— А свою напарницу хочешь увидеть? — Это кого же? — Галину Селиверстову. Как-никак не один месяц вместе сожительствовали. Может, даже чувства какие-то к ней были. — Мне эта встреча без надобности. И чувств у меня к Галине никаких нет. Сегодня одна баба, завтра — другая. И разницы между ними особой не нахожу. Мысль о проведении очной ставки между Степаном Калининым и Галиной Селиверстовой пришла Щелкунову на предыдущем допросе Калины, когда тот, развалившись на стуле, откровенно издевался над ним. С него следовало сбить спесь. Подняв трубку, майор Щелкунов распорядился: — Приведите Селиверстову. Когда в кабинет привели Галину, Калина насторожился. На такой поворот событий он явно не рассчитывал. Селиверстова, увидев бывшего сожителя, неприязненно скривила лицо и, когда ее усадили напротив, спросила с укором: — Вот скажи мне, Степа, зачем ты дал показания против меня? Что же я тебе такого дурного делала? — О чем ты? Окстись! — Окстись, говоришь? А разве не ты сказал следователю, что это я тренировалась подделывать почерк Печорского? Ведь это же ты пытался подделывать его почерк. Сколько бумаги на это потратил! Для этого и попросил меня найти в квартире Модеста какой-нибудь документ с подписью, написанный его рукою, и принести тебе. — Молчи, дура! — вскричал Калина. От прежнего благодушного настроения не осталось и следа. — Это я-то дура? — вознегодовала Селиверстова. — После того как я поила-кормила тебя, а ты на шее у меня сидел, я стала для тебя еще дурой? А может, я и есть дура, что любила такого паразита, как ты! А ты тогда — убивец! — Ну, погоди, кошка[23] драная, — вскипел Калина и предпринял попытку подняться со стула, но тотчас был посажен на место конвойным сержантом-милиционером, стоящим за спиной допрашиваемого. — Ты мне еще за все ответишь, кобыла ты старая! — Я кобыла старая? — выпучила глаза Селиверстова, уязвленная до глубины души. — Да ты посмотри на себя, кобель ты облезлый… Начальник, — обратилась она к Виталию Викторовичу, — это он ту записку писал, чтобы все подумали, будто Модест сам повесился. На самом деле это он его убил. Задушил той самою веревкою… Калина снова попытался вскочить и снова был остановлен стоявшим рядом конвойным милиционером, который обеими руками с силой надавил ему на плечи. — Еще раз дернешься, — предупредил сержант, — получишь от меня от всей души! Щелкунов с осуждением посмотрел на конвойного. Впрочем, осуждал он для виду. После этого майор обратился к Галине: — Гражданка Селиверстова, расскажите снова и по порядку, как происходило убийство гражданина Печорского. — Ну, к Печорскому мы пошли вдвоем. Это Калина уговорил меня пойти к нему и просить, чтобы он меня простил. А если Модест не простит, то потребовать денег, и побольше! Припугнуть его тем, что в случае отказа я напишу о нем, куда следует, и потом поглядим, что лучше: раскошелиться или иметь дело с милицией. Блюстители порядка ведь этих коммерсантов… не очень жалуют… Калина тихонечко вошел за мной в квартиру, и когда Печорский хотел откупиться от меня, предлагая пять тысяч рублей из своего тайника, Степан вышел из коридора и потребовал отдать ему все деньги. Меня он выгнал из комнаты и позвал обратно уже тогда, когда все было кончено… — Что вы имеете в виду, говоря, что «все было кончено»? — задал уточняющий вопрос Виталий Викторович. — Ну, когда Калина убил Модеста, — пояснила Селиверстова. — То есть задушил его… Печорский на полу лежал и не шевелился. — Так, ясно, что было потом? — мельком глянул на поникшего Степана Калинина Щелкунов. — А потом… И Галина Селиверстова рассказала, что было потом, не забыв упомянуть о предсмертной записке, изготовленной Калиной и положенной якобы Печорским перед смертью на видное место. — Ну, что