы притона в обыкновенную глуповатую бабу, озабоченную собственным благополучием. — Убийства, дорогуша! Убийства! — снова встрял в разговор Рожнов, нагнав еще большей жути на вдовушку. — Невиноватая я ни в чем, не знаю я ни о каком убийстве, — плаксиво заверила Рожнова Галина и перевела взгляд на Щелкунова. — И чего сразу-то в камеру? — пошла она на попятную. — Нету у меня Калины. — Где он тогда может быть? — в упор посмотрел на Селиверстову Виталий Викторович. — А мне почем знать? Он мне не докладывается, — последовал не очень твердый ответ. — У него своя жизнь, а у меня своя. Придет, поест, переночует и опять куда-то уходит. — Когда должен прийти?.. Молчишь? Ну молчи-молчи… Собирайся давай. Некогда мне тут с тобой валандаться, — снова посмурнел майор, делая вид, что он и впрямь намерен забрать с собой Селиверстову и заточить ее в камеру на неопределенный срок. — Он завтра обещался зайти, — не сразу и как-то приглушенно промолвила Селиверстова. — Когда именно? — быстро спросил Щелкунов. — Конкретно не говорил, просто сказал: вечерком. Собирался остаться на ночь, — ответила Галина. — Ну, смотри, если соврала… — строго предупредил хозяйку дома Виталий Викторович. — Я все понимаю, — поспешно сказала Галина. — А если все понимаешь, скажешь кому-то о нашем разговоре — сильно пожалеешь. Селиверстова закивала и, немного помолчав, со злостью изрекла: — Это небось Клавка вам про нас наплела всякое. Майор напрягся и быстро глянул на Селиверстову. — Какая еще Клавка? — Да баба его бывшая. Клавка Полетаева, — пояснила Галина. — Зараза эдакая! Ни кожи, ни рожи, а все туда же! Никак не может смириться, что Степан теперь мой. — Назовите адрес ее проживания, а уж мы с ней поговорим обстоятельно и объясним, что вымещать свою злость на посторонних людях — это скверное занятие, — с едва заметной улыбкой промолвил майор Щелкунов, не сводя взора с Галины. — Оно, конечно, так, но, может, она ненарочно, — вдруг стушевалась Селиверстова. — Что, опять за свое? — повысил голос Щелкунов. — Я просто спросила, — поспешно отозвалась хозяйка. — Так где она проживает? — В Адмиралтейской слободе, — подсказала Селиверстова, верно, и правда не отличавшаяся сообразительностью. — Номер дома какой? — Дом… нет, сказать, какой номер, я не смогу. Он такой… двухэтажный, стоит на углу улиц Чистоозерской и Солдатской. Красивый такой. Вы его сразу узнаете. — Это который с высокими окнами и с резными наличниками? — Он самый, — поддакнула Селиверстова. Распахнув дверь, Щелкунов вышел на крыльцо. * * * Клавдия Полетаева проживала на втором этаже старенького деревянного дома, явно насчитывающего возраст если не сто лет, то около того. Причем такой приметный дом на пересечении улиц Чистоозерской и Солдатской был всего-то один. Позади дома размещался дворик, до того маленький, что позволял разве что вывесить на просушку выстиранное белье. Вход в квартиру Клавдии Полетаевой был отдельный, со двора, так что прихода милиционеров вряд ли заметил кто-либо из посторонних. Клавдия Олеговна Полетаева была прелюбопытнейшей личностью. С точки зрения служителей закона, разумеется. Она два раза привлекалась к суду за тайное похищение чужого имущества, однако привлечь Клаву по 162-й статье 7-й главы Уголовного кодекса РСФСР и вменить ей хотя бы трехмесячный срок исправительно-трудовых работ не представилось возможным: оба раза она освобождалась из зала суда за недостатком улик. Чем сильно огорчала прокуроров-обвинителей. Клавка Полетаева не была проституткой в буквальном смысле этого слова. Ее воровской специальностью был хипес. Это было некоей разновидностью воровства при помощи симпатичной женщины, на которую невозможно не обратить внимания. Суть преступления заключалась в следующем. В театрах, ресторанах, коммерческих магазинах и иных общественных местах Клавдия заводила знакомства с карасями[8] и прочими жирными грачами[9] и приводила их к себе домой для продолжения уже более тесного знакомства. Когда миша[10], «познакомившись» с Клавой и изрядно выпив при этом, засыпал, Клава либо сама облегчала его бумажник на несколько купюр, либо на хазу[11] незаметно