— Ты, Демьянка, бросай своих непутевых князей, переходи ко мне, — неожиданно добавил Айдар. — Видел, у меня много русичей служит, никого не обижаю. — Не могу, где князь, там и я, не по чести бросать, — ответил Демьян. — Знал, что так скажешь, а долга у тебя предо мной нет. Видишь все это? — Айдар обвел рукой богатую походную юрту, и погладил, лежавший рядом, позолоченный шлем. — Все это благодаря тебе. Демьян непонимающе моргнул. Айдар понизил голос. — Я ведь сын наложницы, рабыни. Мать булгарка. Отец ее толи купил, толи в полоне выбрал. Привечал, подарки дарил. Меня родила, а вскоре померла. Да тут про сына рабыни все и позабыли, законные сыновья есть. А таких, как я у него много по степи бегает. Темир до женской красоты охоч. Меня нянька — рабыня из-под Чернигова воспитала. От того я по вашему баю. — А я все думал, откуда ты речь нашу так хорошо знаешь, — подивился Демьян. — Да, вот теперь земляков няньки в дружину набрал. Время пришло воином становиться, а у меня ни коня, ни доспеха нет. Сижу плачу, а к отцу пойти попросить не могу. Он мимо проходит, так даже взгляд на меня не кидает, вроде, как и нет меня. Нянька и подсказала: «Ты к бабке, матери господина, сходи. Может, пожалует». Я набрался храбрости и пошел. Она меня приняла очень холодно, разглядывала да все молчала. Потом сказала: «Ступай». Я и побрел, слезами давиться. А наутро к юрте старый нукер привел хорошего коня, а на седле броня приторочена и сабля. «Госпожа велела передать, что ты на сына ее похож», — и ушел. И решил я в бою себя показать, чтобы отец заметил храбрость мою. Лез везде, в самую гущу. Так ты на меня и набрел. А как привезли меня израненного, Темиру стали наперебой рассказывать, как его нукер против угров отбивался. А он и спросил: «А кто этот благословенный Тенгри отец, что дал жизнь такому доблестному нукеру?» «Ты, господин». Вот тогда он меня и приметил. Теперь сам видишь. По-другому все. Побратимы снова замолчали. — А княжна тебе и вправду приглянулась, — вдруг подмигнул Айдар Демьяну. — Опять ты за свое, — надулся Олексич, — мала еще, чтобы такому переростку как я нравиться, да и невеста она князя моего. Мне чужого не надобно. — А что ж злишься? — хмыкнул побратим. — Ничего я не злюсь, спать уж пора. Глава II. Белая дорога 1 Простились на рассвете. Ногайцы развернули коней, возвращаясь на запад, русичи поскакали на восток. Достигнув вершины одного из меловых холмов (которые, куряне громко называли горами), отряды ольговцев и воргольцев решили расстаться, у каждого теперь белая дорога была своей. — Может с нами? — предложил Радим. — Заплутаете в лесах Вороножских, как царь в Карпатах. — Нет, своих поищем, не пропадем, — уверенно сказал Демьян. — Спасибо, — с неожиданной сердечностью в голосе произнес воргольский сотник. — За что? — не понял Олексич. — Что живы пока, даст Бог увидимся. Они обнялись на прощанье. Дальше ольговцы пробирались сквозь снежную степь в одиночестве. На третий день пути заметно потеплело, снег размяк и стал липнуть к копытам. Небо заволокла серая дымка, порывами налетал сырой южный ветер. — Вот и метель идет, когда уж не надобно, — уныло посмотрел на полдень Горшеня. — Что ж ты, матушка, запаздываешь? Три дня тебя звали, аукали, а ты не торопилась, прихорашивалась, видать. Вьюга как будто услышала насмешку и, обидевшись, поспешила вступить в свои права. Робкие снежинки сменились густыми хлопьями тяжелого мокрого снега. Он щедро обсыпал сгорбленные фигуры, набивался в бороды, залеплял глаза. Вскоре степные дали исчезли, одинокий отряд окружила плотная белая пелена. — Место поукромней надо сыскать, переждать, пока стихнет, — Демьян беспокойно вертел головой, пытаясь угадать, где восток. Возникла угроза сбиться с пути. — Да разве ж его найдешь поукромней в круговерти этой! — перекрикивая вьюгу, откликнулся Первуша. — Восход, восход надо определить, ехать куда! — пробасил Горшеня, стряхивая с бороды рой навязчивых снежинок. — На восход пробираться до оврага али холма, где укрыться можно, а так заплутаем, потом назад воротиться трудно будет! — Да как узнать, где он твой восход?! Ни земли, ни неба не видно! — Первуша прикрыл ладонью лицо. — И так уж заблудились. Ехать надо, куда глаза глядят, до первого лесочка или овражка, а там метель стихнет, так и разбираться станем, где там восход, а где закат. Время словно остановилось, теперь нельзя было понять — день еще или уже вечер. Демьяну стало казаться, что отряд бродит по кругу. Он растерянно всматривался в торчащий из-под сугроба корявый куст, причудливо изогнутые ветви показались знакомыми. «Неужто, мы здесь были?» — кольнуло беспокойство. — Этак мы к Чернигову выйдем или к брянцам в гости, — пошутил кто-то из воев. — Ветер поутру с юга дул, в правое плечо бил! — вдруг вспомнил Демьян, — Значит на перерез ему поедем, там и восход. — А если поменялся? — засомневался Горшеня, — Давно дует. — На все воля