С надвратного заборола хорошо просматривался левый берег. Бескрайние луга сочной зеленой травы дышали умиротворяющим покоем, юркие стрижи рассекали безоблачное небо, гоняя стаи мошки. Там за Вороножем лето настойчиво выпроваживало весну, вступая в права, а здесь на правом берегу люди готовили друг другу ад. Внизу на недосягаемом для заставских стрел расстоянии на приземистом соловом коне взад-вперед разъезжал высокий широкоплечий муж в дорогой броне. За спиной раздуваемый ветром красовался расшитый корзень, роскоши которого мог бы позавидовать и князь. Вожака бродников нельзя было назвать грузным, скорее жилистым, крепким. Показная расслабленность тела и при этом едва заметные короткие, но резкие движения головы выдавали в нем хищника, готовящегося к прыжку. По приказу вороножского воеводы чужаку махнули с башни, и он, прикрываясь щитом, подъехал к засеке. — Что надо?! — крикнул ему Федор. Бродник лениво посмотрел в сторону ворот. — Может выйдешь, воевода. Потолкуем, — улыбнулся он, недобро оскалив зубы. — Мне и отсюда слышно, чай не глухой. — Ну, как хочешь. Как бы об том не пожалеть? — Не пожалею. Чего надо? Недосуг мне с тобой болтать. Бродник прищурил правый глаз. — Отдай то, что взял у нас, и мы уйдем с миром. — Я у вас ничего не брал, чтобы отдавать. Видать заставы вы попутали. Демьян заметил, что вена на виске воеводы стала пульсировать сильней. — Врешь, Федор Евсеевич, ох, врешь, — бродник шутливо погрозил пальцем. — Ты схрон наш в лесу нашел и разграбил, добро, трудами нашими тяжкими добытое, себе присвоил. Мы за то злато души к гиене огненной подвинули, а ты хочешь чистеньким руку наложить. Не по справедливости то. — Мне ваше злато кровавое и задаром не нужно. Ни о каком схроне мы на заставе не ведаем. — Врешь, сукин сын! Из Вороножа икону чудотворную в печеру[3] к дивам принесли, больше неоткуда. Икона из схрона нашего. У вас все! — показное спокойствие слетело, ярость рвалась наружу, бродник едва себя сдерживал. — Что со старцами?! — взволнованно закричал Демьян. — Голос знакомый, — тать напряг зрение, вглядываясь в черноту бойницы. — Знакомый, — эхом повторил Демьян, — так это ты хворым у старцев в келье лежал? Очухался. Что с иноками? — Живы — здоровы, в молитвах прибывают. Да, говорят, икона из Вороножа к ним принесена. — Если ты с ними чего сотворил, я тебе кишки выпущу, — гневно выкрикнул Олексич. Бродник низко, словно ухал в колодец, рассмеялся: — Гляди-ка, в западне сидят, а грозятся. Не поняли, что ли еще? В общем так, — голос его стал отливать холодной сталью, — если к полудню добро мое не вынесете, живыми вам не быть. Младенца, Федька, твоего сам на меч подниму, жену с дочкой молодцам моим на утеху отдам. А что с тобой станется, сам ведаешь. Не смогу приступом взять, измором придушу. Жрать у вас на заставе нечего, мышей с воробьями доедите, сами о пощаде запросите. Подумай, стоит ли злато цены такой. Бродник отъехал, разговор был окончен. — Может отдать? — неуверенно предложил Демьян. — Чего отдавать?! — взревел воевода. — Нет у меня ничего, знать я про их схрон ничего не знаю! Ваши, должно, зимой разорили, а мне расхлебывай. — Ничего мы не разоряли, — обиделся Демьян, — нет у нас. Я об том тоже ничего не слыхивал. — А ведь они все знают, — Федор устало сел прямо на деревянный пол, — про то, что сын у меня народился, что обозы из-за леса не пришли. В городе люди их есть, в спину ударить могут. Но кто? — он нервно сжал кулаки. — Ну, почему изменников сразу ищешь? Может кого-то на лугах поймали, под пытками выложил? Покосы ведь у вас идут. — На месте все. — А Кисляя брат, он ведь далеко косит, бродники как раз той стороной шли, могли его в полон взять, да выведать. — О чем ты, зять? — воевода нахмурился. — Кисляй с братом Сулемой вчера на воротах стояли, их черед был. Какой там покос. Вон они, — указал Федор. Два рыжеволосых детины занимали места у левой башни от ворот. Демьян приблизился вплотную к тестю. — Ты заставским запрещал по правому склону Вороножа траву косить? — Зятек, посмотри туда, — Федор бесцеремонно повернул голову зятя в сторону заливных лугов. — Чего-чего, а травы у нас вдоволь. Коси, не хочу. Какая мне разница, где они косят, лишь бы службу исправно несли? — Тогда, — Олексич склонился к самому уху тестя, — я знаю, кто у вас изменники… 2 — Жила, воев мне десяток сюда к воротам, да Кисляя с Сулемой позови! — сурово крикнул воевода. Ратные прибежали, озабоченно переглядываясь. Любопытные бабые стали бочком подтягиваться, побросав дымящие котлы. Все уже знали про золото, слух вихрем пронесся по заставе. Кисляй с Сулемой, равнодушно почесывая затылки, тоже вклинились в толпу. — Ну, сказывайте, иуды, — прохрипел воевода, указывая на них пальцем, — как вы бродникам продались? Братья вздрогнули, дико завертели головами, среди собравшихся пошел возбужденный шепот. — Какие бродники? Об