приходил ее кот[12] и забирал часть денег гостя, после чего так же незаметно покидал квартиру. В случае, если хипесница и ее добыча приходили на хазу днем, процесс воровства был несколько иным. В самый разгар «тесного знакомства» гостя с Клавдией та издавала громкий стон сладострастия, что служило условным знаком для кота. Тот входил, неслышно ступая, находил на стуле снятую гостем одежду — стул непременно должен был стоять в некотором отдалении от кровати либо за ширмой, — забирал из лопатника или карманов часть денег и бесшумно удалялся. Естественно, что человек состоятельный, семейный, публичный (например, артист, писатель, общественный деятель) или гражданин при высокой должности и в чинах — а именно с таковыми предпочитала заводить знакомства Клавдия Полетаева, — возвратившись домой и обнаружив пропажу денег, в милицию обращаться не спешил, поскольку огласка его поведения с последующей потерей репутации стоила бы ему куда дороже утраченных денег. Поэтому Клаве ее занятия преимущественно сходили с рук. За весь период ее деятельности хипесницей потерпевшие граждане подавали заявления в милицию всего-то несколько раз. Да и то очень жадные и не слишком дальновидные заявители, образумившись, либо забирали заявления обратно, либо, если дело все-таки доходило до судебного разбирательства, начинали все рьяно отрицать уже на самом процессе, и Клава Полетаева выходила из зала суда незапачканной, с гордо поднятой головой. Со Степаном Калининым она познакомилась в коммерческом магазине, когда фармазон просто ходил и смотрел на роскошные витрины, лакомясь выставленными на витринах съестными припасами лишь мысленно. Знакомство свели быстро — Калина умел очаровывать женщин, — и Клава повела его к себе, забыв о своей специальности и чувствуя себя просто женщиной. Когда ее «близкое знакомство» с Калиной достигло наивысшей степени, она стала издавать от удовольствия томные звуки, но вовсе не для того, чтобы подать знак коту, а от невозможности сдержать накатившее блаженство. Кот воспринял стоны Клавы за обычный условный сигнал и вытащил из карманов вора в законе все имевшиеся у него деньги, каковых было немного, поскольку после последней отсидки ему не фартило. Желая расплатиться за полученное удовольствие, как и подобает всякому честному вору, Калина потянулся за брюками, в карманах которых у него лежали деньги, и обнаружил пропажу. Состоялся нелицеприятный разговор с Клавдией, в результате которого она принесла Калине искренние извинения и поняла, что влюбилась в вора в законе по уши и готова была искупить вину, как ему заблагорассудится. Степан Калинин, недолго думая, предложил Клаве стать ее новым котом, на что Полетаева с радостью согласилась. Прежний кот, узнав, с кем имеет дело, извинившись, немедленно вернул Калине все украденные деньги и более на Клавдию не претендовал. Какое-то короткое время они на пару обирали доверчивых карасей и прочих пухлых[13] клиентов, однако скоро Калине такое занятие поднадоело: негоже менять воровскую масть, да и денег особых на бабе не заработаешь, следовало что-то помасштабнее придумать. Проживали они как муж с женой, и Полетаева ревновала его к другим женщинам, аки лютая тигрица, считая Калинина едва ли не своей собственностью. Степану вскоре надоели устраиваемые Клавдией сцены, как, собственно, и ее прелести, и он, не сказав ей ни слова, от нее ушел. Раздосадованная женщина не находила себе места, даже перестала на некоторое время заниматься хипесом (так ее выбил из колеи уход от нее Калины). Вскоре Полетаева узнала, кто теперь греет постель бывшему возлюбленному: Галка-вдова с Калуги. Не удержавшись, Клавдия даже наведалась к ней в Калугу, чтобы уговорить бывшую подругу оставить Степу Калину. Разговор ни к чему не привел, на прощание Клавка потаскала Галину за волосы и пообещала разобраться с ней более строго. Вот и засела у Полетаевой крепкая мысль отомстить изменщику и его пассии. И вскоре она надумала, как это сделать… * * * — А мы к вам. Мы из милиции, — раскрыл перед хозяйкой майор Щелкунов удостоверение. — Надеюсь, не прогоните? — Широко и