Два дня спустя, услыхав знакомое тарахтенье “форда крестлайнера”, Киа убежала на болото, потопталась по песчаным косам, чтобы оставить побольше следов, а потом на цыпочках зашла в воду и, сделав петлю, устремилась в другую сторону. Дойдя до илистой отмели, она побегала кругами, запутывая следы. А выбравшись на твердую землю, запрыгала с кочки на кочку – и ни следа не оставила. Еще несколько недель за ней приезжали раз в два-три дня; водитель в фетровой шляпе прочесывал все кругом, но ни разу не напал на след. А потом настала неделя, когда никто за ней не приехал. Тихо было кругом, лишь вороны каркали. Киа, уронив руки вдоль тела, глядела на пустую дорогу. В школу она так и не вернулась. Уж лучше и дальше наблюдать за цаплями да собирать раковины – так она хоть чему-то научится. “Я уже умею ворковать по-голубиному, – говорила она себе. – И я куда лучше их всех, ну и пусть туфли у них красивые!” * * * Однажды знойным утром, через несколько недель после единственного школьного дня, Киа забралась на дозорную вышку, что построили братья, и стала высматривать в море пиратские корабли с черепами на флагах. Воображение расцветает и на самой скудной почве; Киа распевала: “Эй, пираты, йо-хо-хо!” – а потом спрыгнула с дерева и бросилась в атаку, потрясая клинком. Вдруг острая боль пронзила правую ступню, – ногу будто огнем прожгло. У Киа подогнулись коленки, она повалилась на землю и взвыла. Из ноги торчал длинный ржавый гвоздь. “Па!” – закричала Киа. Она не помнила точно, ночевал ли он дома. “Помоги, Па!” – звала она, но никто не откликнулся. Киа выдернула из ноги гвоздь, воя, чтобы заглушить боль. И долго еще она скулила, перебирая руками по песку. Наконец приподнялась и осмотрела ступню. Крови не было, лишь узкая, глубокая ранка. И тут Киа вспомнила про столбняк. Внутри все сжалось, по спине пробежал холодок. Джоди ей рассказывал, как один мальчик наступил на ржавый гвоздь, а сыворотку ему вовремя не вкололи, и свело у него челюсти, да так, что не разжать. А потом выгнуло его дугой, как натянутый лук, и никто ему помочь уже не мог – стояли и смотрели, как он умирает в судорогах. Джоди тогда прямо сказал: укол надо сделать самое позднее через два дня, или тебе каюк. Где делают такие уколы, Киа не знала. “Нельзя сидеть сложа руки. Пока дождусь Па, меня точно столбняк хватит”. И, обливаясь потом, Киа заковыляла по песку – и ковыляла до прохладной тени дубов, окружавших хижину. Мама всегда промывала раны соленой водой и залепляла глиной, смешанной с травами. Соли в доме не было, и Киа, прихрамывая, побрела к лесной заводи, такой соленой, что во время отлива на берегу выпадали белые кристаллики. Киа села на землю, окунула ногу в солоноватую болотную воду и без остановки то открывала рот, то закрывала, то зевала, то губами шлепала – проделывала все, лишь бы челюсти не свело. Примерно через час, в самый отлив, Киа вырыла в скользком черном иле ямку и осторожно опустила туда ногу. В ямке было прохладно. Орлиные клики подсказали, в какой стороне дом. К вечеру живот скрутило от голода, и Киа вернулась в хижину. Отца она не застала, и домой его можно было не ждать. Покер под виски – занятие на всю ночь. Кукурузной крупы в доме не нашлось, но, пошарив на полках, Киа откопала старую замызганную жестянку маргарина, зачерпнула немного и намазала на крекер. Куснула раз-другой – и в итоге сгрызла пять штук. Она улеглась на веранде, прислушиваясь, не приближается ли на лодке отец. Ночь выдалась беспокойная, Киа дремала урывками и заснула, наверное, только под утро, а проснулась от того, что в лицо било солнце. И первым делом открыла рот – все в порядке, открывается. И много раз ходила к соленой заводи и следила по солнцу, когда же пройдет этот день. Открывала рот, снова закрывала – может, все-таки обойдется? Вечером, намазав ногу глиной и перевязав тряпицей, Киа улеглась на матрас, не зная, доживет ли до утра. Но тут же вспомнила: не так-то просто умереть – сначала ее изогнет в дугу, руки-ноги перекорежит судорогой. В пояснице вдруг что-то кольнуло, и Киа подскочила. “Ой-ой-ой! Ма, мамочка!” Боль вернулась, и Киа притихла. “Подумаешь, свербит”, – шепнула она. Наконец, без сил, она уснула, а когда открыла глаза, на ветках дуба вовсю ворковали голуби. Неделю ходила она к заводи дважды в день, перебиваясь крекерами с маргарином, а отец все не возвращался. На восьмой день она уже почти не хромала, боль прошла. От радости Киа даже пустилась в пляс, чуть припадая на ногу и распевая: “Я жива! Жива!” Наутро она снова отправилась на берег высматривать пиратов. “Первым делом велю матросам убрать отсюда все гвозди”. * * * Киа привыкла просыпаться чуть свет, под звон посуды на кухне. На завтрак Ма любила готовить омлет из домашних яиц, прямо из-под курицы, с кружочками спелых помидоров и оладьи – тесто она делала из кукурузной муки с водой и солью, а потом выливала на раскаленную сковородку с шипящим маслом, оладьи получались румяные, с ломкими кружевными краешками. Ма говорила: жарить так жарить, пусть на весь дом скворчит! – и всю жизнь Киа просыпалась по утрам под