вы на это скажете, гражданин Калинин? — посмотрел на Калину Виктор Витальевич. — А то и скажу, что это она потребовала, чтобы я пошел вместе с ней, и если Печорский не отдаст все деньги — убить его и ограбить. Жадная она баба! Из-за копейки любого задушить может! Было понятно, что Калина хочет снять с себя часть вины и как-то обелить себя. Щелкунов открыл было рот, чтобы задать ему очередной вопрос, но Виталию Викторовичу не дала говорить Галина Селиверстова. Привстав со стула, она заорала, срывая голос, как, бывает, кричит базарная торговка при конфликте с покупателем: — Врет! Вот ведь гад какой! — протянула она руки в сторону Щелкунова, будто бы прося у него защиты. — Он же все наговаривает, гад! — Ничего не вру, — спокойно парировал Калина и, обращаясь к Виталию Викторовичу, сказал: — Я не думал об этом Печорском до того самого момента, когда она не позвала меня идти с ней к Модесту домой. И убивать его не хотел. Так оно сложилось, начальник… — Убивать он не хотел! — воскликнула Селиверстова. — А не ты ли говорил мне, что возьмем все деньги у него и потом прикончим по-умному. И все будет шито-крыто. — Не говорил я такой тарабарщины! — отмахнулся Калина. — Даже когда в квартиру его зашли, я не думал, что все так может кончиться. — Врешь! — снова заорала Галина. — Гражданка Селиверстова, дайте ему договорить, — приструнил Галину майор. — А вы, гражданин Калинин, можете теперь изложить вашу версию того, что произошло на квартире Модеста Печорского. Я весь внимание. — Это будет не версия, а то, как оно было все на самом деле. Чего мне еще тут выдумывать… Когда она, то есть гражданка Селиверстова, позвала меня пойти в тот дом на Грузинской улице, — с ненавистью глянул на Галину Калина, — я еще не знал, что придется убивать хозяина квартиры. Она мне лишь сказала, что будет требовать у него деньги. Ну, пошли, мы, значит. Когда она вошла в квартиру, дверь оставила открытой, и я вошел следом за ней незаметно для Печорского. Сам хозяин сразу прошел в комнаты и меня не заметил. Пройдя вслед за Печорским в комнаты, она стала требовать у него денег. А не то, сказала, напишу на тебя бумагу в органы, и тогда ты потеряешь больше. Печорский согласился дать ей пять тысяч и полез за ковер, висевший на стене. За ковром в стене находилась железная дверца с хитрым замочком. За ней была нычка, где он держал деньги. Как только Модест открыл дверцу, Галина подала мне знак. — Что это был за знак? — Уговора не было, какой она мне знак подаст… Она просто махнула рукой, но я ее понял, перестал прятаться, вошел в комнату и накинул на хозяина квартиры найденную в коридоре веревку, чтобы тот не дергался, когда она станет чистить его кассу. Старик стал сопротивляться, пытался вырваться, и это у него едва не получилось. Тогда я сдавил его шею сильнее, и он вдруг как-то разом обмяк, и я сразу понял, что все кончено. Я сразу отпустил его, и Печорский мешком брякнулся на пол. Я наклонился над ним и увидел, что он мертвый. Как видите, — Калина заискивающе посмотрел на Щелкунова, — я не хотел его убивать, а просто не рассчитал свои силы. Галина тем временем, — зло глянул на Селиверстову Степан, — выгребла из нычки все деньги, закрыла кассу и вернула ковер на место, как будто здесь никто ничего не трогал. После этого предложила сымитировать самоубийство Печорского. Из найденной веревки, которой я нечаянно задушил старика, я соорудил петлю, второй конец веревки мы перекинули через верх двери. Я приподнял Печорского, а она надела на его шею петлю, стала с той стороны двери и начала натягивать веревку. Я тем временем приподнимал тело. Когда ноги Модеста повисли в полуметре от пола, может, немного меньше, она привязала другой конец веревки к дверной