дружелюбно улыбаясь, он вошел в квартиру и принялся осматривать дорогую импортную мебель (наверняка привезенную из Германии, откуда же еще взяться такому добру?). — Уверен, что вы нам рады… А вы неплохо устроились, Клавдия Олеговна. — Майор Щелкунов прошел к столу и сел на высокий венский стул. — Неплохо, неплохо… Чувствуется шик! Здесь, значит, вы принимаете своих дорогих гостей? Клавдия Полетаева гостей в этот вечер не ожидала. Особенно таких, как майор Щелкунов и оперуполномоченный Рожнов. Клавка на вопрос «мусора» отвечать не стала и предпочла подождать последующего развития событий. — А мы к вам по поводу вашей записки, — правильно понял ее молчание Виталий Викторович. — От лица сотрудников милиции я бы хотел поблагодарить вас за ценные сведения о преступниках и задать вам парочку интересующих нас вопросов. — Какой еще такой записки? — изобразила на лице недоумение Клавдия Полетаева. — А вот этой самой, анонимки, — показал Виталий Викторович листок с несколькими строчками, написанными простым карандашом. — Что здесь у нас написано?.. Ага… Прочитать? Слушайте… «Товарищи милиционеры, как честный, порядочный человек и большой патриот свой Советской Социалистической родины, не способный мириться со всякого рода безобразиями и злодеяниями, хочу вам сообщить, что под Новый год в нашем городе на улице Грузинской произошло злодейское убийство. Был зверски повешен в своей квартире уважаемый человек, известный коммерсант Модест Печорский, проживавший вместе со своей молодой женой. К этому жестокому преступлению причастны нигде не работающие Степан Калинин и его любовница Галина Селиверстова, проживающие в районе Калугина Гора на улице Кривой Овраг. Товарищи милиционеры, прекратите злодеяния, арестуйте преступников. Пусть в нашем городе восторжествует справедливость, а Советский суд по всей строгости покарает душегубцев!» Как все верно сказано… У вас, Клавдия, определенно писательский дар… Кстати, вы никогда не писали стихи? Может, в детстве пробовали? А то, знаете ли, бывает. Я вот два раза перечитал ваше сообщение. Когда второй раз начал читал, то слезу пробило. А как информационно! Буквально каждое слово в точку! Как нам в милиции не хватает таких сознательных граждан, как вы. Побольше бы их в нашем городе! Признайтесь, это ведь ваш почерк? — Не мой, — уперлась Полетаева, даже не взглянув на записку. — А мне кажется, что именно ваш, — прежним дружелюбным тоном промолвил Щелкунов. — Кроме того, нам ничего не стоит добыть ваш образец почерка и сравнить с почерком, каким написана эта анонимка. И когда окажется, что это один и тот же почерк — а именно так и произойдет, — вас можно будет привлечь за дачу заведомо ложных показаний по статье девяносто пятой главы второй Уголовного кодекса РСФСР к исправительно-трудовым работам или лишению свободы на срок три месяца. А поскольку ваши ложные показания находятся в прямой связи с обвинением в тяжком преступлении, то есть убийстве… — Виталий Викторович помолчал для пущего эффекта. — …То можно присесть и на пару лет, — закончил он в том же доброжелательном тоне. — Как вы обо мне узнали? — после довольно долгого молчания хмуро поинтересовалась Полетаева. — Галка-вдова небось напела? — Работа у нас такая — узнавать правду, — сказал Щелкунов. — Да и не важно, кто и что напел. Важно другое: ты что-то знаешь об убийстве на Грузинской улице в итээровском доме. Так что — говори. Полетаева молчала. Было видно по ее напряженному лицу, что внутри нее происходит нешуточная борьба и требуется всего какая-то малость, чтобы подтолкнуть ее к нужному решению… — Вы, наверное, полагаете, что вас могут ожидать неприятности оттого, что вы сообщите нам, помогая правосудию и нарушая правила воровского мира? — спросил Виталий Викторович. — Так вот, Клавдия Олеговна. Смею вас заверить, что никто и никогда не узнает, что информация о покойном Модесте Печорском поступила непосредственно от вас. Даю слово офицера, — добавил для пущей убедительности майор Щелкунов. Столь любезный разговор: «вы, наверное, полагаете», «вас могут ожидать», «смею вас заверить», да еще данное «слово