шипенье оладушек, вдыхала сизый кукурузный дымок. А теперь кухня стояла тихая, стылая, и Киа, выбравшись из постели на веранде, отправилась к лагуне. Прошли месяцы, незаметно подкралась мягкая южная зима. Солнце кутало плечи Киа теплым одеялом, манило ее все дальше на болота. Иногда она пугалась по ночам незнакомых звуков или вздрагивала, если где-то близко ударит молния, но всякий раз, стоило ей вдруг оступиться, земля будто сама подхватывала ее, выручала. И наконец, точно неизвестно когда, боль из сердца ушла, как вода в песок, – просочилась глубоко, но до конца не исчезла. Киа прижала ладонь к влажной, дышащей земле, и земля утешила ее, как мать. 5 Расследование 1969 Звенели в вышине под жгучим солнцем цикады. Вся прочая живность попряталась от жары, лишь из травы неслось приглушенное жужжание. Шериф Джексон вздохнул, утирая пот со лба: – Верн, здесь еще работы по горло, но у меня сердце не на месте. Ни жена, ни родители Чеза не знают, что он погиб. – Съезжу к ним, скажу, – отозвался доктор Верн Мэрфи. – Спасибо тебе. Поезжай на моем грузовике. Пришли за Чезом “скорую”, а Джо пускай грузовик сюда пригонит. Но больше никому ни слова. Еще не хватало, чтоб весь город сюда сбежался, а если проболтаться, то так и будет. Перед уходом доктор Мэрфи долго смотрел на Чеза, будто что-то упустил. Надо вспомнить и исправить, на то он и врач. Тяжелый болотный воздух сгустился, словно в ожидании. Эд повернулся к мальчикам: – А вы оставайтесь тут. Не хочу, чтобы по городу слухи пошли, да смотрите ничего не трогайте и не натопчите. – Хорошо, – сказал Бенджи. – По-вашему, Чеза убили, да? Следов ведь нет. Его столкнули? – Ничего я такого не говорил. Отрабатываем версии, как обычно. А вы, парни, не путайтесь под ногами, и о том, что здесь слышали, чур, молчать. Не прошло и четверти часа, как на патрульном грузовике прибыл Джо Пардью, помощник шерифа, – коренастый, с густыми баками. – Не верится просто! Чез! Лучший футболист за всю историю города. В голове не укладывается. – Так и есть. Ну что, за дело? – Далеко ли продвинулись? Эд отвел помощника подальше от мальчишек. – Что ж, выглядит как несчастный случай – парень сорвался с вышки и расшибся. Но я пока не нашел следов, ведущих к вышке, ни его, ни чьих-то еще. Давай поищем, есть ли признаки, что кто-то их уничтожил. Минут десять они прочесывали все вокруг тела. – Ничего, только следы мальчишек, – подтвердил Джо. – Да, и никаких признаков, что следы кто-то замел. Ничего не понимаю. Ладно, позже к этому вернусь, – сказал Эд. Они сделали снимки тела: общий план с лестницы, раны на голове крупным планом, сломанная нога. Джо записывал под диктовку Эда. Когда измеряли расстояние от тела до тропинки, вдруг затрещали придорожные кусты – подъехала “скорая”. Водитель, чернокожий старик, уже не один десяток лет возивший раненых, больных, умирающих и мертвых, почтительно склонил голову и сказал: – На мешковину-то его не уложить – руки враскорячку, придется его подымать, а он ох какой тяжелый. Вы, шериф, придержите мистеру Чезу голову. Вот так. Ох-ох-ох! Близился полдень, когда облепленное грязью тело погрузили в “скорую”. Доктор Мэрфи передал, что известил родителей Чеза о его смерти, и Эд отпустил мальчиков, а сам вместе с Джо полез по лестнице, что вела на самый верх башни, постепенно сужаясь. С каждой ступенькой мир будто раздвигался – внизу раскинулись густые леса и плавни. Взобравшись на верхнюю ступеньку, Джексон откинул железную решетку, а когда они выбрались на смотровую площадку – опустил, чтобы было на чем стоять. Центр площадки был из занозистых, посеревших от времени досок, но по краям – откидывающиеся квадратные решетки. По запертым на засов можно было передвигаться, но незапертая могла распахнуться под тяжестью тела, и тогда сорвешься с высоты в шестьдесят футов. – Эй, глянь-ка! – Эд указал на дальний край платформы, где вместо одной из решеток зиял провал. – Что за чертовщина! – воскликнул Джо, приблизившись. Ровно под проемом виднелся четкий контур скрюченного тела. Желтоватая жижа и ряска брызгами разлетелись в стороны, точно на картине художника-абстракциониста. – Странное дело, – заметил Эд. – Можно забыть закрыть решетку, когда спускаешься. Несколько раз так и случалось на моей памяти, вот как раз с этой, остальные всегда были заперты. – Но с чего бы Чезу ее открывать? А если не Чезу, то кому-то еще. – Незачем – разве что кто-то хотел кого-то столкнуть, – сказал Эд. – А почему потом не закрыли? – Если бы Чез упал случайно, то и закрывать некому. Вот и оставили, чтобы инсценировать несчастный случай. – Взгляни вон на тот брус, чуть пониже проема. Видишь трещину? – Вижу. Наверное, Чез головой ударился, падая. – Слазаю туда, поищу кровь и волосы. И образец дерева возьму. – Спасибо, Джо. Заодно сними крупным планом. А я за веревкой спущусь, надо тебя подстраховать, не хватало нам два трупа в этой жиже в один день! Да, и проверь на отпечатки открытую решетку и ту, что над лестницей, ограждения, перила – в общем, чего могли касаться. И надо поискать, нет ли где волос, ниток, волокон одежды. * * *