ручке. Получалось, будто Печорский сам повесился на двери. Я еще сходил на кухню и принес табуретку, которую опрокинул и оставил возле ног хозяина квартиры, висевшего в петле. Ну, чтобы было понятно, что этот Печорский перед тем, как повеситься, стоял на этой табуретке. А потом опрокинул ее и повис в петле. Для пущей убедительности самоповешения я на скорую руку написал якобы предсмертную записку от его лица и сунул одним углом под серебряный портсигар, что лежал на комоде. Его мы не взяли нарочно, чтобы никто не подумал, что Печорского ограбили, а значит, возможно, и убили… — Выходит, вы написали якобы предсмертную записку уже после того, как задушили Печорского? — изрек майор Щелкунов. — Именно так и было, гражданин начальник, — промолвил фармазон-мокрушник Степан Калинин. — После того как… случился этот несчастный случай, — добавил он. — Да если бы не она, начальник, я бы к этому Печорскому и за версту не подошел бы! — Вот гад! Вот гад! — снова не сдержалась Галина. — А кто у меня просил добыть какой-нибудь документ, написанный Печорским и подписанный им? Чтобы увидеть почерк Модеста и подделать его. Не ты ли? — воскликнула Галина, испепеляя взглядом Калину. — Да не верьте ему, гражданин начальник, — перевела взор на Виталия Викторовича Селиверстова. — Загодя он эту записку написал. Заранее знал, что убивать идет. Я видела, как он тренировался писать почерком Печорского. И еще видела, — Галина с каким-то пылающим торжеством посмотрела в глаза Калины, — как он эту записку из кармана вытащил и на комод положил, придавив портсигаром… — Я очень сомневаюсь, что можно вот так, на скорую руку подделать почерк и подпись постороннего человека, — твердо сказал Калине Щелкунов. — У нас имеется использованная калька, которая доказывает, что кто-то прилежно учился подделывать почерк и подпись Модеста Печорского. А поскольку вы сознались, что якобы предсмертную записку написали вы, то напрашивается единственный вывод: это именно вы учились подделывать почерк Модеста Печорского. — Ну, я, — сдался Калина. С ненавистью глядя на Галину Селиверстову, произнес: — Так это она научила меня, как и что делать. И почерк старика тоже она сказала, чтобы я подделал. При этом говорила, что, мол, не зная броду, не суйся в воду… Галина Селиверстова вскочила, имея явное намерение вцепиться в Калину и расцарапать его лицо. — Сидеть! — Второй конвойный, скрутив Селиверстовой руки, усадил ее на прежнее место. После чего защелкнул на ее запястьях наручники. Картина происшествия была ясна. Очная ставка и протоколы допросов послужили полными и безоговорочными доказательствами причастности Калины и его сожительницы Галины Селиверстовой к преднамеренному убийству коммерсанта Модеста Печорского с улицы Грузинской. И еще эта очная ставка доказала полную непричастность к этому делу Нины Печорской и Анатолия Силина, о чем майором Щелкуновым был составлен соответствующий рапорт (с приложением копий протоколов допросов) и направлен своему непосредственному начальству. Так положено поступать, чтобы не прыгать через головы вышестоящего руководства, что в органах правопорядка не приветствуется. Глава 16. Грусть Майора Щелкунова Когда на стол старшему следователю республиканской прокуратуры советнику юстиции Гринделю для ознакомления лег рапорт майора Щелкунова, Валдис Давидович усмехнулся. Опять этот выскочка-майор лезет поперед батьки в пекло. И что ему неймется-то все? Явно такое упорство не от большого ума. Неужели он не понимает, на какую структуру замахивается? Не пора ли его укоротить? Впрочем, пусть себе строчит рапорты. У него, Валдиса Гринделя, все идет своим чередом: документы по делу об убийстве коммерсанта и предпринимателя Модеста Вениаминовича Печорского