чем ты, батюшка Федор Евсеевич? — старший Кисляй обвел товарищей широко открытыми голубыми глазами, как бы призывая их в свидетели своей невиновности. — А об том, что братанич[4] твой Антипка вчера в лес подарочки бродникам носил. Застава голодает, а он татям последнее жито выносит! Видели его. — Ложь, ложь, оговор это! Никуда мой братанич вчера не хаживал! — истошно закричал Кисляй, он резко повернулся в строну Демьяна. — Курский бродников на нас навел. Не было его, так и спокойно все было, как появился, так и бродники подошли! Он наушник татей! — Ты чего мелешь, иуда?! Это зять мой Демьян Олексич, сегодня поутру за женой своей приехал. Дружина его в лесу стоит, помогут нам, ударят, когда нужно будет. — А в город как твой зять попал, коли мы на воротах стояли? Врет он все! — Как попал, то не твоя забота. Взять их! — воевода махнул ратным. — Братцы, не погубите, мы ж с вами из одного котла щи хлебали! Оговор это, оговор! Дочь у него девка, какой там зять! — голосил Кисляй. Вои уже заламывали ему руки. — Воевода золото бродников присвоил, а вам за чужое добро умирать придется! — завыл младший Сулема. — Пусть отдаст, и они уйдут! Все ведь слышали, им только золото нужно. А мы невиновные, оговорил воевода нас, злата ему жалко, а людей, баб, деток малых ему не жалко?! Народ загудел. — Какое золото?! Нет у меня их золота! — взревел воевода. — У него полны хоромы добра, отдадим всё бродникам, они и уйдут, а его с башни! Сыты уж его «хлебом — солью»! — заорал Кисляй, освободившись от ослабевшей хватки воев. Становилось жарко. Среди собравшихся послышалось поддакивание братьям. Ох, умело они завели толп! Вои повернулись в сторону Федора. События повторялись как в дурном сне. Только сейчас все еще хуже. У ольговского тысяцкого под рукой была хотя бы верная дружина, ратные же рязанского воеводы поперли на своего вожака, ольговская дружина Демьяна была где-то за стенами Вороножа. Они вдвоем с тестем одиноко стояли в кругу разъяренных, плохо соображающих, подгоняемых страхом людей. Только недавно вои готовы были умирать с холодной решимостью, а теперь в горячке собирались бросить на колья засеки своего воеводу. Демьян, зная, что это бесполезно, все же положил руку на рукоять отцовского меча. — Нет у меня золота, я об том побожиться могу, — пытался вразумить людей Федор. — Да если бы я нашел его, нешто не поделился бы, не раздал бы сиротам да вдовицам? Раздался дружный смех. «Лучше б он молчал», — Демьян понимал, что если сейчас кто-то крикнет «бей», их забьют, разорвут на куски. — Нет у воеводы золота, я его нашел, еще зимой! — отчаянно крикнул Олексич в толпу. Все смолкли, наступила давящая на уши тишина. — Я схрон на ловах случайно нашел, не знал чье. Я на то злато сестер из плена выкупил… посулы на торгу раздал, чтобы вместо отца тысяцким выкрикнули, остальное князю отдал. Вот меч отца, тысяцкий я в Ольгове, то правда. Демьян обвел глазами растерянную толпу. «А ведь среди них сейчас стоит тот, кто знает, что я лгу». Олексич набрал побольше воздуха, он почти кричал, пытаясь достучаться до людей. — Можете осудить меня, можете убить, и воеводу тоже, и добро его татям вынести. Да будет ли прок? Столько у Федора не сыщите, и вы об том знаете. Бродники степняков наняли, им за поход платить надо, а обещанного золота нет. Они все равно в город полезут, чтобы полоном взять. И об том вы знаете. А кто город защищать станет, если воеводу убьете, сами оборониться сумеете, коли среди вас изменники ходят? А со мной дружина ольговская пришла, узнают, что вы меня порешили, мстить станут, все здесь полягут за боярина своего. И вы так должны за воеводу своего стоять, только так жен и детей защитите. Разлад пошел — не устоять! Думайте! По спине потоком бежал пот, в горле пересохло, словно Демьян наглотался дыма. Что они скажут? А ведь в тереме непраздная[5] жена. — Не слушайте его, этот вообще с бродниками заодно! — пытался перетянуть к себе толпу Кисляй, но семя сомнения успело прорасти. Вои переводили взгляд с воротника на ольговского боярина, не зная на что решиться. — Полдень скоро, на стены надо становиться, — напомнил Федор, все, что произошло, как-то резко подкосило его. Он никак не мог стать прежним — хитрым, сильным, уверенным. — Батюшка воевода, батюшка воевода! — Федора за полу дергала курносая девчонка лет десяти. — Куда ты, чего вылезла? — зашикала на нее мать. — Так ведь дяденька чужой правду говорит. Я вчера Антипку видела с корзинами, он из леса выходил! «Божий ангел», — пронеслось в голове у Демьяна. Толпа подхватила Кисляя с братом, те отчаянно упирались, что-то выкрикивая, но их уже никто не слушал. Два тела полетели с высоты костровой башни к ногам бродников. — На стены! — крикнул воевода своим привычным властным голосом. Ратные послушно побежали занимать места у бойниц. От северной стены, путаясь в рясе прилетел отец Леонтий.