— Не думал, что у твоего сторожевого пса такая короткая память, — дерзко бросил Даниил. Пыжик нахмурился. Казалось, что ему хватило бы одного-единственного кивка, чтобы он вцепился Даниилу в глотку и задушил его своего мелкими ручонками. — Дерзишь, «товарищ» капитан, — сказал Чижик своим низким голосом, при этом чуть прищурившись. Махнул рукой, и Пыжик отошел от Даниила. — Какими судьбами? — Хочу задать пару вопросов по поводу кражи, совершенной в мае прошлого года. Чижик широко улыбнулся, а секундой спустя и вовсе зашелся в громоподобном хохоте. Его поддержал Пыжик. У того смех был куда менее раскатистым. — Наша милиция нас бережет, — сквозь смех выдавил Чижик. Даниил сжал кулак. В иной ситуации, в ином состоянии духа его терпения хватило бы на много таких издевок. Но тут его пробрало. Он развернулся и со всего маху треснул Пыжику в мясистую морду. Тот потерял равновесие и завалился на пол. Хороший удар стоил Даниилу пронзительной боли в руке. Он скривился и с таким перекошенным выражением лица повернулся к Чижику. Тот тяжело выдыхал, все еще улыбался и с интересом наблюдал за незваным гостем. — Так мы поговорим нормально? Чижик вскинул мохнатые брови. — Ну давай. Побазарим, — сказал он, указывая на стул. Пыжик к тому моменту уже поднялся на ноги. Он готов был накинуться на Даниила, но его остановил голос смотрящего. — Попридержи пыл, — сказал Чижик. — Сядь на диван. Держать удар ни хрена не умеешь. Послушавшись, Пыжик опустил голову и отправился на свое место. Даниил чувствовал, как его сверлящий взгляд уперся ему в затылок. Но ему было наплевать. — Так что ты хочешь знать? Как у нас лисичек слямзили? Лисички — это сигареты с фильтром на блатном жаргоне, а вот лисичка — это уже спецсредство форточника. Шнифтить — воровать через разбитые окна. Кто-то пробрался в магазин посреди ночи только ради того, чтобы разжиться сигаретами. Два блока Winston. Слушая Чижика и потирая опухшую костяшку среднего пальца, Даниил подумал, что стоило бы выдавать на службе карманные словари уголовного жаргона. Впрочем, он и без подсказок нормально справлялся. Тем более что ситуация была не самой сложной: кто-то ночью пролез в магазин, который попросту не был снабжен сигнализацией (зачем, если это магазин блатного?). Этот кто-то украл сигареты и скрылся, не оставив на месте преступления явных следов. А чуть позже неизвестный позвонил в дежурную часть и сообщил, что видел, как человек в черной шапке-маске вылезал из окна магазина. — Так бы мы без кипиша, конечно, разрулили, но какому-то фраерку ночью не спалось, стуканул, — пояснил Чижик. — Ну тут и понеслась. — Галимуллин занимался этим делом? — спросил Даниил, хотя ответ знал наверняка. — Ну да. Злой мент. Рыскал тут. «…и ничего не нашел, — добавил про себя Даниил. — Ситуация пусть и несложная, но есть здесь что-то такое, что в глаза поначалу не бросалось. Никто не заметил, потому что не искал…» — Ну и что ты сам думаешь на эту тему? — задал вопрос Даниил. Чижик призадумался. Потер лысину. — Думаю, чертила какой-то залетный. Другой бы не стал. Ты ведь и сам уже скумекал. Так ведь, капитан? Даниил кивнул. — Так-то оно так. Ну а этот чертила, может, искал чего, а? Может, было что-то интересное на складе? — Даже если и было, — усмехнулся Чижик, но в усмешке его не было ничего дружелюбного. — Мне-то какой понт с тобой об этом базарить? — Скажем так: информация в обмен на информацию. Чижик прищурился и внимательно посмотрел на Даниила. Перевел взгляд на Пыжика. По-стариковски причмокнул. — Барахлишь ты, — в итоге сказал он. — Я знаю, кто обчистил Юлика Симонова. Чердака. Чижик наклонился вперед, сложил пальцы в замок. Несмотря на явный холод, против которого не мог выстоять даже раскрасневшийся обогреватель в углу кабинета, на его лбу блестели капли пота. — Декабрь 2005-го. Припоминаешь? — Даниил помедлил. — Расскажи мне все, что знаешь. Про Галимуллина. И про Черепанова. Гурин ведь к вам обращается, когда нужно что-то решить вне рамок закона? — Попридержи коней, капитан, — бросил Чижик. — Галимуллин причастен к смерти вашего пацана, Макса Бугаева. Чижик нахмурился. — Фуфло, — только и сказал смотрящий. Но Даниил уже знал, что он повелся. Видел, как изменился его взгляд. Ведь у каждого есть слабое место. — Чердак держал деньги в доме, в районе Жуковского. Можешь спросить у брянских, они в курсе. К нему пришли двое в балаклавах. Застрелили охранника. Паша Хромой, его там все знали. Хороший борец, но стрелок так себе. Одного из грабителей он, все же, успел подстрелить. И Юлик маслину словил. Но он сам виноват — полез на рожон. Чижик внимательно выслушал, откинулся на спинку кресла. Кресло недовольно скрипнуло. — Ну а ты мимо проходил? — Можно и так сказать… * * * Егор посмотрел на экран