подшиты, пронумерованы и готовы для направления в суд. Однако по мере чтения текста лицо старшего следователя прокуратуры все более мрачнело, лоб покрывался обильной испариной и на пару минут кожа на лице приобрела какой-то покойницкий серовато-зеленоватый оттенок. Расследование, проведенное майором Щелкуновым, а вместе с ним и его рапорт, поданный на имя вышестоящего начальства, наотмашь били по его репутации опытного следователя. Нечего было и мечтать о том, что в скором времени он займет пост заместителя прокурора Республики. Как бы худо не было! Майор Щелкунов своим рапортом разбивал все доводы старшего следователя прокуратуры, как пудовая кувалда — грецкий орех. Одно мокрое место и труха вместо скорлупок. Все документы, собранные майором, были точны и четки, а аргументация в них не вызывала ни малейшего сомнения в том, что Нина Печорская и Анатолий Силин, которых Валдис Давидович столь настойчиво и безапелляционно обвинял в убийстве Печорского, — стопроцентно невиновны! Предпринимателя Модеста Печорского убили совершенно другие люди, о которых старший следователь прокуратуры Валдис Гриндель даже не подозревал. А ведь он уже доложил начальству, что дело Печорского с улицы Грузинской раскрыто и вина обвиняемых в этом деле доказана. Полнейшее фиаско! Валдис Давидович отложил прочитанный рапорт и смежил веки. Тело неожиданно потяжелело, он почувствовал, что очень устал. Требовался отдых, причем немедленный. Начальство Гринделя, знакомое с рапортом майора Щелкунова, думало примерно так же. «Подустал наш неутомимый борец за справедливость Валдис Давидович, поистратил душевные и физические силы. Что ж, надо пойти ему навстречу — дать ему внеурочный отпуск, а на его место назначить следователя Алексея Вершинина. Он хоть и молод, но весьма перспективен. Пусть поработает, наберется опыта». Следователь прокуратуры республики Вершинин с делом коммерсанта Модеста Печорского, задушенного в собственной квартире итээровского дома по улице Грузинской, справился весьма быстро. И через непродолжительное время Нина Печорская и Анатолий Силин были отпущены. С извинениями за причиненные неудобства. * * * Из изолятора временного содержания их отпустили почти одновременно. Первой вышла Нина. Оглядевшись, она оперлась о край заборчика и принялась дожидаться (следователь, что вел ее дело, сообщил, что Анатолий Силин также оправдан и сейчас оформляются документы на освобождение его из-под стражи). Вообще, отпущенные на свободу из ИВС обычно стараются как можно быстрее удалиться подальше от неприятного места. Словно опасаясь, что служащие изолятора спохватятся да и вновь вернут бывших подозреваемых на шконку. Печорская же никуда не уходила. Похоже, она готова была сидеть и ждать выхода из ИВС Анатолия Силина, сколько того потребуется. Однако долго дожидаться не пришлось. Примерно через четверть часа ворота изолятора открылись, и на заснеженную улицу вышел Силин. Нина сделала несколько шагов навстречу. Они обнялись и долго так стояли, словно не веря, что они вновь на свободе и все обвинения с них уже сняты. А потом пошли, касаясь плечами друг друга, с каждым шагом ускоряя темп. Наверное, они тоже хотели поскорее покинуть зловещее место. Майор Щелкунов стоял поодаль и наблюдал за их трогательной встречей. «А все-таки что-то такое есть в этой девчонке». Он еще долго смотрел им вслед. Ему бы, наверное, стоило порадоваться за них или хотя бы улыбнуться, но почему-то не получалось… В душе была грусть. Зинаида уже выздоровела, завтра она должна выйти на работу. Кажется, она обещала напоить его вкусным чаем. Самое время, чтобы напомнить ей об этом. Спасаясь от стылого ветра, Виталий Щелкунов приподнял воротник и зашагал по направлению к ее дому. * * * notes