офицера» — возымели должное действие. Клавдия сдалась. — Я написала анонимку в запале… — все-таки пошла на контакт Клава Полетаева. — Была очень зла на Степана за то, что он бросил меня и сошелся с этой… Галиной с Калуги. Вы видели эту жирную бабу? — И, не дождавшись ответа, подытожила: — Ну вот! — Тут дело вкуса, конечно, — широко улыбнулся Щелкунов. — Конечно, Степан Калинин поступил с вами некрасиво, я бы даже сказал, подло, — ненавязчиво подыграл женщине Виталий Викторович. — Поэтому вас ничто не обязывает вести себя по отношению к нему великодушно и благородно. Напротив, вам предоставляется замечательная возможность наказать вашего обидчика. Разумеется, нашими руками… К тому же из-за него под суд может пойти девушка, совершенно непричастная к преступлению на Грузинской улице. — Майор Щелкунов немного помолчал и серьезным тоном сказал: — Я слышал о вас как о честной и порядочной, конечно, вне своей профессии, девушке, — не моргнув глазом соврал он. — Мне кажется, вы не допустите, чтобы посадили в тюрьму ни в чем не повинного человека. Но если вы будете молчать о преступлении на Грузинской улице, — добавил нравоучительным тоном Виталий Викторович, — вы сами станете преступницей. — Хорошо, слушайте, ведь не отвяжетесь же, — сдалась наконец Клавдия Полетаева и добавила: — А вы точно не скажете, что это я вам… ну, все это рассказала? — Я же обещал, — заверил Щелкунов. — Мне что, перекреститься, что ли, нужно? — Хорошо, — удовлетворенно кивнула Клава и принялась рассказывать, говоря правду, а иной раз недоговаривая ее. — С Калиной мы познакомились осенью прошлого года. Он только что освободился из дядиного дома[14] и зашел в один из коммерческих магазинов посмотреть, что продают и какие там цены. А я высматривала себе жирненького карася… то есть зашла прикупить себе рыбки на жареху, — быстро поправилась Клавка, искоса глянув на Виталия Викторовича. — Ну, мы заметили друг друга, познакомились, и он предложил мне пойти прогуляться. Погода была хорошая, и я согласилась… Как-то так само собой случилось, что мы пришли к моему дому. Я вижу — он голодный. И я была не прочь перекусить. Зашли, значит, ко мне, я собрала быстро на стол, что из припасов было, бутылочка красного винца нашлась… Выпили, значит, покушали. Темы разные проговорили. А потом… Ну, в общем, он мне сразу понравился и с того времени остался у меня жить. Жалко мне его было, и я его поначалу подкармливала, а потом он кое-что стал домой приносить, а где брал и чем занимался, то мне неведомо, да и не спрашивала я его об этом, потому как мне это ни к чему. Мне было важно, чтобы он был со мной, рядом… — Полетаева перевела дыхание и продолжила: — Так было с месяц, может, немного больше. А потом Степа как-то разом изменился. Стал часто уходить из дома, иногда не приходил ночевать. Однажды я высказала ему по этому поводу свое недовольство, так он меня ударил. С тех пор всегда, как только я начинала ему выговаривать, он меня бил. Но я продолжала любить его и ревновать… Клавдия вдруг закрыла лицо руками и разрыдалась. Громко и горько. Ее было искренне жаль. Несмотря на прозаичность того, что она рассказывала, это была человеческая трагедия, вызывающая сочувствие у людей, еще не очерствевших душой. К таковым относился Виталий Викторович. Даже оперуполномоченный Рожнов, которого нельзя было заподозрить в сентиментальности, расчувствовался (если можно так сказать) и дважды неловко переступил с ноги на ногу. Когда Клавдия успокоилась, вытерев слезы и пару раз сморкнувшись в батистовый платочек, она продолжила с прежней обидой: — Однажды в порыве ревности я пошла за ним. И дошла до дома этой жирной… вдовы, будь она трижды проклята! Я ведь когда-то с ней дружила. Все полагали, что она бедная вдова, потерявшая мужа на фронте. Мужа-то она, конечно, потеряла, но была отнюдь не бедной. Особенно с тех пор, как охмурила этого старикашку Печорского… — Кого? — невольно ахнул Щелкунов, не поверив собственным ушам. — Печорского, — повторила Полетаева и посмотрела на Виталия Викторовича. — Ну, того самого, кого они потом убили… Глава 13. Раздумья советника юстиции