телефона и, тяжело выдохнув, положил его обратно в карман теплой парки. Он шел неспешно, с каждым шагом углубляясь во внутренний двор заброшенного завода на окраине города. Звучно хрустел снег под ногами. Казалось, что воздух шипел из-за крепкого мороза, но то был всего лишь характерный звук, издаваемый городской ТЭЦ во время сброса пара. Егору же хотелось тишины. Он вспомнил, как в одном из недавних выпусков новостей рассказывали о какой-то там необычной комнате, где-то за бугром, в которой абсолютная тишина. Стены — как в фильме про космос и пришельцев. В абсолютной тишине не просидишь и часа — можно попросту сойти с ума. Но как же так получается, что тишина, которой порой так не хватает, может в неумеренных дозах навредить и, возможно, даже убить? Во внутреннем дворе завода, рядом с навсегда закрытыми воротами высотой в пять метров, он закурил. Старый добрый синий Winston. Мороз щипал кожу лица и пальцы рук. Дым был густым, тяжелым. Тяжелыми были мысли Егора. Что он здесь делает в поздний час? На кой черт договорился встретиться в этом месте, которое было неразрывно связано с детской беспечностью. На заводе работал отец. Он водил «Урал», и еще от его рабочей одежды пахло соляркой. Егор хорошо помнил огромную баранку большегрузной машины, в которую вцеплялся мелкими ручонками, когда отец брал его с собой на работу. Завод закрыли в 92-м, и в этом дворе с тех пор каждое лето проводили вечера пацаны и девчонки. Жгли костры, выпивали, курили втайне от родителей. Смастерили тарзанку по северному манеру — подвязали пожарный рукав к выступавшей над воротами стальной балке — и стали упражняться в полетах. Егору и самому порой хотелось покататься на этой самой тарзанке. Но тем вечером он смотрел на нее, скованную морозом, несуразную, и испытывал отвращение. К детству, к этому месту. К самому себе, в конце концов. Он услышал шаги. Из-за угла выросла тень. Она, подобно черной воде, стремительным потоком достигла Егора. Он замер на месте, как будто тень парализовала его. Шипение прекратилось. Наступила тишина. 16 Из дневника Юры Мальцева 18.01.2007 «…тот вечер был тихим, безмолвным. Странное совпадение, что именно тогда я чувствовал легкость в теле, которой никогда прежде не было. Может, мы влияем на окружающую нас реальность куда сильнее, чем это может показаться? Что, если твоя боль тонкими, незаметными нитями тянется сквозь дома, сквозь людей, которых ты знаешь хорошо и которых вовсе не знаешь? Мой отец погиб, когда я был еще совсем ребенком. Сход селевого потока забрал его жизнь вместе с жизнями других геологов, расположившихся на ночевку в маленьком поселке у подножья сопки. Многие знают об этой трагедии. Я знаю о ней. Но знания, увы, не способны заглушить немую тоску по человеку, которого я не помню, но которого я очень хотел бы узнать. Быть может, мне даже повезло, ведь я могу искать его среди других. Наверное, поэтому я так тянулся к нему — к моему напарнику. Наверное, поэтому так велико мое разочарование. Сам виноват, ведь создал образ, в который поверил. Образ, который боготворил. Я мог спросить у него совета, а он мог поддержать меня. Но я знал его таким, каким хотел его знать. Волей случая он открылся мне с другой стороны. И теперь меня мучает совесть, ведь я знаю человека, которого он обидел. Я должен молчать, но не могу, потому что этот человек нравится мне. Есть в ней что-то такое легкое, призрачное, как красота далеких сопок, как глубина чистого неба в погожий летний день. Я не могу предать это, оттолкнуть, замолчать…» Не знаю, поняла ли смысл моего сочинения Ольга Евгеньевна. Рука вырисовывала имя, но мозг бунтовал. Хотелось оставить немного недосказанности. Теперь боюсь, что получилось слишком много. Школьный урок. Литература. Тема: «Взаимоотношения отцов и детей». Думаю, она уже прочитала. Попросит ли она пояснить написанное? Оставит ли меня после уроков или пригласит встретиться после школы? Странно, но я испытываю такое дикое волнение при мысли, что мы с ней останемся вдвоем. Сегодня я видел Дину. Она была со своими подругами. Кивнула мне, улыбнулась. Странно, но еще две недели тому назад я бы с ума от такого сошел, но теперь… как будто закончилась буря и остались лишь разрушенные дома, щепки, мусор. Может, какие-то химические процессы в моем теле вдруг прекратились? Может, это один из признаков смертельного заболевания? Перечитывая эти строки, я все больше убеждаюсь, что начинаю сходить с ума. Если раньше жизнь виделась мне линейным повествованием, как в компьютерной игре, то теперь она стала расходиться по швам, а я стал все больше углубляться и оттого еще больше бояться неизвестности. Как тогда, у поселка, когда ноги уже не слушались, но я двигался за белой «Нивой», в которой сидел убийца. 17