Божия, а по-другому никак. Туда, — махнул рукой боярин, понукая Ветерка. Мохнатый конек резво кинулся топтать высокие сугробы, ему ни метель, ни рыхлый снег были нипочем. А вот вторая лошадь Демьяна Зарянка добротной курской породы понуро плелась позади, даже без седока она выбилась из сил, а ведь вскоре надо будет дать отдых татарскому коню и пересесть на нее. В Липовце за быструю как ветер кобылицу Демьяну предлагали хорошую цену, он мог бы купить еще одного мохнатого степняка, но рассудил, что без стремительной лошади в бою будет неловко. Теперь Олексич беспрестанно оглядывался на задыхающееся животное, гадая, сколько Зарянка еще сможет пройти. Меж тем вьюга все капризничала и озорничала, не желая выпускать из своей власти путников. Подходящее место для привала никак не находилось, овраги сильно занесло снегом, а лесок не попадался, отдельно стоящие раскидистые деревья не могли защитить от липких хлопьев. Заметно стало темнеть, близилась ночь. — До первого деревца доедем, и останавливаться нужно, — предложил Горшеня. — Снег лепится, накатаем шаров, да стену выстроим, за ней и переночуем, а дерево на дрова поломаем. — Люди еле в седле держатся, а ты им предлагаешь полночи снеговиков катать, — опять начал возражать Первуша. Тридцатилетний сотник считал себя уже очень опытным воем, он редко соглашался со вторым десятником, завидуя, что боярин всегда прислушивается к Горшене. — Покатают, ничего с ними не случится, — беззлобно отмахнулся старый вой. — Еще не так темно, проедем вперед, так, может, лес встретим али щель в горе, — настаивал Первуша. Но и сейчас, к его досаде, Демьян признал правоту Горшени, и дал приказ выискивать дерево или куст погуще. К боярину подлетел отрок по имени Осип Вьюн, ехавший чуть впереди в дозоре. — Там на холме стоит кто-то… человек какой-то, — сообщил он, показывая рукой в непроглядную мглу. — Конный? Пеший? Один? — задал сразу несколько вопросов Демьян, щуря глаза и пытаясь хоть что-то рассмотреть. — Один и вроде пеший, я близко не стал подъезжать, чтоб не приметил. — Кому это надо пешим в такую метель бродить? — удивился Первуша, быстро крестясь. Вслед за ним начали осенять себя распятьем и остальные. — Не иначе оборотень, — опавшим голосом проговорил Проня, — помните, давеча волки выли. Они говорят в метель да от Божьего храма вдали как раз… — Ну, поехали посмотрим, что там за оборотень, — насмешливо бросил Демьян, уверенным тоном пресекая басню[1] ратника. — Здесь стойте, мы с Вьюном разведаем. — Демьян Олексич, может, обождешь? Мы сами съездим, — предложил Первуша. Демьян, ничего не ответив, отвязал повод кобылицы от седла Ветерка. — Пригляди, — передал он Зарянку Горшене, и скрылся в снежной пелене. За ним следом поспешил и Вьюн. Остальные, притихнув, стали ждать. 2 Отец приучил Демьяна — хочешь, чтобы люди тебя уважали и на смерть за тобой шли, не прячься за чужими спинами. И юный боярин батюшкин урок усвоил. Вот и сейчас, грудью раздвигая вьюгу, Олексич ехал взглянуть своими глазами на возможную угрозу. — Где? — коротко спросил он. — Вон там, на холме, — указал Вьюн. Сквозь сгущающийся мрак белело подножие кургана, его вершину уже скрывала темнота. Разведчики решили подъехать с подветренной стороны, если у невидимого отряда есть собаки, то они не должны почуять чужой запах. По левую руку вдруг открылся густой лес, уходящий черной широкой полосой в расщелину оврага. Вот он и ночлег! Но без разведки соваться сюда нельзя, можно оказаться в западне. — Слушай, Осип, а был ли там дозорный? Может тебе почудилось, вон Проньке везде то оборотни, то упыри мерещатся. — Точно был, — Вьюн порывисто перекрестился, подтверждая свою правоту, — стоял как вкопанный. Ветрище какой, а он и не шелохнется. — Спешимся да ползком подкрадемся. Демьян спрыгнул с коня. — Ждать, — приказал он Ветерку, и мохнатый послушно мотнул головой. Держась друг от друга в двух шагах, боярин и вой начали карабкаться наверх, по-змеиному прижимаясь к заснеженной земле. Демьян зажал в десной[2] руке острый охотничий нож, им удобней, чем мечом наносить резкий и точный удар. Все было готово, если понадобится, к броску. И вот она появилась… черная тень на самой вершине. Высокий, плотно сшитый человек стоял неподвижно, бросая вызов разгулявшейся метели. Демьян невольно залюбовался богатырской силой. Смог бы он сам вот так прямо стоять, не сгибаясь под порывами могучего ветра? Кто же этот дозорный, и что делает посреди степи? Где его спутники? Сколько они с Вьюном не крутили головами, сколько не прислушивались, уловить присутствие других людей им не удалось. Демьян ползком продвинулся еще на сажень, и вдруг, выпрямившись во весь рост, громко захохотал. Осип с немым удивлением уставился на боярина. — Оська, это ж баба половецкая[3]! Вьюн вгляделся в очертания фигуры и тоже рассмеялся. — А я-то все гадал, как можно так долго не шелохнувшись стоять! — радостно заметил он.